Крепость
Шрифт:
– Ты что, не видел? Таисия тут почти сутки просидела! Ты что ж, гад, даже одеяла не вынес? Ты вообще человек, Валерик? Ты – человек? Бутылку ей скормил, про свой бизнес не забыл, а в дом затащить впадлу? Она же помирает, она в коме, идиот! Ее смерть на тебе будет, неужели не боишься?
– Что кричишь? Я за ними не надзираю, – сказал Валерик, не скрывая презрения, – хотят – пьют, хотят – подыхают. Михей вот помер вчера, до пятидесятилетия два дня не дотянул. Они загодя его юбилей начали справлять. Досправлялись. Менты только что уехали, Михея скорая в морг увезла. Для этих алкашей смерть –
– Погоди, – пришлось менять тактику на ходу, – у тебя телефон «скорой» есть?
– Всё у меня есть, я водку не пью, я правильно живу и никому не мешаю. Меня просто так не испугаешь, не такие, как ты, пытались, ничего у них не вышло.
– Погоди, давай в дом. Позвонить надо.
– А если не впущу?
– Тогда я вызываю ментов, и они не за покойником приедут, а лично за тобой, я прослежу. Пусти, говорю, времени нет, она умирает, ты не понял?
– За ментов у нас с тобой особый будет разговор. – Валерик глядел исподлобья, сдерживаясь из последних сил, но всё же посторонился, пустил в избу. Над телефоном висела бумажка с номерами, на ней был и номер больницы. – Только к себе ее вези, в дом не пущу, они все вонючие.
– Ладно. Готовь тачку, ватник, одеяло и целлофановую пленку.
– За всё надо платить, ты заплатишь? – Валерик и не думал шутить.
Но тут, на счастье, в избу ввалились отставшие Всеволя со Стальком и с порога принялись горланить, кто-то из них произнес запретное слово «козел». Валерик вскинул руку с молотком и чуть развернул плечи для удара. Занесенная рука уже сама по себе означает оскорбление, все были на взводе, и от трусливого Валерика вполне можно было ожидать, что он пустит молоток в ход, отыграется теперь на безоружных и слабых за публичное унижение на пожаре. Всеволя и Сталёк напряглись, глаза их забегали по сторонам, выискивая ухват, топор или на худой конец полено, чтобы дать решительный отпор ненавистному барыге. Запахло серьезной дракой, про ожидающую помощи Таисию мгновенно забыли.
– Молчать! – завопил вдруг Мальцов, сам себя не узнавая. – Сесть всем, замолчать, меня слушать! Я звоню в «скорую», вы готовите тачку, остальное – потом. Быстро!
Почему-то его сразу послушались. Мужики присели, гнев их куда-то разом испарился. Пока вызывал «скорую», Сталёк угрюмо курил, Всеволя положил голову на скрещенные на столе руки и пристроился спать – в тепле его сразу разморило. Валерик посидел немного для приличия, но вскоре вскочил и убежал на двор. Прикатил глубокую деревянную тачку. Нашел драное одеяло, им выстелили дно, положили на него кусок пленки, затем усадили застывшую Таисию, по-прежнему неживую, с открытыми, ничего не видящими глазами, с безвольно повисшими вдоль тела руками. Накрыли ее ватником. Сталёк суетился, без конца спрашивал: «Мам, мам, тебе не больно?» Он выглядел сильно напуганным.
– Давай две бутылки! – приказал он Валерику. – Ей отойти надо, я знаю, как лечить, опохмелиться ей надо, давай, запиши на меня, с пенсии расплачусь.
Валерик
Сталёк взялся за ручки тачки, толкнул ее, Таисьина голова мотнулась, отвалилась назад, сквозь тонкую щель меж окаменевших губ, из самых глубин промороженного тела вырвался слабый стон.
– Жива, жива, влей ей глоток! – радостно посоветовал проснувшийся Всеволя.
– Отставить, – скомандовал Мальцов, – до приезда «скорой» ни грамма, для нее сейчас водка – верная смерть.
– Ну, я как лучше хотел, – несмело сказал Всеволя, – как знаете, не буду вам мешать.
Пристроился сзади Сталька, и они двинулись гуськом. Валерик провожал на крыльце. Мальцов кивнул ему:
– Еще поговорим!
– Как же, ты мне теперь еще больше должен, – процедил Валерик, повернулся и ушел в дом.
До Василёво добирались с час. Докатили. Перенесли в дом. Сталёк опустил мать прямо на пол, бросив на доски ватную рухлядь из тачки, прикрыл сверху старым пальто.
– Теперь проспится, отдохнет, ей не впервой, а на кровать нельзя – замарает.
– Не меряй по себе, стели пленку и клади на кровать, человек же, – приказал Мальцов.
Таисию с грехом пополам переложили на кровать. Мужики уселись на кухне у стола, поставили перед собой бутылку, закурили.
Мальцов заглянул в комнату к Таисии, та по-прежнему не подавала признаков жизни. Вышел из смрада избы на воздух. Там его поджидала Лена.
– Как она?
– Кажется, помирает, глаза стеклянные и никакой реакции. Я такого еще не видел.
– Не то еще увидишь, – задумчиво протянула Лена и невольно оглянулась, словно злые бесы преследовали ее по пятам.
Через час приехала «скорая». Фельдшерица не пустила их с Леной в дом, выгнала и Всеволю, тот обиженно жевал губы на крыльце. В приоткрытую дверь донеслись причитания Сталька:
– Мамочка моя, что же, доктор, что же мне теперь делать?
– Пить меньше надо. Подай чистое полотенце и согрей воды!
Затем дверь захлопнулась. Через полчаса фельдшерица вышла к ним.
– Забираю в город. Сын подписал бумагу, не знаю – довезем ли ее живой, женщина в коме. Позвоните утром в приемный покой, вам всё расскажут.
Шофер и Сталёк вынесли Таисию на носилках, загрузили в машину. На вид она была чистый покойник.
Машина тронулась. Сталёк ушел в избу, не стал с ними разговаривать. Звякнул засов. Всеволя рванулся к двери, побарабанил в нее, но Сталёк ему не открыл.
– Зажал выпивку, – заметил Всеволя грустно. – Иван Сергеевич, у тебя нет, хоть корвалольчику? Мне до дому не дойти, сердце останавливается.
– Нет у меня ничего, – отрезал Мальцов.
– Пойдем, – позвала вдруг Всеволю Лена, – налью полстаканчика, но больше не проси.
– Родная, Ленушка! – взревел Всеволя и потянулся за ней, как бычок за маткой.
Мальцов покачал головой, ушел к себе, сел на кухне в темноте, не стал зажигать свет. Обхватил голову руками. Пнул приставучего Рея ногой, тот обиженно взвизгнул и исчез в комнате. Так сидел долго, темнота успокаивала, он согрелся и начал клевать носом. И сил не было встать, раздеться или наконец поесть, в животе урчало, но думать о еде было так же противно, как и не думать о ней.