Крепость
Шрифт:
9
Два дня рубили с Леной капусту. Вечером после пожара пошел затяжной холодный дождь и шел всю ночь и весь следующий день, он смыл следы первого снега. Заунывные звуки капели наконец стихли, утром Мальцова встретила застывшая природа – ни ветра, ни движения, ни обычных звуков. Из серой пелены стали проступать очертания мокрого леса. Темная трава, изломанная линия кустарника и выросшие самосевом ряды березок на поле поникли под свинцовым светом небес, даже утренний пар от земли поднимался лениво, тяжелый и серый, как дымок от непотушенной сигареты. Нахохлившиеся грязные курицы старательно обходили мутные лужи, отпечатки их следов на черной земле тут же заполнялись водой и поблескивали – вереницы однообразных иероглифов испещрили весь двор и дорогу на улице. Над огородом безмолвно пронырнули две знакомые сороки, сели на ветки пушистой ели у изгороди и слились с черными еловыми лапами, как сливаются в одно пятно кляксы туши на пушистом ворсе промокашки.
Таисия с Михеем по-своему отреагировали на гибель Вовочки – вошли в очередной запой. Лена ходила к ним, уговаривала заняться капустой, стращала, что скоро придут холода и они погубят урожай, но парочка предпочла сбежать в Котово, и два дня о них не было ни слуху ни духу. Зато Сталёк внял Лениным советам, привез к ней в огород на тачке гору вилков, встал к сечке и усердно рубил, замучив Мальцова своей похвальбой.
– Сталёк себя в обиду не даст, – заявлял он о себе в третьем лице, – Сталёк не сдастся, капусту он любит, без капусты зимой куда? Хочешь – щи вари, хочешь – туши с грибами и с луком, а мамочка попросит, а вот ей, – он складывал в воздухе фигу, – не убирала, не рубила, ни хрена и не получит. Замучила меня мама, теть Лен, правда, все нервы измотала, уйду в город, я ж городской, у меня там комната.
– Кому ты в городе нужен, – Лена улыбалась во весь рот, – ты только за порог заступишь, жена тебя в тюрьму упрячет. Тюкай давай, правильно поступаешь, зимой без капусты пропадешь.
Мальцов прятался в доме от их разговоров, тер морковку, чистил антоновку, мыл кипятком большие кастрюли, готовил их под закваску. Потом выходил на воздух продышаться от жаркой избы, и снова неслись с Лениного огорода Стальковы жалобы:
– Я, Лена, больной человек, меня жалеть надо, а как со мной мама поступает? Предала сына своего, спуталась с Михеем, а я побоку?
– Какой ты больной, на тебе воду таскать можно.
Сталёк рубил капусту, а она посиживала рядом с ним, поддерживала разговор. Обоих такое распределение ролей явно устраивало.
– Больной я, Лена, алкоголизм тяжелая болезнь, так во всех передачах говорят, ты только этого не понимаешь. Ты же не пьешь, тебе невдомек.
– Сроду не пила, разве полбокала шампанского на Новый год.
– Вот! А я пью, я знаю, хорошо это всё изучил.
– Взять бы мотыгу и по спине тебе настучать! Какой ты больной – пьяница и лежебока.
Мальцов подошел к ним.
– Как дела?
– Забирай свою капусту, готово, – Лена подала ему полное ведерко, – этот охламон еще нарубит.
– И нарублю. Сталёк работать любит и умеет, я упористый, взялся – буду работать до конца. Садись, покури, – вытер пот со лба, достал из кармана сигарету, прикурил, опустился на чурбак, настраиваясь на долгий разговор.
– Я говорю Лене, мать меня предала, что мне с ней делать, посоветуй.
– Некогда мне с вами разговаривать, капусту солить надо, извини.
Подхватил ведро, поспешил в дом: Сталёк навевал на него тоску.
К вечеру набил мятой и посоленной капустой две десятилитровые эмалированные кастрюли, положил сверху фанерные круги, придавил камнями, выставил в коридор. Подшумил чайник, начал разогревать суп, тут в дверь и постучали.
– Иван, открой, опять беда.
Лена стояла на пороге, из-за ее плеча выглядывали Сталёк и Всеволя.
– Что теперь?
– Михей в Котове помер, – выпалил Сталёк, – помоги мамку привезти, она там с ночи пьяная на улице сидит.
– Что случилось, Лена, расскажи по порядку.
– Вот, прибежал, – Лена показала на Всеволю, – говорит, пили вчера целый день у бывшего магазина, ночевали в Шлёпиной избушке. А вчера утром Михей напросился к Валерику в баню, помылся, пошел к Всеволе, лег на кровать и умер во сне. Таиску они бросили у магазина, она там на ступеньках заснула. Оставили ей вина. Их целая компания гудела, но все разбрелись по домам, а ее никто в тепло не отвел, бросили на улице.
– Я, значит, Михея утром будить, – встрял Всеволя, – а он уже холодный. Думал, Таиска тут, вернулась в Василёво, пришел ей сказать, а ее тут нету. Наверное, она у Валерика на крыльце, мужики говорили, она там с самого утра сидела. Мы хотели вам сказать, может, поможете? Ее б домой надо доставить, холодно, замерзнет женщина.
– Мне-то зачем? Вы пили – вы и ищите.
– Иван, сходи, богом прошу, эти оба пьяны, на них нет надежды, – попросила Лена.
– Черт, черт, Лена!
Мальцов схватил куртку, надел сапоги и выскочил на улицу. Зашагал по дороге к Котову, кляня всех и вся, алкашей ждать не стал. Они, конечно, побрели за ним, но сильно поотстали.
С неба сыпал мягкий снежок, начинало смеркаться, он прибавил шагу, чтобы не замерзнуть.
В Котове сразу свернул к дому Валерика. Пожарище на месте Вовочкиного дома зияло черной дырой, из-под обгорелой балки выскочила черная собака. Мальцов присвистнул, собака испуганно посмотрела на него, прижала уши и хвост и дала деру. На дальних улицах горели редкие фонари. Надвигалась ночь.
Он вошел в калитку и сразу увидал Таисию. Она сидела на крылечке, как ледяная статуя, чуть привалившись спиной к стене коридора, грязная юбка лишь прикрывала голые колени, на застывших ногах блестели резиновые калоши, куртка нараспашку, под ней легкая бумазейная кофта с открытым воротом. Голова не покрыта, рот как-то странно едва приоткрыт, волосы и лицо всё в снежинках, словно рой пчел облепил впавшие щеки, виски, худой нос. Снег не таял даже на пепельно-серых губах, непонятно было, дышит ли она. Глаза тусклые, взгляд устремлен в никуда. Нащупать пульс на ледяном запястье Мальцов не смог. Поднес к губам часы, стекло слегка запотело, но дышала она бесшумно, словно воровала воздух. Рядом на ступеньке валялась пустая бутылка. Он позвал ее: «Таисия? Таисия!», имя прозвучало сперва как вопрос, потом как ласка – ноль эмоций. Помахал рукой перед глазами. Ни одна из мимических мышц лица не среагировала, Таисия даже не сморгнула. Смел дрожащими пальцами снег с лица. Стало не по себе, губы позорно тряслись, ноги подкашивались, он вцепился в ее плечи, словно искал опору, и принялся трясти их – безвольная голова замоталась, как будто ее пришили широкими стежками к воротнику, голова откидывалась чуть назад и вбок и снова возвращалась в изначальное положение. Но самое страшное были руки с выпирающими костяшками пальцев, лицо и голые ноги – мертвенно-бледное тело трупа, холодное, словно отлитое из серого гипса, лишенное внутреннего тепла и каких-либо признаков жизни. Если она и была жива, то впала в коматозное состояние, из которого вывести ее могли только врачи.
Мальцов прислонил Таисию к стенке, забарабанил в дверь, закричал: «Валерик, открой! Открой немедленно!»
Какое-то время в доме было тихо, он приложил ухо к двери, но ничего не услышал. Тогда он опять заколотил, теперь уже кулаком по стенам сруба. Наконец раздались шаги в коридоре, дверь открылась, на пороге стоял хозяин.
– Что надо?
Хамский тон и лицо с фиолетовыми подглазьями и сизым, распухшим носом не предвещали ничего хорошего, в его глазах мелькнула злость.
Мальцов сразу пошел в наступление.