Критика цинического разума

Слотердайк Петер

ную эстетическую идею современнос­ти *; как бы сам собой он противостоит похожим на ревю, политематическим, синхронным формам опытных по­знаний большого города — и как фак­тор единства имеет свой собственный миф, genius /oci¹', и свой внутренний порядок.

В этом отеле, представляющем собой всемирный театр, роятся экзо­тические и типичные для эпохи ха­рактеры, бревна и пена в потоке обще­ства. Каждый из этих характеров бро­сок и ностальгически индивидуален, но каждый и репрезентативен, каждый фосфоресцирует в разнородной среде. Каждый представляет определенную человеческую разновидность, так, буд­то отель — это Ноев ковчег последних индивидуальностей. У авторов воз­никает возможность еще раз вывести

на сцену великий бестиарий харак­терных типов: администраторы, фаль­шивые бароны, стареющие балерины из России, однорукие лифтеры, англий­ские лорды-гомосексуалисты, жены

фабрикантов со странными пристрастиями, банкиры, которые свои­ми трансакциями, осуществляемыми посредством телефона, держат в напряжении весь мир, артистически одаренные сыновья произво­дителей шампанского, пенсионеры и умирающие, которые, скорбно сжав губы, взирают лихорадочно блестящими глазами на мерцаю­щий мир, зная, что он движется к своему концу и что не все то золо­то, что блестит.

Так, интересным, хотя и внушающим отвращение характерным персонажем оказывается в имевшем большой успех романе Викки Баум «Люди в отеле» (1931) доктор Оттерншлаг — человек, силь­но битый жизнью, который твердо верит, что «подлинная жизнь» для нас всегда существует в будущем, в прошлом или где-то в дру­гом месте, что ее никогда не достичь и что она в конце концов улету­чивается без следа, даже если ты все время ожидаешь, что она на­ступит. Чарующий вид Гранд-отеля не может обмануть его взора, в особенности в часы ночных дежурств, когда весь мир предается сво­им порокам и занимается своими темными делами.

Вещи окружали его, словно бутафорские муляжи. Все, что он брал в руки, рассыпалось в пыль. Мир был чересчур хрупким — ни схватить, ни удержать. Происходило падение — из одной пустоты в другую. Внутри —

скопище мрака. Этот доктор Оттерншлаг живет в глубочайшем одиноче­стве, хотя на земле полно ему подобных...

В газетах он не находил ничего, чем бы мог удовлетвориться. Тайфун, землетрясение, средних масштабов война между черными и белыми. По­жары, убийства, политическая борьба. Ничего. Слишком мало. Скандалы, паника на бирже, потери огромных состояний? Как это действовало на него, что он чувствовал, читая об этом? Перелет через океан, рекорды скорости, сенсационные заголовки дюймовыми буквами. Один газетный лист вопил громче другого так, что в конце концов все это сливалось в общий гул, в котором уже невозможно было различить ничего, наступала слепота, глу­хота и полная бесчувственность от непрерывно действующего гигантского механизма века. Картинки с голыми женщинами, бедра, груди, руки, зубы, и вся эта толпа предлагает себя разом...

Оттерншлаг — меланохолический гостиничный циник по роду службы, мрачный реалист, который продает познания о мире «на слом», в расчете на скорый его конец:

Стоит вам уехать, как появляется другой и ложится на вашу кровать. Вот и все. Конец. Посидите-ка пару часов в холле и поглядите вокруг: да ведь у людей нет лиц! Они только манекены, куклы, все без исключения. Они все мертвы и совершенно не подозревают об этом... Гранд-отель, bella vita *, а? Ну, самое главное — вовремя собрать манатки и держать свой чемодан упакованным.

14. Посткоитальные сумерки.

Сексуальный цинизм и истории

о трудной любви

На каком основании вы называете событием лише­ние девственности?

Арнольт Броннен. Эксцессы. 1923

Странные существа эти женщины,— подумал Гай-герн за своей шторой.— Совсем иные существа, чем мы. Что же такое она видит там, в зеркале, если стро­ит такую свирепую мину?

Викки Баум. Люди в отеле. 1931

... Вытащим зверя на солнышко! Оплачено! Займем­ся любовью при свете дня!..

Бертолъд Брехт. Ваал. 1920

В

некоторых эротических сценах — как правило, они не самые сча­стливые — литература времен Веймарской республики выражает кое-какой свежеобретенный опыт, от которого замирает сердце. При обретении мудрости тесно смыкаются наслаждение, меланхолия и жестокость. То же происходит, когда авторы пишут о любовных па­рах, разлучающихся наутро после того, как соединились. Мужчина и женщина в состоянии посткоитального * отрезвления — предаю­щиеся размышлениям, резюмирующие опыт, проясняющие притя­зания. Темой является не любовь, а те трудности, которые она со­здает, и те раны, которые она наносит. Наутро снова становятся оче­видными старые противоречия соединения и разделения, тяги друг к другу и отчуждения, страсти и потока времени, ее охлаждающего.

В своем романе о лейтенанте Тунде Иозеф Рот попытался дать эпический портрет эпохи — портрет современной Германии. В ро­мане есть дневниковая запись героя, протоколирующая сцену из со­временной будничной сексуальной жизни.

Весь низ вашего тела — это приземленная, бренная часть, но от рук и выше вы уже не живете в низменных слоях воздуха. Каждый состоит из двух половин... У вас — две жизни. За вашу еду и питье, а также любовь отвечает нижняя, менее ценная часть, за вашу профессию — верхняя...

Я спал с одной женщиной, которая будила меня каждый час, чтобы спросить, соответствует ли моя духовная любовь к ней моей телесной спо­собности к действию. Ведь без «духовного» она казалась себе «испачкав­шейся в грязи». Мне пришлось быстренько одеться, и пока я искал под кроватью закатившуюся туда пуговицу от рубашки, я растолковывал ей, что моя душа всегда переселяется в ту часть тела, которая нужна мне в данный момент для того, чтобы заниматься каким-либо видом деятельнос­ти. К примеру, если я выхожу на прогулку, то — в ноги, и так далее.

«Ты — циник»,— сказала эта женщина.

Мы видим здесь мужчину в его «прирожденной» роли сексу­ального циника, который твердо настроен ограничиться чистым

сексом и ударяется в бегство, как только женщина начинает требо­вать что-то сверх того. В этом бег­стве появляется совершенно новый мотив — та склонность к пре­уменьшению важности происходя­щего, которая столь типична для стилизации эротики в двадцатые годы. И на этом поле пробивается свойственный времени импульс — желание избавиться от всех и вся­ческих надстроек. Новая волна — если здесь уместно это слово — выплескивает на берег весь старый сексуально-романтический хлам. Новый дух, проникнутый позна­нием, которое было инспирирова­но психоанализом, гигиеной брака и эмансипацией, теперь подвигает на более «деловое» обращение со всей этой областью, столь сильно окутанной мечтаниями и тайной, нетерпением и страстной тоской. То, что в это же самое время в средствах массовой информации триумфально распространяются, как в незапамятные времена, эро­тические иллюзии, ничего не ме­няет в этой тенденции. Интелли­генция, во всяком случае, начина­ет уже экзистенциалистски

ориентироваться в делах любви — аналитически, рефлексируя, экс­периментируя, стремясь к полной определенности, предаваясь ме­ланхолии, впадая в цинизм. Пьеса Музиля «Мечтатели» (1921) непревзойденно документирует это бурное нарастание возбуждаю­щей рефлексивности. Начинается прощание с культом чистого «пере­живания» и понимание того, что в наших переживаниях действует своего рода грамматика переживания и чувствования. Повзрослев­шее сознание может быть только сознанием, которое принимает это к сведению. Если отставить в сторону эротический идеализм, лич­ные трансакции вырисовываются более четко. Более явственно выходит на свет темный гешефт обмана в эротической сфере; по-животному неразборчивая сторона сексуальной энергии делается более заметной, проективный аспект во влюбленности и аспект сми­рения в верности на протяжении сколько-нибудь продолжительного времени не просматриваются. И как и везде, где рушатся идеалы,