Критика цинического разума

Слотердайк Петер

Было празднование 7 ноября в посольстве на Унтер-ден-Линден. Эта­кое гала-представление с икрой, водкой и тому подобным. Я оказался рядом с Гроссом, Пискатором, Брехтом — не помню, они именно это были или нет, но кто-то того же сорта. Вдруг кто-то подошел и сказал: «Здесь Радек». Я оставил остальных, нашел Радека и спросил его — мы были уже знакомы...: «Знаете ли вы, что происходит здесь, в Германии?» — «Что?» — «Если все будет продолжаться так же, к власти придет Гитлер, и тогда — все пропало».— «Да, но вы должны это понять. Это должно произойти; немецкие рабочие должны принять на себя два года Гитлера»^.

Это значило: Москва, ведя для виду пропаганду антифашизма, единого фронта и т. д., уже прикинула вторую линию поведения, которая позволила супертактику Радеку сделать

ставку на Гитле­ра — как делают ставку на катастрофу. Таким образом можно было

одновременно бороться с ним, но при этом находить и нечто хоро­шее в его вероятной победе: то, что он, как полагали, особенно го­дился для доведения системы до полного банкротства. Эта форма двойной стратегии придает коммунистической риторике в период кризиса 1932 года возбужденный тон — ведь чем хуже для «систе­мы», тем лучше для тех, кто хочет стать ее наследником. В комму­нистических «диагнозах» позитивистский дух великой тактики сме­шивается со злорадством и нескрываемым катастрофильным удов­летворением. Так, «Роте Фане» писала 1 января 1932 года:

Штормовой 1932 год!

— Капиталистический мир провожает 1931 год унизительным объяв­лением о своем банкротстве: сообщением чрезвычайной совещательной ко­миссии Банка международных расчетов (BIZ — репарационного банка)... которая... исследовала экономику и финансовое положение Германии. Нет никакого другого документа, вышедшего из-под капиталистического пера, который констатировал бы со столь неприкрытым пессимизмом закат ка­питализма и изображал бы в столь же мрачных красках его противоречия и явления, свидетельствующие о его загнивании... Но финансовое банкрот­ство Германии отразится, в свою очередь, на странах-кредиторах и вызовет новые катастрофы, которые потрясут весь мир...

Но империалистические бандиты, которые видят выход из кризиса в новой всемирной резне, забывают, что, выпуская на волю фурий войны, они одновременно освобождают и силы революции...*

Здесь мазохистская форма мышления превратилась в стратеги­ческое сознание; листья, трясясь, движутся навстречу гусенице в ожидании, что они обретут причастность к Я гусеницы, если только достаточно терпеливо позволят себя жрать. Что такое «два года Гит­лера», если затем придем мы? То, что провидчески описал в 1912 году Ратенау: искусство лавирования, дипломатии, обмана, освоенное всеми, вплоть до «мелочного торговца», здесь осуществилось в ог­ромном масштабе.

В разгар кризиса карусель стратегов раскручивается все быст­рее. Каждый из едущих на ней, глядя со своего места, рисует общую картину происходящего и, основываясь на этой картине, предлагает тактику, которая позволила бы овладеть всем целым. Социал-демократия рассматривает все происходящее как сцену, на которой она «обречена» играть у постели больного капитализма двойственную роль врача и наследника, с нетерпением ожидающего смерти. Комму­нисты толкуют ситуацию как агонию капитализма, смерть которого лишь вопрос времени, так что конец его ускорит тот, кто, с одной стороны, будет бороться против фашизма как шарлатанского цели­тельного средства, но в то же время будет рассчитывать на то, что фашизм станет тем ядом, который доконает «систему» и сделает коммунистическую партию ее счастливой наследницей. Одни хотят смягчить кризис, другие — обострить его, чтобы вызвать революцию.

Но и те и другие пытаются прикинуть, каков будет счет, не только в отсутствие хозяина заведения, но и не принимая во внимание его

прихлебателей. Ведь на противоположной стороне тоже взаимно вводят друг друга в заблуждение и фашисты, и представители буржуазии — и инструмент, и тот, кто его использует. С одной стороны, большая часть руководителей немецкой индустрии сворачивает на национал-социалистичес­кий курс, потому что верит, что сейчас надо идти тем путем, который предлагает Гит­лер, чтобы сохранить курс развития про­мышленности и курс «общего интереса» («тактика приручения»). Гитлер, со своей стороны, знает: он должен заставить про­мышленников поверить, что они нашли в его лице такой инструмент, который по­зволит достичь их политических

целей. Только в том случае, если они поверят в это, он сможет превратить их, в свою оче­редь, в инструменты для осуществления своих глобальных планов и нерасторжимо присоединить «экономику» к своему «бло­ку», к его твердому, как сталь, «единому

телу народа», к которому он столь часто обращал свои заклинания и которое будет подниматься и подниматься из могил мировой войны, чтобы в конце концов прокатиться в роли стального победителя по молниеносно покоренной и подчиненной стране. Тогда и для Гитлера кончилось бы время, когда нужно кем-то прикидываться и что-то симулировать; тогда и он наконец смог бы стать тем, кем он чувство­вал себя,— избранником «провидения», посланцем мертвых, вос­ставшим из могилы духом мщения. Он, «авантюрист» (Браун), любитель бить в барабаны, шарлатан, истеричность и актерский та­лант которого были очевидны любому, оказался на карусели такти­ков и полуреалистов единственным полным реалистом, то есть един­ственным, кто умел преследовать свои цели не только как политик, но и как психолог и политический драматург. Он не только практи­ковал искусство обмана, но и видел необходимость создавать у тех, кто был готов обмануться, впечатление собственной серьезности и приверженности идеалам. Он умел обращаться с коллективной во­лей, создавая иллюзион, возводя в нем декорации и кулисы, в окру­жении которых каждый мог обманываться от всей души; иллюзия, во власти которой оказывается тот, кто готов обмануться, в то же время послужит для него, обманутого, оправданием и отпущением грехов и, когда наступит конец, даст ему возможность объяснить, каким образом все неизбежно вышло так, как оно вышло.

Эпилог. Плевральный шок. К архетипу веймарского смеха

«Я знаю смерть, я давно служу при ней, и ее пе­реоценивают, поверьте мне. Я могу вам сказать: она почти ничего собой не представляет... Мы при­ходим из тьмы и уходим во тьму, между этим бы­вают разные переживания, но начало и конец, рож­дение и смерть не переживаются нами, они не име­ют никакого субъективного характера, они, как процессы, протекают целиком в области объектив­ного. Вот так-то обстоит дело». Таков был способ утешать, к которому прибегал гофрат...

Манн Т. Волшебная Гора

Картина Веймара полна духовных состояний, которые отличают­ся сарказмом и ироническим смыслом, но не юмором. Нации, которая недавно проиграла войну и потеряла два миллиона чело­век, смеяться не так-то легко. То, что один из первых сатиричес­ких журналов, который появился после войны и издавался дада­истами, назывался «Убийственная серьезность», указывает на на­правление, в котором будет развиваться веймарская смеховая культура. В смехе этого десятилетия веселью приходится пере­шагивать через трупы, а в конце концов смеяться будут при мыс­ли о трупах in spe *. Когда Густав Реглер в 1929 году вернулся из путешествия по Франции, он впервые услышал этот новый смех, посредством которого люди, которые придут к власти в 1933 году, утверждали свой режим,— тот смех «силы-через-радость»^, ко­торый громко издавали настроенные на борьбу Я и героические протезы: Реглер увидел горбуна, который держал у живота бара­бан, бил в него и распевал:

Жил однажды коммунист,

Который не знал, что такое нацист,

И тут пошел он в коричневый дом

Да вышел оттуда без костей! Ха-ха-ха-ха! *

В эти годы вряд ли существовал какой-то публичный смех, который не был бы смехом над чем-нибудь пугающим или сме­хом, направленным против врагов — как реальных, так и вооб­ражаемых. Этот смех оказывался либо смехом жертв, которые, смеясь, пытались подняться над тем, что им угрожало, либо сме­хом тех, кто, подобно продавцу нацистских газет, заранее под­вергал осмеянию свои будущие жертвы ®. Томас Манн, как никто другой, почувствовал вызов, который цинический смех бросает юмору. Уже в начале существования Веймарской республики он попытался проникнуть в суть нового духа времени, утвердивше­гося после окончания буржуазной эпохи, и дать понятие о том,