Кто поверит эху? - Часть 4
Шрифт:
Странно, что хозяин праздника остался доволен; она даже не помнит, что говорила и делала, спасибо хоть выучка не подвела. Что-то пела, как-то развлекала гостей... сама все думала о двоих, из которых один был человеком, а второй лишь на него походил.
Кажется, за последние дни выставила себя полной дурой перед обоими, хотя без разницы, кем она выглядит в глазах Энори: понять бы, что он затеял!
А вот выглядеть плохо в глазах господина Кэраи не хотелось очень.
Лайэнэ не взялась бы сказать, состоится ли их следующая встреча. Еще недавно ей казалось - и это не уставало удивлять - что он относится к ней с некоторым уважением. Не то чтобы подобное отношение было в новинку молодой женщине, но - от людей иного круга, иных занятий. А у господина Кэраи порой проскальзывало и еще что-то, она не могла назвать это чувство, потому что не очень его понимала. Будь она мужчиной, пожалуй, сочла бы это за дружескую привязанность. Раньше.
Но теперь, когда она вызвала серьезное недовольство, вмешалась в дела первой семьи провинции... и стала причиной того, что человек, способный сделать с ее жизнью что угодно, не смог удержаться в самому себе назначенных рамках...
И знает, что она поняла это. Такое никому не понравится.
Лайэнэ, все еще устроившись на кровати, как раз примеривала на пальцы колпачки, когда принесли приглашение. Девушка, передавшая его, сияла, как солнце в медном тазу.
– Вы ведь не ждали следующего зова так скоро?
Бездумно взяла письмо, подивилась, почему не ощущает шелковистой бумаги, потом сообразила - надо снять колпачки.
Быстро, да. Но к добру ли...
Пока одевалась, ехала, все пыталась понять, как быть. Предположим, какое-то новое дело - тогда все в порядке, исполнит с усердием. Но если он снова заговорит о мальчике? Старые способы не годятся, хотя больше она пока не сделала ничего, а новые еще предстоит выдумать, но сможет ли она солгать в лицо, что перестанет следить за Тайрену?
Не сможет. И не перестанет.
Мысли путались, как нити у неумелой вышивальщицы. Некстати вспомнилась та девочка, которую Энори как-то привел к Лайэнэ - она, говорят, хорошо вышивала, и тоже была у господина Кэраи. Но она там жила, как подобранная из милости пташка-подранок, ее искренности и чистоты не хватило, чтобы вызвать его доверие. Так бывает только в историях, сложенных мечтательницами. Где-то девочка сейчас...
О делах не говорили, и хозяин встретил ее легко и радостно, и ей самой стало радостно и легко. Пусть ненадолго - хорошо знаешь такие встречи-обманки, но этот дом, похожий на дивную раковину: будто долго смотришь на нее в лавке редкостей, а потом она вдруг твоя, держи в руках сколько хочешь.
И комната эта, и место среди мягких подушек, уже привычное ей...
– Знаешь, далеко в море есть чужие острова, а на них живут ныряльщицы за жемчугом. Тот, кто назвал тебя Голубой Жемчужиной, не ошибся - это не просто красиво; каждый такой шарик добыт почти чудом на большой глубине, в полумраке.
– Женщинами?
– Да.
– Мне... жаль их.
– Наверное, им тяжело - но их уважают. А они гордятся своим мастерством...
Лайэнэ вздохнула. Картинка представилась ей - далекие острова, согретые солнцем, почти волшебные, и хрупкие женские тела в ледяной, темной толще воды. Ее передернуло невольно, словно ворвался в комнату зимний ветер. Если уж служить красоте, то так, как они - достойнее.
– О чем ты думаешь?
– угадал, похоже, ее сомнения.
– О том, что я по сравнению с такими ныряльщицами - просто кукла в дорогом платье.
– Не сравнивай - это другая судьба. Ты очень талантлива, у тебя чудесный голос и песни...
А он разве слышал?
– Слышал, - ответил на невысказанный вопрос, - В саду Кленов во время праздника листьев, и в доме городского судьи этой зимой - я не хотел, чтобы обо мне знали гости, мы лишь переговорили с хозяином. Ты сидела возле картины с изображением лотосов. И пела про далекие острова, где они растут и где люди бессмертны...
– Но... вам никогда не хотелось, чтобы я сыграла или спела здесь, в этом доме.
– Мне не хотелось, чтобы ты ощущала себя... приглашенной артисткой. А ты была гостьей.
– Я была уверена, что вы не любите музыку, - сказала Лайэнэ.
– Люблю. Но не на бегу, а у меня никак не выходит выделить время и послушать ее как следует.
Никогда так с ней не говорил. У него сейчас было очень хорошее лицо, не чертами - они никогда и не казались плохи, а ясное, словно заботы ушли, и можно порадоваться. Но почему-то страшно.
– Ты ведь давно знаешь, что не просто случайная женщина для меня, и не просто временная помощница. Ты наверняка поняла это раньше меня, а я... тебе доверяю. Хотя долго пытался убедить себя, что не должен.
– Напротив, я никогда не думала...
Замолк ненадолго, и видно было, что его огорчили слова. Не попытался скрыть это...
– Вот как. Но ведь всем женщинам свойственно наблюдать и оценивать, и тебе, думаю, не в меньшей степени. Ты очень умна и замечаешь любую мелочь. Значит... Неужели я в твоих глазах настолько... лишь печать, заверяющая указы, в человечьем облике?
– Это хороший образ, но он неверен. Печать сама ничего не решает.
– И тебе не нравится, что я могу решать?
– взял ее за руку, легко так, и будто привычно.
Лайэнэ упорно смотрела в пол. Если сейчас ей будет велено поднять лицо... как жаль, что она почти не пользуется краской, та скрывает следы волнения.
– Если ты захочешь остаться со мной...
– едва уловимая пауза, но говорил он уверенно, - То все остальное сможешь делать, как пожелаешь. Выступать... устраивать праздники...
– Это слишком много. Слишком большая свобода. Такое бывает, но не прощается, и очень часто кончается плохо.
– Почему?
– Потому что женщина не может быть яркой и независимой, даже если она принадлежит одному человеку. В таком случае ей надлежит развлекать его одного, иногда, может быть, появляться в обществе, но покинуть Квартал. Или даже иметь одного главного покровителя, но не отказываться от других встреч.
– Как ты и жила?
– Да, так. Никто не может одновременно бежать по двум разным тропам.