Кто-то плачет всю ночь за стеною
Шрифт:
Это была критика.
Сначала — литературная. Но от этого варианта пришлось все-таки отказаться: для этого нужно было много читать. Поэтому Макс выбрал кино. Тут будет попроще, решил он.
Правда, увлечение Макса вскоре стало каким-то нездоровым.
Сначала он набросал пару рецензий и отправил их своему кумиру — известному кинокритику Антонову, чтобы тот оценил их. Но Антонов отнесся скептически к творческим попыткам Макса. Он лишь коротко ответил подростку:
«Уважаемый Максим! Ознакомился с Вашими работами. Пока, к сожалению, у Вас
После этого письма Макс загорелся новой идеей. Он стал критиковать не фильмы, а рецензии Антонова на них. Искал их в сети и в комментариях насмехался над той ерундой, которую строчил «переоцененный графоман». Почти в каждом таком «ответе» Макс использовал свою любимую троицу: «архаика», «модернизм» и «постмодернизм».
Как ни странно, некоторые плюсы в новом увлечении Макса все-таки были. Точнее — один плюс. Всю ярость он оставлял в сети, поэтому в школе был паинькой. Даже «тупая Шушакова» его больше не интересовала. Он думал только об одном: как «разнести» Антонова. Самой большой наградой за его труд было одобрение в комментариях — от таких же критиков, которым Антонов чем-то не угодил.
Этот восторг Макс не мог сравнить ни с чем.
Однажды Макс, вернувшись из школы, застал плачущую мать.
Он испугался, стал расспрашивать ее. Вероника Вячеславовна лишь ссылалась на резкое недомогание; Макс тогда посоветовал ей взять больничный. «Так и сделаю», — сказала она.
Макс, конечно, не поверил ей. Он полагал, что причиной был Николай и трогательные воспоминания о счастливом прошлом. Поплачет — и забудет, думал он. Однако все было сложнее. И трагичнее.
Утром с Вероникой Вячеславовной связалась сестра Николая и сообщила, что тот умер. Из ее сбивчивой речи Вероника Вячеславовна сумела выхватить лишь «кому», «боль» и «кашель». Она провела три урока, а потом отпросилась у Кучи — какая тут работа, когда кружится голова и заплетается язык.
Потом пришел Макс. Вероника Вячеславовна не хотела показывать ему своих слез, но остановить их она никак не могла. Он успокоил ее, заварил чай с медом. Весь вечер не отходил от нее. Ей стало полегче. Но ночью она проснулась и снова расплакалась; уткнулась в подушку, чтобы Макса не разбудить.
Через несколько дней Вероника Вячеславовна в прежнем ритме проводила по восемь-десять уроков в день. Раньше это было невыносимо много, но сейчас — идеально подходило для ее состояния. Призрак Николая постоянно преследовал ее. Стоило ей оказаться в одиночестве, наедине со своими мыслями, как из нее вырывались слезы. Поэтому забитый уроками день и вечер с Максом не позволяли ей раскисать.
По ночам, правда, она ничего не могла с собой поделать. Просыпалась и плакала.
— Это из-за Макса? — спросила ее как-то Евгения Дмитриевна.
— Что —
— Я же вижу, ты сама не своя. Он опять что-то натворил?
— Женька, ой, ну хватит, а! Пожалуйста! — разозлилась Вероника Вячеславовна. — Потерпи ты еще годик!
— Вероник, да при чем здесь «еще годик»! Почему ты — сразу всё в штыки?
— Да потому что вы достали уже! Макс, Макс, Макс. Везде — только Макс. Вы других детей не учите? У вас другие дети — ангелочки, что ли?
— Слушай, я понимаю, что тебе тяжело это слышать. Сын все-таки, все дела. Но ты же не глупый человек. Как ты сама не видишь? Послушай…
Вероника Вячеславовна махнула рукой и уже собралась уйти, но подруга вцепилась в нее, схватила за локоть.
— Вероник, да послушай ты! Никто из учителей тебе этого не скажет, кроме меня. Потому что я подруга твоя. Его же надо психиатру показать. А если что-то потом случится…
— Что случится?
— Не знаю. И даже не хочу думать про это. Но нам же всем тогда стыдно будет. Что мы молчали, хотя все видели. Это на нашей совести будет. Тут все думают, да и я такая, — поскорей бы выпустить. А это неправильно. Сегодня выпустим, а завтра из новостей чего-нибудь узнаем.
— Ты че, сдурела совсем? Какие новости? Какой психиатр? Макс у меня, вообще-то, книжки по философии читает!
— А толку! Он там хоть что-нибудь понял? Или он тупо цитат оттуда нахватал, чтобы поумничать при случае?
— Если тебе не нравится мой сын — это твои проблемы, Женька. Скажу только, что не ожидала от тебя.
— При чем здесь «нравится»? Вероник, ты в курсе, как он с Шушаковой при всем классе разговаривал? Кошмар.
— А со шлюхами так и надо.
У Евгении Дмитриевны отвисла челюсть.
На этом разговор их закончился. Да и дружба тоже.
Макс поделился с матерью своими планами на жизнь; показал ей пару рецензий и «критических замечаний» под постами Антонова. Вероника Вячеславовна светилась от счастья — ее особенный ребенок нашел себе достойное занятие и уже имел некоторый успех. Она, правда, все еще ощущала неприятный осадок после разговора с бывшей подругой. И даже искоса поглядывала весь вечер на Макса, как бы изучая, пытаясь высмотреть хотя бы часть того, о чем говорила его классная. Нет, подумала Вероника Вячеславовна, он не такой.
Она наблюдала, с какой страстью Макс рассказывает ей о «придурке» Антонове и как большинство читателей выбирает его, Макса, точку зрения.
Он не такой, с облегчением думала Вероника Вячеславовна.
На следующий день, когда они точно так же вели разговор об упадническом состоянии современной российской кинокритики, у Вероники Вячеславовны заиграл телефон.
Из другой комнаты до Макса донеслось: «Да ты что, правда?», «Живой?», «Из-за чего?», «Офигеть».
Вернулась она к сыну уже в другом состоянии, на лице был шок, глаза бегали по комнате и словно ее не узнавали.