Кто-то плачет всю ночь за стеною
Шрифт:
На контакт не иду, но при этом стараюсь быть доброжелательным — поэтому никто на меня не обижается. «Ему нужно время, чтобы к нам привыкнуть», — наверняка думают в коллективе. Ну-ну.
Несмотря на то что на математику детям наплевать, к новому человеку они относятся с любопытством. Иногда они беспардонно начинают задавать личные вопросы прямо во время урока. Они перебивают меня, чтобы спросить: курю ли я (нет), есть ли у меня машина (нет), женат ли (нет), неужели я не мечтаю о нормальной семье с детьми (нисколько),
Они пытаются смутить меня, даже вывести из себя, но у них ничего не получается.
В конце концов это их и подкупает.
Работа забирает у меня все силы.
Домой я возвращаюсь никакой. Перефразируя Набокова — «затуманенный школой». Хочу расслабиться; захожу на порносайт. Листаю. Одна страница, другая, третья… На четвертой мелькает рука в заднице — я закрываю ноутбук.
Затем я вдруг вспоминаю, как хозяйка квартиры сказала мне: «Стены здесь тонкие», — и странно так улыбнулась. Мне становится неловко оттого, что кто-то мог бы услышать стоны порно за стеной. Знакомьтесь, это ваш сосед, который работает в школе.
Марина, кстати, всегда скептически относилась к порно. Это же скучно. Зачем смотреть, когда можно самому. А мне вот «не можно». Не хочу. Хотя вот — Кабачкова приставала. Кабачкова приставала. Кабачкова домогалась меня. Господи, как же смешно звучит. Потом хоть перестала.
Даже, кажется, со своим ненормальным мужем помирилась.
Я мечтаю выспаться. Я падаю на кровать, забыв об ужине. Падаю прямо в одежде.
Но ночью я просыпаюсь.
Что-то мешает сну. Неприятный звук. Прерывистый, раздражающий, как проклятая капля из крана.
Впервые я проснулся от плача за стеной на третью ночь после того, как поселился здесь. Я не сразу понял, что меня разбудило. Прислушался… Вышло прямо как у Кушнера. Кто-то плачет всю ночь. Кто-то плачет у нас за стеною.
Соседей я еще не знал, поэтому не представлял, кто это может быть. Походило на плач ребенка. Или на женский плач.
Долго ворочался. Другой комнаты у меня не было, только кухня. Но спать на полу не хотелось. Это длилось час, не меньше.
Когда все стихло, я наконец уснул. ***
— Я недавно подумала о том, что ты такой же, как и был раньше. Не изменился. Язвительный. Людей презираешь. Раньше я как-то не видела этого. Совсем девчонкой была. То есть видела, но меня это так не задевало. Может, стыдно признаться, даже смешно иногда было. А сейчас уже не смешно.
— Конечно, ты-то у нас духовно развиваешься, а я так…
— Ну вот, снова ты, в своей учительской манере. Ты так же и над школьниками постоянно изгаляешься, я уверена.
— Откуда ты это знаешь? Смешно слушать, ей-богу.
— Да ты ведь сам за собой даже не замечаешь, каким ты токсичным можешь быть.
— Зачем
— Мы в последнее время стали чаще ссориться.
— Ты сейчас шутишь, что ли? Нет, я серьезно. Мне зла не хватает, когда ты такое устраиваешь! Сначала ты меня ни с того ни с сего доводишь, а потом — мы стали чаще ссориться!
— Потому что если об этом не говорить, то дальше будет только хуже.
— Хуже? И как это? А ты не дожидайся, когда хуже будет. Сейчас уже кого-нибудь себе начинай подыскивать. Такого же, духовно обогащенного.
— И снова — лишь бы гадость сказать.
— Ой, да пошла ты. ***
Я быстро запоминаю имена своих учеников.
В первую очередь тех, кто хоть как-то пытается учиться, и тех, кого за поведение мало публично выпороть. Тот, кто посередине, закрепляется в памяти последним. Однако есть исключения. Например, Максим Аникин. Высокомерный очкарик, который никогда не записывает за учителем, объясняя это тем, что «все и так понятно». Поведение странное, особенно для старшеклассника.
Он часто пытается спровоцировать меня, подловить на неточности. Но в ответ лишь получает спокойные разъяснения по своему вопросу. На какое-то время он успокаивается, но стоит мне вернуть ему проверочную работу, отмеченную красной двойкой (объективной, между прочим), как он снова берется за свое. В нем есть агрессия, но есть и слабость. Он влюблен в одноклассницу. Глупый, не понимает, что ему ничего не светит. Это невооруженным глазом видно.
Странный малый. И неприятный. Мерзкий, если уж своими именами называть. Мамаша его все носится, сынка защищает. Утомила совсем. Других учителей тоже.
Самое страшное, что это не временное испытание. Это на всю жизнь.
Только если его вдруг не станет, она сможет спокойно вздохнуть. Не сразу, но — все-таки. И если это случится, то она никогда никому не признается, что ей стало лучше без него. Такие вещи нельзя проговаривать.
Но мне кажется, что эти мысли иногда ее посещают.
Учителей математики в 72-й школе с моим приходом стало пять.
Если расположить их в порядке возрастания (то есть за главную характеристику принять возраст, да простят математики невольный каламбур), то получится следующий ряд:
Константин Федорович. Евгения Владимировна. Анастасия Петровна. Тамара Геннадьевна и Людмила Валентиновна.
Вторая и третья практически никак со мной не контактируют.
Что касается последних, то…
Интересно, что бы Марина сказала про них? Посмеялась бы?
Иногда старики вызывали у нее добрую улыбку. Или смех. Если такое случалось на людях, я одергивал ее, говорил: «Как не стыдно!» А она мне: «Нет, ну ты слышал? Вот умора». Меня сначала это коробило. Потом я стал понимать, что в ее реакции не было беспринципного издевательства над возрастом, это было умиление, точно такое же, которое обычно вызывают маленькие дети. Я всегда считал это странным.