Купленная невеста
Шрифт:
— Случилось то, чего я ожидала. Безъ тебя пришла сюда эта любимица твоя, Наташа, наговорила мн дерзостей, нагрубила мн, назвала меня твоею любовницей, сбжавшей отъ мужа!..
Павелъ Борисовичъ скрипнулъ зубами и вскочилъ на ноги.
— А, такъ вотъ въ чемъ дло!.. Ты можешь быть покойна, — этого боле не повторится, я уйму эту подлую челядь, избалованную безъ хорошей умной хозяйки. Клянусь теб, Катринъ, что у меня нтъ и не будетъ, и не можетъ быть какихъ либо привязанностей помимо тебя! Ты мое божество, моя владычица, мое все и домъ этотъ со всмъ, что въ немъ есть, твой домъ, да и я твой! Прости меня, что я недостаточно оградилъ тебя отъ этой злой распущенной челяди, отъ этого быдла, потерявшаго порядокъ. Я сію минуту вернусь къ теб.
Павелъ Борисовичъ большими
— Я теб говорилъ, негодяй, чтобы унялъ это болото, чтобы ты смотрлъ за всмъ и за всми, а тутъ безъ меня бунты у тебя, тутъ мои холопки приходятъ къ моей невст и грубятъ ей, доводятъ ее до слезъ! Тутъ бунтъ какой-то, безначаліе! Я тебя въ солдаты сдамъ, негодяй, а твою семью на поселеніе сошлю, если ты мры не примешь и не научишь дворню почитать Катерину Андреевну за вашу госпожу, за полную хозяйку моего дома! Сію же секунду наказать Наташку безъ пощады и жалости въ людской, а завтра чмъ свтъ отправить въ Чистополье! Ступай, скотъ, да не вздумай мирволить, а то я тебя самого прикажу на конюшню отправить! Вонъ!
Наташа была наказана жестоко, какъ наказывали только сильно провинившихся и навсегда лишившихся барской милости. Въ Чистополье ее не отправили, такъ какъ Катерина Андреевна пожелала оставить ее въ горничныхъ.
— Я не врю теб, боюсь, что ты меня обманешь, — говорила она Павлу Борисовичу, ласкаясь къ нему. — Ты любилъ эту двчонку, она нравилась теб, и я думаю, что ты оставилъ ее гд нибудь въ Москв, а тутъ она будетъ у меня на глазахъ, и я уйму ее.
И Наташа была оставлена. Это желаніе своенравной красавицы мотивировалось вовсе не тмъ, что Катерина Андреевна «боялась» Наташи, нтъ, Катерина Андреевна знала, что Павелъ Борисовичъ долго, долго никого не полюбитъ кром нея, но ей хотлось видть униженіе своей «соперницы,» хотлось показать ей каждую минуту свое неизмримое превосходство надъ нею. Увы, подобная жестокость свойственна очень многимъ женщинамъ! Павелъ Борисовичъ ровно ничего не имлъ противъ этого желанія Катерины Андреевны, но онъ видлъ въ глазахъ поруганной двушки неукротимую злобу и ненависть къ Катерин Андреевн и немного побаивался какой нибудь выходки со стороны Наташи, хотя она и смирилась, сдлалась «шелковою», какъ говорили въ дворн Онъ намекнулъ какъ то объ этомъ Катерин Андреевн.
— Полпо, мой милый, — съ улыбкой отвтила Катерина Андреевна, — не бойся! Разв у этой породы могутъ быть какія нибудь чувства? Никогда!
— Однако, случаи страшной мести за измну или изъ за ревности не рдкость среди простого народа.
— Да, но они грызутся между собой, какъ и волки, и собаки, и прочія животныя. Вотъ еслибъ ты бросилъ Наташку и подарилъ свое расположеніе Дашк или какой нибудь другой двушк изъ дворни, покинутая могла бы выцарапать соперниц глаза, ударить ее ножомъ даже, но о барын она и подумать дурно не сметъ, особенно, если барыня съуметъ поставить себя. Он, мой милый, хамки, рабы, у нихъ нтъ чувствъ. О, я усмирила эту красавицу! Ты посмотри, какъ она проворна, какъ хорошо служитъ и какъ дрожитъ за свою шкуру. Когда надъ ними плеть и палка, он смирны, ты не бойся. Мой папаша управлялъ въ Польш имньемъ графа Потоцкаго и держалъ четыре тысячи душъ въ такомъ повиновеніи, что его боялись до обморока.
И дйствительно, Наташа смирилась и служила «новой барын» съ замчательнымъ стараніемъ. Только очень наблюдательный человкъ замтилъ бы въ укрощенной двушк скрытую ненависть и затаенное чувство мести. Такимъ наблюдательнымъ человкомъ была Глафира. Эта хитрая баба видла все и все замчала. Она знала, что Катерину Андреевну не переупрямишь и не настаивала на удаленіи Наташи, разъ получивъ уже отпоръ, но она не спускала глазъ съ Наташи и оберегала барыню, какъ врный песъ, хотя и изъ личныхъ выгодъ. Глафира знала, что Наташа никогда но проститъ Катерин Андреевн тяжкой обиды, муки и униженія и ждетъ только случая. Вотъ этого случая то и выжидала Глафира, чтобы во-время спасти
Не то было съ Наташей.
XVII
Хозяева встртили Черемисова въ большомъ двухсвтномъ зал, - лакей усплъ таки забжать впередъ и доложить о немъ и барину, и Катерин Андреевн.
— Черемисовъ, голубчикъ, какъ я радъ тебя видть! — воскликнулъ Павелъ Борисовичъ и горячо обнялъ пріятеля.
Разцловавъ хозяина трижды, Черемисовъ подошелъ къ ручк Катерины Андреевны.
— Здравствуйте, Аркадій Николаевичъ, — радушно привтствовала его красавица. — Я тоже рада васъ видть.
— Вы простили мн все? — спросилъ Черемисовъ.
Катерина Андреевна глубоко вздохнула и потупила глаза.
— Стараюсь. Вы были причиною гибели моего бднаго мужа, моего добраго Луки Осиповича, но вдь вы только защищали свою честь. Да, я простила вамъ все. Вы помогли найти мн мое теперешнее счастіе.
Катерина Андреевна улыбнулась, взглянула на Скосырева и прижалась къ нему, обвивъ его руку своими блыми, какъ изъ слоновой кости выточенными руками, которыя были видны изъ-подъ широкихъ разрзныхъ рукавовъ капота до плечъ.
Черемисовъ нашелъ, что Катерина Андреевна очень похорошла, и это была правда. Она точно разцвла еще пышне, какъ разцвтаетъ роза, перенесенная въ самую благопріятную для нея атмосферу теплицы. Выигрывала Катерина Андреевна и отъ наряднаго туалета, сдланнаго лучшею портнихой, и отъ обстановки. Извстно, что красавицы всегда выигрываютъ отъ обстановки, какъ картина отъ рамы.
Гостя увели въ столовую, куда подали чай и кофе и завтракъ. Все было изящно, на всемъ лежалъ отпечатокъ руки женщины и женскаго вкуса. Черемисовъ не узналъ даже лакеевъ, которые были все т же, но вс преобразились не только по костюмамъ, но и во всемъ. Было немножко монотонно и черезъ-чуръ ужъ чинно, но за то и самый взыскательный человкъ не могъ бы найти недостатковъ въ прислуг, въ обстановк, въ сервизахъ, въ качеств поданнаго на столъ.
Черемисовъ въ тайн жаллъ прежняго Скосыревскаго житья, когда столъ ломился отъ бутылокъ съ винами, отъ тяжелыхъ пуншевыхъ чашъ, когда служили бравые ребята въ чекменяхъ и хорошенькія служанки во всевозможныхъ костюмахъ, а около стола плъ, заливаясь, хоръ красавицъ, но теперь за то была очаровательная хозяйка, изящная дама, а Черемисовъ любилъ не только попойки, но и общество дамъ. Онъ пилъ не много, надясь потомъ со Скосыревымъ наверстать потерянное, и весело болталъ, разсказывалъ о московскихъ новостяхъ, о своихъ планахъ.
— Коня и сабли не жалешь? — спросилъ Скосыревъ.
Черемисовъ вздохнулъ.
— Жаль, конечно, да что же длать? Если будетъ война, такъ пойду опять, а если нтъ, такъ женюсь, уду въ деревню и заживу помщикомъ, буду по полямъ съ борзыми рыскать, на ярмаркахъ въ карты играть и жидовъ бить.
— А жениться вы не прочь? — спросила Катерина Андреевна. — Если хотите, я вамъ невсту найду, у насъ есть премиленькія сосдки.
— Благодарю васъ, но я уже влюбленъ.
— Да?
— По горло!