Купленная невеста
Шрифт:
— Такъ что же мн длать, что длать? — воскликнулъ Иванъ Анемподистовичъ. — Господи, за что Ты наказуешь меня, несчастнаго?
— Наказуется человкъ за грхи, — внушительно проговорилъ Барашкинъ, — а ежели вы желаете знать, что вамъ наджежитъ длать, такъ я могу научить.
— Отецъ родной, научи, — бросился Латухинъ къ приказному.
— Хе, хе, хе… Ежели къ теб въ лавку приходитъ покупатель и говоритъ: «дай мн, купецъ, такое то количество сукна», то ты что отвтствуешь? Ты требуешь за сіе потребное количество денегъ. Врно? Потребую денегъ и я за свой товаръ, а товаръ мой вотъ! — Приказный ткнулъ себя перстомъ въ лобъ.
— Умъ мой товаръ, — добавилъ онъ.
— Да заплачу, сколько желаешь, столько и заплачу, — поспшно отвтилъ Латухинъ.
— Ну, пожелать я могу и очень много, ибо нтъ предловъ человческому желанію; это ты, почтенный, необдуманно глаголешь, а вотъ я оформлю
— Ахъ, изволь, родной, изволь!
Иванъ Анемподистовичъ подошелъ къ большому кованому сундуку, стоящему въ углу «конторки», отперъ замокъ съ музыкою, досталъ пачку ассигнацій и отсчиталъ триста рублей.
— Вотъ изволь, получи и наставь меня на разумъ, — обратился онъ къ приказному, подавая ему деньги.
Барашкинъ, не считая, сунулъ деньги въ карманъ.
— Вотъ мой совтъ: тяни дло до «красной горки», чему я буду по мр силъ способствовать, женись въ первый же дозволенный для сего закономъ день и тогда… тогда ужъ жену у тебя не отнимутъ, хотя отвтственности ты подвергнуться можешь, но дло то въ томъ, что у помщика цли не будетъ преслдовать тебя, разъ двицу отнять нельзя. Вообще, мой любезный Иванъ Анемподистовичъ, я даю теб время и такъ, и сякъ устроить дло, а это главное. Я посланъ господиномъ помщикомъ предложить теб добровольно отдать незаконно пріобртенную двицу, а на случай упорства уполномоченъ дйствовать по закону и по форм, но, видя твое благожелательство ко мн, я готовъ мирволить. Отпишу помщику, что ты выбылъ изъ столицы вмст съ купленною невстой невдомо куда, а ты пока такъ-ли, сякъ-ли дло свое обдлывай и даннымъ временемъ пользуйся.
— Боже, сколько горя! — проговорилъ Иванъ Анемподистовичъ, склоняя на грудь свою кудрявую голову.
— Стало быть, очень теб люба сія двица? — полюбопытствовалъ приказный.
— Да если-бъ ты видлъ ее, любезный! Въ ней не одна красота тлесная, а и душа у ней хорошая и сердце золотое. Каждый человкъ, который увидитъ ее разъ, привяжется уже къ ней и полюбитъ ее. А какъ хороша, какъ пригожа собой то! Теперь покойно жила моя голубушка, разцвла какъ маковъ цвтъ, на всю округу нтъ подобной красавицы. Такъ скажу теб, добрый человкъ, что мн разлуки съ ней не перенести, и коли отнимутъ ее у меня, я либо жизни себя лишу, либо уйду въ лса темные, дремучіе, пристану къ какой ни на есть шайк бродягъ лсныхъ, воровъ да разбойниковъ и подговорю ихъ пойти въ домъ къ моему недругу, къ разлучнику, да самъ его, своими руками и задушу!
— Страсти говоришь, любезный, угрозы произносишь, а это нехорошо, — строго замтилъ приказный. — Надо законными мрами побждать, а не о столь беззаконномъ дяніи думать. Кистенемъ да топоромъ не многаго добьешься и заслужишь кнута на торговой площади, а вотъ ежели другимъ орудіемъ войну поведешь, такъ можешь и побду одержать, и незапятнаннымъ остаться.
— Какое же это орудіе, почтенный?
— Гусиное перо. Хе, хе, хе… Хорошо очиненное и въ рукахъ человка, законами умудреннаго, оно великія дла надлать можетъ, мой почтенный!
Приказный поднялъ руку съ отдленнымъ указательнымъ перстомъ, и на лиц его засіяла самодовольная улыбка; онъ коснулся любимаго предмета, осдлалъ своего конька.
— Великая вещь гусиное перо и листъ бумаги въ рукахъ законника! Я могу такую изобразить на ономъ лист бумаги заковыку, что цлая палата умнйшихъ, посдвшихъ надъ бумагами и законами чиновниковъ въ тупикъ встанутъ и руками разведутъ. Пока они тамъ будутъ статьи отыскивать, законы подводить, я имъ еще бумажку! Хе, хе, хе… Они найдутъ выходъ, возразятъ, отпишутъ, а я имъ такую придумаю цыдулку, что имъ и отвчать нечего, прямо тьмы египетской напущу имъ, и пресвтлый разумъ ихъ затуманю, а отвтить то они мн обязаны по закону, ибо не единая бумага безъ отвта и безъ узаконеннаго порядка пройти не можетъ, нтъ! Въ регистратур ее запишутъ во входящій журналъ, отмтятъ номеромъ и передадутъ въ подлежащій столъ, а тамъ отвтъ надо дать по форм и за надлежащимъ номеромъ въ исходящій журналъ записать. Пока они отписываются, я имъ запросъ да въ то же время въ другое учрежденіе по этому самому длу бумагу, а то учрежденіе имъ тоже запросъ, отношеніе, рапортъ, предписаніе, указъ… И заварится каша великая изъ смени крапивнаго на густомъ масл чернильномъ. Хе, хе, хе… Нижній земскій судъ въ верхній таковой же войдетъ съ запросомъ, а верхній снесется съ палатой гражданскаго суда, коя будетъ ужо знать, что дло ей не подсудно, и передаетъ его въ палату уголовнаго суда, да вдь когда это? Это вдь посл горы бумагъ, посл того, какъ писцы испишутъ море чернилъ. Все зависитъ, почтенный, отъ того, какъ написать, какъ крючекъ зацпить. Ежели умно
Латухинъ слушалъ приказнаго съ напряженнымъ вниманіемъ, и когда онъ кончилъ, съ превеликимъ удовольствіемъ понюхавъ табачку изъ берестяной тавлинки, съ жаромъ пожалъ ему руку.
— Такъ ты ужъ помоги мн, добрый человкъ! — проговорилъ онъ. — Я твой слуга и плательщикъ.
— Непремнно помогу.
Барашкинъ оживился, выросъ. Пресмыкаясь по трактирамъ и кабакамъ и строча жалобы и разныя кляузы за полтинникъ и полштофъ водки, онъ былъ пьяницей, жалкимъ пропойцемъ и сгибъ бы гд нибудь подъ заборомъ или отъ руки запутаннаго кляузами обывателя, но почувствовавъ въ своихъ рукахъ дло «хлбное», хорошее дло, за которое можно было взяться какъ слдуетъ и приложить вс свои способности и знаніе сложной махинаціи тогдашняго судопроизводства, Барашкинъ почувствовалъ себя нужнымъ, способнымъ и, какъ воинъ, облнившійся въ мирное время, разомъ выростаетъ и хватаетъ оружіе, заслышавъ призывъ къ славной битв, воспрянулъ и сбросилъ съ себя лнь, пьянство, апатію. Онъ даже наружно преобразился и сшилъ себ фракъ, надлъ высокое жабо, чисто выбрился и зачесалъ внушительный «кокъ», на сдющей голов. Дло было именно «хлбное: можно было брать и со Скосырева, и съ Латухина, что въ ту темную, подъяческую пору практиковалось очень часто.
Латухинъ, видя увренность своего довреннаго, повеселлъ и ждалъ лишь «Красной горки», что-бы обвнчаться съ Надей. Ей онъ ничего не говорилъ на этотъ разъ, чтобы не терзать молодую счастливую невсту, и только съ невыразимою тоской взглядывалъ иногда на нее украдкой, когда она, сіяющая, счастливая, похорошвшая еще боле, готовилась къ свадьб. Онъ все таки боялся, все таки ждалъ бды, если и не теперь, то посл свадьбы.
Одинъ разъ зашелъ къ нему Шушеринъ и окончательно напугалъ его. Самый видъ уже изгнаннаго управителя не предвщалъ ничего добраго. Розовый сіяющій всегда, благоухающій помадой и амбре, Шушеринъ былъ теперь угрюмъ, плохо выбритъ, небрежно одтъ и похудлъ, былъ именно похожъ на человка, надъ головою котораго виситъ бда, на человка, который состоитъ подъ судомъ.
— Плохо наше дло, Иванъ Анемподистовичъ! — съ тоскою проговорилъ Шушеринъ.
Они взаимно корили другъ друга, и когда Латухинъ говорилъ Шушерину, что вся бда изъ за него, что онъ виновникъ несчастія, Шушеринъ только рукой махалъ и возражалъ такъ:
— Полно не дло то говорить! Вся твоя бда только въ томъ и состоитъ, что сотую долю твоего имущества ты потерялъ, да двицу отдашь, которыхъ при твоемъ капитал можно десятокъ купить, а я раззоренъ и погубленъ въ конецъ, того гляди, въ Сибирь угожу!
Онъ искренне считалъ себя невиноватымъ и сравнивать даже не хотлъ своего несчастія съ «пустяшнымъ», какъ онъ говорилъ, несчастіемъ Латухина. Понять и оцнить любовь Шушерину было мудрено.
— Плохо наше дло! — повторилъ онъ теперь, придя къ Латухину.
— Что такое? — спросилъ тотъ, блдня.
— А то, что невсту отъ тебя отберутъ, а меня засудятъ.
— Да вдь отпишемся мы, затянемъ дло. И ты это говорилъ, и Барашкинъ говоритъ. Онъ законникъ, онъ…
— Онъ ничто передъ силой Павла Борисовича! — перебилъ Шушеринъ. — Эти отписки то да крючки страшны маленькому человку, а господину Скосыреву они тьфу! Онъ вернулся изъ Санктъ-Петербурга съ такими письмами и къ такимъ особамъ, которыя не токмо что твоего Барашкина, а и того, у кого Барашкинъ въ передней пресмыкается, въ бараній рогъ согнуть могутъ. Надоло Павлу Борисовичу ждать, смекнулъ онъ, что Барашкинъ тутъ мутитъ, и вашимъ, и нашимъ служитъ, ну, и пошелъ Павелъ Борисовичъ инымъ путемъ. Отъ высшей власти получено въ нашей части предписаніе: меня арестовать немедленно, ну, наврное и въ вашей части есть такое предписаніе о немедленномъ отобраніи у тебя Надежды. Тутъ, братъ, ничего не подлаешь и одна у насъ надежда на милость и великодушіе Павла Борисовича. Я къ нему нон же ду, несу повинную голову. Мню, что прикажетъ онъ меня прежестоко отодрать на конюшн и за симъ проститъ. Ахъ, тяжко!.. Тяжко старую спину подъ палки подставлять, а еще боле тяжко лишиться столь сытаго и покойнаго мста! И будутъ же меня драть безъ милости, ибо самъ я, окаянный, дралъ весьма прежестоко, не различая ни пола, ни возраста…