Курсанты. Путь к звёздам
Шрифт:
Очередное представление началось.
– Есть! – Таранов вышел из строя, но не успел сделать и пары шагов, как деревянный грохот потряс казарму. Комбат поднял над головой табурет и, что было сил, опустил его на казарменный пол, натертый мастикой до зеркального блеска. Мелкие и крупные щепки разлетелись шрапнелью во все стороны, едва не задев курсантов первой шеренги.
– Почему зеваем? – комбат резко повернулся к сержанту Бобрину.
– Не высыпаюсь, ночи в Питере короткие… – честно, как всегда, сознался Генка.
– Это ты так быстро спишь! – и снова повернулся к остальным, как мышь на скрип двери, громко и внятно добавил. – На пенсии отдохнете! На пенсии выспитесь!
– До нее еще дослужить надо… – пронеслось во второй шеренге.
Не будите во мне зверя!
Комбат подошел вплотную к Слону, уперся в живот великана козырьком, но продолжал смотреть вверх и в сторону.
– Опаньки, испугались мы, что глист из Мыши вылезет… – озорно шепнул Марк Таранову, который встал в строй, чтобы не отвлекать на себя внимание зрителей-курсантов.
Комбат выбрасывал свои реплики быстро, и, по командному, четко. Курсанты его уважали. Нельзя сказать, что здоровые парни, перешагнувшие второй десяток лет, могли его любить, но относились к майору нежнее, чем к остальным офицерам дивизиона, скорее всего, за справедливость и отсутствие злопамятности. Он закипал мгновенно, и ту же выпускал пар криком, топотом ног и быстрым, нестрогим наказанием.
Последний год перед выпуском из училища шел немного тягостно. Концерты комбата развлекали. Ожидание государственных экзаменов, пошив и примерка новой формы одежды, гадание на распределении в войска, немного скрашивали последние месяцы обучения своим разнообразием. Но неуемная энергия выпускников искала своего применения везде, где можно и нельзя. Молодость – это не только время любви, дружбы, тревоги, открытий, драм, это еще и состояние души.
На последнем курсе хотелось заявить о себе, показать, что годы учебы прошли не зря, оставить в памяти товарищей и командиров воспоминания, которые, как орденами и медалями, могли украсить последующие годы жизни.
Необычная идея стихийно родилась после отбоя во втором взводе, где сидели в курилке и дымили «Беломор» Муля, Марк, Генка и Семен. Таранов только что закончил эскизы к стенгазете, и показывал их членам редколлегии для оценки. Что-то отметалось друзьями сразу, что-то принималось, но, в основном, нравились только картинки и карикатуры.
– Однообразие – смерть творчества, – заявил в итоге Марк.
– Приедается в жизни все, даже грудь любимой женщины, – философски изрек Муля и предложил уйти от привычного формата печати в один стандартный лист А1. – Сделаем стенгазету из трех форматов ватманского листа!
– Нет, из десяти! – закипел неожиданно Генка, – мы, как автомобильной дорогой, опояшем газетой всю нашу казарму…
– И будет ее до выпуска читать Череп, шагая из угла в угол и повторяя «Давай! Давай!» – продолжил мысль Таранов.
– Предлагаю назвать это творение нестандартно, – Марк на секунду задумался… – «Антилопа Гну»!
– А девизом напишем, – встрял Рыжий, – что-нибудь этакое: «Ударим, что есть мочи, по разгильдяйству и распиз…»
– Тут я поставил бы многоточие, – не дал договорить ему Таранов. – Всем понятна наша цель в нецензурной форме, а внешне газета должно восприниматься красиво и пристойно!
В ту же минуту они, не сговариваясь, ринулись в ленинскую комнату, и «творили, не покладая рук, ног, глаз и папирос, до утра», вспоминал позже Марк. В этой компании идеи сыпались в диком изобилии, как огни в китайском фейерверке. Не случайно, в ходе работы родились новые псевдонимы членов редколлегии по известным литературным персонажам из фильма «Золотой теленок», который позавчера они смотрели в клубе.
Марка сразу же нарекли Паниковским, так как повод он предоставил тут же, захватив больше коробок гуаши и туши, чем мог пронести. Нерасторопностью Марк отличался с первого курса, и, глядя, как стеклянные баночки начинают сыпаться из его рук на пол, Генка дико закричал:
– Чудо! Держи гуашь!
Это так походило на «Паниковский, брось гуся!», что компания вмиг согласилась с новой идеей. В ту ночь необычное и нестандартное, по словам Мули, желание творить овладело каждым, и вмиг великим комбинатором оказался Рыжий, как две капли похожий на актера Юрского, исполнившего главную роль в этом фильме. Муля и Шура Балаганов сроднились потрясающим умением балаболить по пустякам, и способностью ссориться с Марком (ныне Паниковским!) из-за банальных пустяков: «Я здесь сидел! Нет, я здесь сидел!» или «Это моя кружка! Нет, это моя кружка!»
Таранову выбирать оказалось не из чего, но рисовал картинки в газету он, заголовки писал тоже он, и главным редактором выбрали в свое время именно его. Только безотказный трудяга Козлевич подходил для этой роли, и бодрая «Антилопа Гну» понеслась по курсантским просторам, жаля сатирой, кусая юмором, стреляя анекдотами. Писали обо всем, что волновало, интересовало, и было значимым в жизни выпускников: про забавные ошибки своих офицеров, ляпы и недочеты командиров, зафиксированные самоволки и нелепые двойки на занятиях, сон на лекциях…
– В буднях курсанта всегда есть место для заметки в стенгазету, – говорил Рыжий, который придумывал названия статей и сатирические тексты вместе с Марком. Муля клеил фотографии и помогал Таранову своим каллиграфическим почерком. – Важно, туда не попадать.
Время от времени редакция «Антилопы гну» выходила на перекуры и заряжались новыми идеями.
– США в годы Ильфа и Петрова назывались страной непуганых идиотов, а сейчас мы их так застращали ядерным потенциалом, что этот испуганный народ называет нас врагом номер один, – отправляя колечки дыма в потолок, изрек Марк.
– Такое название и напишем: «Враг №1 – страна испуганных идиотов!»
– Или вот еще можно внести афоризм Слона: «Думать легко! Служить гораздо труднее…»
У Пучика есть присказка: «Если за курсантом тянется шлейф одеколона в 30 метров, то он забыл принять душ…»
Это он про женщин и духи так говорил!
А мы на курсантов переведем стрелки.
Длина стенгазеты росла час от часу, и представляла собой восьмиметровое полотно к той минуте, когда Муля достал из пустой пачки «Беломора» последнюю папиросу, и пустил ее по кругу.