Лабораторные условия
Шрифт:
– Мне же не десять!.. – воскликнул тогда младший член отряда, и лицо его приняло по-настоящему обиженное выражение. – А вы ведете себя так, будто мне завтра к восьми в школу!
– Если не повезет, - буркнул лейтенант в ответ, - то тебе к двум ночи в обход по территории.
Но, видя, что собеседник настроен серьезно, вытер мокрые руки вафельным полотенцем (он мыл колбы после кое-какой химической экспертизы), бросил его на спинку стула и приблизился.
– Послушай, - со вздохом произнес Ковальски. – Ты что-нибудь знаешь о рекламном бизнесе?
– Ну… - Прапор, казалось, был сбит с толку. – Кое-что. Почему ты спрашиваешь?
– Как думаешь, отчего стремление принять алкоголь или предаться еще какой-нибудь вредной привычке, считается почти что нормальной, естественной реакцией организма?
– Наверное… - Прапор почесал нос. – Наверное, из-за рекламы?
– Верно. Потому что производить и сбывать эти товары выгодно. На них держат спрос. Это не ты хочешь, это производитель хочет, чтобы ты хотел – прости за косноязычие. Но мы – не производитель. И мы – не хотим, Прапор. Мы за тебя отвечаем.
– Но Шкипер говорит…
– У Шкипера, как и у всех нас, нет детей, Прапор. И к тому идет, что и не будет. И для него ты вечно останешься кадетом с сопливым носом, который надо вытирать. Даже если ты дослужишься до фельдмаршала.
– Вот возьму и дослужусь, - фыркнул младший собеседник, складывая руки на груди. Было видно, что он уже не сердится, однако и не желает отступаться так просто. – Что ты тогда будешь делать?
– Буду работать под твоим началом, - невозмутимо отозвался Ковальски. – И надеюсь, ты станешь достойным преемником текущего командования. Авось к тому благословенному часу ты реконструируешь армию настолько, что отпадет потребность для таких, как мы, зарабатывать деньги на стороне полузаконными заказами частных лиц. Но пока этого не произошло, изволь слушать Шкипера.
– А вы-то?
– не дал сбить себя с толку младший собеседник.
– Вы сами? Вы же там торчите!..
– И пьем, - кивнул лейтенант. – Но видит небо, парень, дай боже, чтобы тебе не пришлось делать то же самое и по схожим причинам… - Прапор снова открыл рот, чтобы возразить, но Ковальски твердо нацелился на результат и слова вставить ему не дал.
– Ты хоть представляешь, сколько смертей видел Шкипер? Через что прошел Рико? У меня на руках люди умирали, Прапор. И.. – он на мгновение запнулся, вдруг поймав себя на том, что ему много чего есть порассказать, чего Прапору бы ведать не следовало. Ковальски не понаслышке знал, что означает быть прикованным к инвалидному креслу, или запертым в палату-одиночку. Шкипер мог много чего интересного вспомнить про кабинет, напичканный колюще-режущими предметами, в котором он привязан, а его противник - к слову, отнюдь не испытывающий к пленнику теплых чувств – нет. Что до Рико, то на его счет говорить с уверенностью не приходилось. Однако, наблюдая за ним, можно было делать интереснейшие выводы. Прожив с подрывником бок о бок несколько лет, лейтенант отметил, что у сослуживца перманентный «Ленинградский синдром». Он был в состоянии поесть при любом раскладе и никогда не перебирал харчами, однако предпочитал – если имел выбор – рыбу. Живую, что характерно. Ковальски это говорило лишь одно: Рико помотало в тех местах, где выбор между мясом и рыбой лучше делать в сторону последней, потому что человеческой рыбы не бывает. А то, что она еще жива, несомненный показатель свежести. Однако озвучивать это все для младшего члена команды определенно отдавало бесчеловечностью. Вместо этого он произнес:
– И все эти воспоминания – не то, с чем приятно жить, Прапор. Поэтому сделай одолжение. Не спорь.
И Прапор, что-то уловив в выражении его бледного лица, действительно не стал.
Он ходил с отрядом на миссии, и тоже мог бы сказать, что его жизнь не пончик в глазури, однако как-то ухитрился сохранить в себе потрясающую душевную чистоту и почти детскую наивность в вопросах человеческих поступков. Прапор почти никогда не думал ни о ком скверно, до последнего момента стараясь найти нечто хорошее. Шкипер, хоть и норовил «выбить эту дурь» из его головы, однако на деле все только словами и ограничивалось. Весь отряд знал, что он опекает младшего, стараясь не подводить его под удар там, где это может оказаться слишком серьезным.
Вопрос этот вслух никогда не подымался, как Прапор ни норовил – а все потому, что был обсужден раз и навсегда много лет назад, когда никаким Прапором
Шкипер, поджав одну ногу, устроился на валуне покрупнее и с каким-то остервенением правил на ремне нож. По его лицу отчетливо читалось, что у него есть что сказать, и это «что» - важное, однако он хранил молчание, а Ковальски не лез с расспросами. Чем он похвастать мог редко, так это инициативой, которая, как известно, наказуема.
В конце концов, все же покончив с ножом, Шкипер произнес, внезапно яростно и обращаясь, видимо, к песку под их сапогами:
– Ты понимаешь, что я могу послать тебя на смерть?
Ковальски пожал плечами. Смерть его не устраивала только невозможностью думать в привычном людям смысле этого слова, во всех иных ему было даже интересно, что же там дальше будет. Но Шкипер, кажется, толковал об ином.
– Может быть ситуация… Ты знаешь, одна из таких, откуда не выйти без жертв. У меня наметанный глаз, я такие вещи сразу могу вычислить. Хочешь командовать отрядом – должен это уметь, иначе все передохнут.
– Я все это знаю, - отозвался Ковальски, чтобы что-то сказать. Шкипер по прежнему на него не глядел, и, установись неловкое молчание, можно было бы решить, что оратора не слушали.
– Может быть так, - с усилием выговорил Шкипер, - что мне придется жертвовать именно тобой. И я скажу это остальным. Вслух. Ты услышишь.
– Я в курсе.
– Тебя это не трогает?
– Я представлял, куда иду. Я понимаю, зачем это делается. Ты хочешь услышать, не буду ли я винить тебя за это? Не буду.
– Что меня в тебе подбешивает, - поделился вдруг Шкипер личным, - так это то, что ты идешь на подобные шаги не потому, что чувствуешь желание, а потому, что так положено. Ты не думаешь о том, что спасаешь своих, а только что все в рамках нормы и тут без вариантов.
– Почему же «без», варианты это такая вещь, которая всегда имеется. Только они могут нам быть не по вкусу. Как и я тебе.
– Как и ты мне.
– Ты еще можешь выбрать кого-то другого, - Ковальски сделал жест в сторону палаток в отдалении, медленно тонущих в сумерках.
– Еще чего, - оскалился собеседник. – Во-первых, я уже выбрал. Во-вторых, – и он внезапно подмигнул – у них вариантов нет.
Лейтенант не был уверен, говорилось ли это все и для Рико – тот все равно пошел бы за командиром куда угодно и сделал бы по его слову что угодно, что не раз и демонстрировал на миссиях.
Миссии – собственно говоря, как раз то, чем они зарабатывали себе на хлеб – случались достаточно часто, и никогда ожидаемо. Словечко было из обихода Шкипера, и прижилось, как весьма удобное. Миссия – это так обтекаемо, но вместе с тем и понятно, что можно избежать неприятных подробностей. Миссии начинались, зачастую, с того, что их нанимали – заключали договор, обещая деньги за ту работу, за которую не хотели браться остальные. Грязную работу – во всех смыслах. И в смыслах сточных труб, канализации и тараканов – тоже. Половина из их команды получала от всего происходящего неприкрытое удовольствие: оба в какой-то мере были адреналиновыми маньяками. Ковальски это знал, но ничего не пытался исправлять. Наличие именно таких людей обычно означало, что отряд выживет. Нужно, все-таки, обладать совершенно особенным складом ума, чтобы зашвырнуть гранату в окошко подвала, где, как ты знаешь, прячутся три десятка человек – да, вражеских солдат, но все же человек. Живых, думающих, чувствующих. Чьих-то сыновей, братьев, отцов – и хорошо если не жен и матерей… В тот самый миг, когда нужно дергать кольцо чеки, понимаешь, что не можешь. Не можешь – и все тут. Никак. Нет у тебя сил на такой шаг, ни моральных, ни физических. Пусть расстреляют за измену, пусть что угодно делают, но ты не можешь. И ты просто стоишь, сжимая ребристый корпус в руке, чувствуя, как теплеет металл, и не отводя взгляда от окна у самой земли, куда пролезла бы разве что кошка. А после ты уходишь, оставляя укрытие позади и точно зная, что оттуда выберутся и ударят в спину. Возможно, даже убьют. Но ты все равно не можешь.