Леди Феникс
Шрифт:
— Юльку, что ли? Какая она сирота? Аферистка, прости господи.
— Почему аферистка? — прикинулась я удивленной.
— Потому, что никакая она им не родня. И отец у нее жив-здоров, тоже тот еще хмырь, от родной дочери отказывается.
— Это в каком смысле?
— Ну, как же… Юлька ведь считает, что Григорий Петрович ее настоящий отец, а этот хмырь ей во всем потворствует, и лишь для того, чтобы деньги получить. Нина Константиновна у них на поводу идет, потому что добра без меры и Гришу своего любила так, что… любила, одним словом, а я бы на ее месте гнала этих жуликов в шею, и никто бы ее не осудил, и Григорий Петрович в первую очередь. Он был мужчина строгий, такой, знаете, порядок любил и прохиндеев
— Про отца вы от Юли узнали?
— Нет, конечно, — усмехнулась Екатерина Владимировна. — Она хитрющая, вроде и не врет, но и правду не говорит. Только я ее выследила. Куда, думаю, шастает? А она к соседу на свидание, он ведь соседом представился, когда здесь появился. А мы уж тогда с Ирой, сестрой Нины Константиновны, неладное заподозрили, ну, я возьми да и пойди за ней. Сосед-то староват, чтоб к нему на свидание, да и видно, что отец он ей, как разговаривает, как смотрит. Но я его на всякий случай проводила, нам-то он сказал, что уехал, а на самом деле на Гороховой квартиру снимает. Нашла я там хозяйку, фамилию спросила, Боков Сергей Юлианович, а у Юльки отчество Сергеевна. Ну, я в тот же вечер ей и говорю: "Чего ж ты хозяйке врешь?" А она мне с наглой рожей: "А я, — говорит, — не вру".
— Хозяйке вы об этом рассказали?
— Конечно. Только она не очень-то обрадовалась. Вежливо так дала понять, чтобы я не в свое дело не лезла, оттого я и Ирине ничего рассказывать не стала, чтобы раздор в семью не вносить. Я покумекала и сообразила: не иначе Нина считает, что Юлька дочь Григория Петровича и сюда они, знамо дело, за наследством приехали. Только все это вранье.
— Что вы имеете в виду? — удивилась я.
— Никакая она ему не дочь, приблудные они, и Нине голову морочат, уж не знаю как, но морочат.
— Откуда такая уверенность, что Юля не может быть дочерью Зотова? Допустим, Боков приемный отец и…
— Нет, — покачала головой Екатерина Владимировна. — Не такой Григорий Петрович был человек, чтобы дочь без копейки оставить. Допустим, по молодости да по глупости мог и согрешить. Тут я руку на отсечение давать не стану, но никогда бы без помощи не бросил и уж точно бы в завещании упомянул, можете мне поверить. А о ней там ни словечка.
— Так было завещание?
— Конечно. В больнице Григорий Петрович позвал к себе юриста и все, как положено, составил, мы-то об этом ничего не знали. Нина и та не знала, а про меня и говорить нечего. Так вот, все, что нажил, он оставил жене и дочке Лене, пятнадцать тысяч долларов мне, как раз столько мне на квартиру не хватало, замучил зять-пьяница. Внуку моему — он, можно сказать, на глазах Григория Петровича вырос, пять тысяч долларов на учебу после окончания школы оставил, и две тысячи семье Ивана Демьяновича, что раньше шофером у Григория Петровича служил, умер он два года назад от инфаркта. Григорий Петрович тогда с похоронами им помог и памятник на свои деньги поставил, и теперь про семью не забыл. И такой человек, по-вашему, родную дочь в завещании не упомянет? Чепуха. Ни о какой дочери Юле он слыхом не слыхивал.
— Возможен и такой вариант, — пожала я плечами. — Бывает, что мужчины даже не подозревают о том, что у них растет ребенок, — я невольно усмехнулась, произнося эти слова.
— Ага. Он не знал, а она после его смерти тут как тут. Жулики и аферисты. И она, и папаша ее.
— Юля вам не нравится? — улыбнулась я. Екатерина Владимировна нахмурилась.
— А чего в ней хорошего, чтоб нравиться? Ни ума, ни красоты, а такое из себя гнет. Ты, говорит мне, прислуга, вот и помалкивай и в комнате убрать не забудь. За девять лет я от хозяев ничего подобного не слышала, всегда уважительно, по имени-отчеству, и я свое место знаю, куда не просят — не лезу, но и указывать мне нечего, особенно такой, как она. Жениха себе нашла. Торгаша с рынка, страшенный, и ей, считай, в отцы годится. Ну не дура ли? Она к нему шастает, а мне от хозяйки неприятность. Вышло так, что вроде я ключи потеряла, а я знаю, что их Юлька брала.
— Какие ключи? — вновь насторожилась я, беседа становилась все интереснее.
— От калитки. У нас сзади калитка есть, пользуются ею редко, в основном мусор вывозят. Ключ внизу висел. А тут машина приехала, землю под цветы при везли, а ключей нет. Пришлось ее от ворот на клумбы таскать. Где ключ? Я калиткой пользуюсь, значит, я и потеряла. Спорить я не стала, но точно знаю, что ключ Юлька брала. Окна ее комнаты в сад выходят, так она в окно вылезет и через калитку на улицу, это чтоб никто не знал, что она со своим рыночным болтается. Ночи напролет где-то бродит, непутевая. Но ничего, я ее сослежу. Сбежит, а я калитку на засов, и пусть до утра на пороге сидит или среди ночи Нину будит, тогда та узнает, чем Юлька по ночам занимается. И днем моду взяла, музыку включит, вроде она в комнате у себя, а сама через калитку к папаше. Конспирацию соблюдает. Говорю, у Юльки ключ, глаза б мои ее не видели.
— А сегодня Юля с утра была дома?
— Кто ее знает. Вроде дома, музыка орала. Нина ее беспокоить не велит, не моги в комнату войти, когда эта принцесса там. Принцесса, а замашки, как у уличной девки.
— Вы сегодня за покупками ездили?
— Да. Как всегда.
— На автобусе?
— Что вы, я с Павликом, это водитель наш. Сама Нина Константиновна машину не водит, вот он у нас с тех пор, как Иван Демьянович помер. Работы у него немного, он еще и по дому помогает, лампочку там поменять или починить чего… хороший парень.
— Когда вы вернулись. Юля дома была?
— Музыка орала. Хозяйка в ванной. Она, бывает, по часу лежит. Вода ее успокаивает. Потом Юлька ушла, я в окно видела. С кухни калитку хорошо видно.
— Она через центральную калитку вышла?
— Да. Но за угол свернула, вроде как к парку пошла или к остановке, так ближе.
Юля отправилась в сквер, но задней калиткой не воспользовалась, хотя, если верить Екатерине Владимировне, ключ был у нее.
— А как девушки между собой уживаются? — спросила я.
— Лена с Юлькой? Да никак. Нина Юльку дочке навязывает, и та, конечно, матери не перечит, только подруги из них… — она махнула рукой и отвернулась.
— А где сейчас Лена?
— К подруге уехала. Думаю, от Юльки сбежала. Осточертела она ей, а родная мать вроде ничего не замечает и знай свое твердит: "Лена, возьми с собой Юлю". Если так дальше пойдет, ребенок и вовсе из дома сбежит. Я хотела за Лену вступиться, только ведь скажут: не твое дело. А душа вся изболелась. Я ведь ее с каких пор знаю… — Екатерина Владимировна приподняла руку от пола на полметра, что должно было означать, что Лену она знает едва ли не с пеленок.
— У родителей с Леной никогда проблем не было?
— Нет. Она учится хорошо, музыкой занимается и вообще воспитанная. Знает, когда сказать, а когда промолчать. Конечно, всякое бывало, года три назад у соседской машины стекло разбила. Сосед собаку сбил, дворняжку, жила тут на общих хлебах, и чего ее сосед невзлюбил… Сбил вроде нечаянно, но все равно получилось, что нарочно. Лена взяла дубину такую здоровую, забыла, как называется…
— Бейсбольную биту?
— Точно. Ну и по стеклу ему. Конечно, скандал страшный, Григорий Петрович, покойный, с ней тогда очень строго говорил. Ты, сказал, так поступила, потому что уверена, я деньги заплачу и ничего тебе не будет, а это, сказал, низко. Лена тогда долго плакала, я ее утешала, потому что правильно она сделала, если по-честному, и отец, я уверена, так же думал. А то, что отругал, так это само собой… Ленка с Юлькой — небо и земля — никогда не подружатся, — скороговоркой закончила она, потому что мы как раз въезжали во двор дома, где она жила.