Loving Longest 2

sindefara

— То есть всего таких плащей было четыре? Тогда всё намного понятнее, — сказал Саурон.

— Как — понятнее? — недоуменно спросил Амрод. — Но тогда кто же…

— Я никак не мог понять, зачем Галадриэль это сделала, — сказал Саурон. — Я слышал, что она уже тогда собиралась выйти за Келеборна и перебраться в Средиземье. Она совершенно не была заинтересована в гибели Финвэ и тем более — в том, чтобы вместе с ней за море переселялась почти вся её семья. А если это не она, то причину можно найти. Итак, получается, что в доме Финарфина были два плаща, правильно? Значит, ими могли воспользоваться как минимум сам Финарфин, его жена Эарвен, сыновья — Финрод, Аэгнор, Ангрод, Ородрет, естественно, та же Галадриэль, если у неё был свой плащ,

да, кстати, и невеста Финрода — Амариэ. Насчёт Келеборна я не знаю.

— У нас этот плащ просто лежал в прихожей, — сказал Аргон. — Я уверен, что никто из нас этого не делал, но вообще его мог взять и я, и Финьо, и отец, и мать, и Турьо, и его жена Эленвэ; для моей сестры Ириссэ он был бы длинноват, но, конечно, его можно было и подколоть. Его мог надеть и кто-то из родственников, например, Элеммакил, — он ведь сын маминой сестры, — или кто-то из его братьев и сестёр.

— А что с плащом твоего отца, Нельяфинвэ? — спросил Саурон.

Маэдрос подумал и ответил:

— Насколько мне помнится, отец надел тот плащ, когда поехал в Валимар. Но… конечно, он мог и вернуться. Или же он мог передать плащ Атаринкэ — тот долго его провожал. Ещё одна возможность — я в неё не верю, но такое можно себе представить: отец, если помните, очень не любил ехать с кем-то вместе. Он, честно говоря, ездил верхом плохо, лошади его не слушались, и ему всё время казалось, что они слушаются ещё хуже, если кто-то рядом. То есть Атаринкэ вполне мог надеть его платье, серый дорожный плащ с капюшоном и поехать на его коне, а отец мог вернуться в Форменос. Атаринкэ в тот день на охоте мы практически не видели. Но я не верю, чтобы отец мог причинить дедушке хоть малейший вред…

— Нельяфинвэ, а вот представь себе, что Феанор решил, что из-за Финвэ пропали Сильмариллы? — заметил Саурон.
–  Да, Феанор, скорее всего, не мог сделать такое с заранее обдуманным намерением — но если он вернулся и вдруг увидел, что ларец пуст?

Маэдрос промолчал.

— Ладно, допустим, я готов исключить Феанора, — продолжил Саурон, — но пока мы не исключаем окончательно Куруфина. Насчёт вас с братом, — он кивнул на Амрода, — я тоже не уверен. Кто знает, что там у вас двоих в голове…

— Только вспомнить, как вы при мне швырнули один из Сильмариллов об пол, да ещё и сказали — «надо же, что это за стекло, и не бьётся», — заметил невинным голосом Аргон.

— Не может быть, — поразился Саурон.

Амрод покраснел.

— Я не швырнул, — сказал он. — Он упал. Мы же просто хотели тебе показать, что нам можно их брать…

— Ладно, — махнул рукой Саурон, — всё с вами понятно. Итак, Маэдрос, я — предположительно — исключаю тебя, поскольку мы знаем, что в это время ты ждал Фингона на дороге. Я практически уверен, что ты не ушёл бы, пока окончательно не убедился бы, что он не приедет сегодня, а это было бы уже через несколько часов после гибели Финвэ. Мы знаем, чем занимались Маглор и Карантир; поскольку оба были уверены, что Финвэ убит одним из них, они вряд ли бы стали добивать его — он очнулся только, когда особа в плаще подошла к лестнице, и ни у Маглора, ни у Карантира не было причин запасаться этим самым плащом заранее. Я пока не вижу мотива для Келегорма, и, в общем-то, история с ножом скорее оправдывает и его, и Куруфина: если бы кто-то из них видел раненого Финвэ, то один вряд ли стал забирать из Форменоса нож, а другой — принимать его в подарок, если бы можно было заподозрить, что это орудие убийства.

— Это означает, что Келегорм продал Мелькору душу лишь для того, чтобы тот привёл в порядок его плоть, — сказал Маэдрос холодно.

— А ты ведь расстроен, Нельяфинвэ, по глазам вижу, — сказал Саурон. — Хочешь, я тебя огорчу ещё больше? Келегорм действительно парализован и всё это время ему очень больно. Просто у Мелькора есть способность… думаю, это связано с властью Валар над временем — он может как бы заморозить все физические процессы и вне зависимости от того, в каком

состоянии находится тело на самом деле, оно будет двигаться и делать то, что нужно Мелькору. Тоже кукла своего рода, но это, конечно, намного грубее, чем то, что делаю я. Я, условно говоря, склеиваю куклу и меняю её нутро — если это мне нужно — а Мелькор как бы берёт осколки и нанизывает их на ниточку; если он отпускает нитку, это снова груда осколков. На самом деле это очень удобно; я могу это делать, если мне надо сохранить кому-то жизнь во время пытки или ещё зачем-то, но меня хватает от силы часов на шесть-восемь… ну, в крайнем случае, на двенадцать-тринадцать… ну ладно, один раз хватило на шестнадцать — а Мелькор может заставлять такую «куклу» бегать месяцами и годами. Естественно, поскольку всё внутри тела в это время замирает - ну, как растения в земле в мороз — то пока Мелькор заставлял Келегорма вставать и выполнять его приказы, его тело не восстанавливалось, и его выздоровление затягивалось всё больше и больше. Ещё несколько лет на службе у Владыки — и тело Келегорма может никогда уже не восстановиться, даже если Мелькор отпустит его.

— И если он перестанет его поддерживать… — сказал сдавленным голосом Келебримбор.

— Тогда ему повезёт, если он свалится в таком месте, куда кто-нибудь сможет бросить ему кусок хлеба, — ответил Саурон. — Или не повезёт, — это как посмотреть… Но давайте вернёмся к делу. Звучит, это, конечно, несколько обидно, но я сказал бы, что исключаю Феанора и вас, его сыновей потому, что всё это выглядит хорошо заранее продуманным. Не согласны? Вы все провели в Форменосе, если не ошибаюсь, двенадцать лет. Если кто-то хотел избавиться от Финвэ — это можно было сделать раньше. Конечно, можно подумать, что случилось что-то из ряда вон выходящее, но, например, та же связь Финвэ с Феанором (реальная или разыгранная Мелькором, сейчас это неважно) имела место ещё в Тирионе.

— Но ведь Морьо просто… вышел из себя, — сказал тихо Маглор. — Разве это задумывалось нарочно?..

— Конечно, — ответил Саурон. — Морифинвэ, ты знаешь, кто подбрасывал тебе чулки и тряпки в Тирионе?

— Да, — Карантир кивнул. — Сыновья Финарфина — Ородрет и Ангрод — или Аэгнор. Я в этом уверен. В Форменосе я стал сомневаться… но позже, уже здесь, в Средиземье, Финрод подтвердил мне, что его братья устраивали такие… шутки.

— Ну, ты всегда… — начал Амрод.

— Дядя Карантир, — сказала молчавшая до сих пор Финдуилас.
–  Там, в чертогах Мандоса, дядя Ангрод и мой отец сказали мне попросить у вас прощения за всё. Сейчас, там… они страдают из-за этого… Если бы они только знали, что вы на самом деле девушка, они не стали бы этого делать. Им просто казалось, что раз вы такой красивый, невысокий и… ну, скромный, то это смешно.

— Хорошо, — кивнул Гортаур.
–  Но, Карантир, ведь и в Форменосе в твоей комнате ещё до дня зачатия тоже появлялись всякие женские иголки, заколки и прочая ерунда? Это началось сразу после переезда?

— Нет, — ответил Карантир. — Сначала всё было хорошо. Это началось где-то за год до… того, о чём ты рассказал. Я сначала думал, что это кто-то из тех, кто забирает письма. Аракано или Финрод. Аракано мне поклялся, что это не он, и я… помнишь, я попросил тебя, Майтимо, чтобы сыновья Финарфина больше не приезжали к нам. Но даже зимой, когда всё кругом по пояс занесло снегом и приехать не мог никто — я зашёл в комнату, и на спинке кровати была повязана красная лента…

— Почему ты мне ничего не говорил? — Маглор подошёл к Карантиру и сжал его ладонь в своих; тот не ответил на его жест, продолжая смотреть куда-то в сторону.

— Не знаю, как тебе сказать, Кано, — ответил Карантир. — У меня было такое чувство, что если это вы — мои братья, моя семья… может быть, отец… что у вас есть право так поступать со мной, мне некуда деться и я не вправе жаловаться.

— Так кто же делал это в Форменосе? — спросил Гортаур.

Маэдрос думал, что ответа на этот вопрос не будет.