Loving Longest 2
Шрифт:
— Что ты сейчас принёс с собой сюда? — спросил Майтимо. — Отдай мне.
— Это мои… это мои вещи. Это не касается тебя, — ответил Куруфин.
— У моих братьев нет своих вещей, которые я не мог бы видеть, — жёстко сказал Маэдрос. Он коснулся груди Куруфина в том месте, где у него за пазухой лежала шкатулка. Тот попытался вырваться, но Маглор схватил его сзади за руки; Амрод и Нариэндил подошли с двух сторон. Куруфин дёрнулся, повязка упала с его головы, обнажая искалеченную глазницу.
— Не убивайте меня… — хрипло прошептал он. — Не убивайте меня… при сыне.
Майтимо достал шкатулку; она успела согреться у Куруфина на груди, и открывая своими заледеневшими пальцами тёплую деревянную крышку, Майтимо почувствовал себя хуже, чем когда бы
Он извлёк конверт и помахал им перед носом у Куруфина.
— Питьо, помоги мне его открыть. Можешь разрезать.
Амрод вскрыл ножом зашитый конверт из тонкой кожи и Майтимо левой рукой достал сложенное вчетверо письмо.
— Это то письмо, которым ты запугивал Финрода и Ородрета? Ты ведь, верно, знаешь, что там написано? — спросил Майтимо.
Куруфин молчал.
Майтимо развернул его — и ему показалось, что его оставшуюся руку обожгло. Тонкие, длинные росчерки чернил, словно вырисовывавшие на тонком листе шёлковой бумаги очертания неприступных, зазубренных гор. Рваные, завивающиеся буквы были написаны не тенгваром, а более ранним алфавитом Румиля; будучи в плену, Майтимо несколько раз видел документы, написанные рукой Моргота, и знал, что тот никогда не пользовался тенгваром — из-за своей ненависти к Феанору.
— Это же Мелькор писал, — сказал Аракано. Маэдрос был благодарен ему за то, что он высказал это вслух. — Что там?
Майтимо вчитался и его замутило; он испытал безотчётный ужас при мысли о том, какие события могут скрываться за небрежными словами этого письма.
Он нашёл в себе силы прочесть письмо вслух:
Моя красавица!
Я рад, что у тебя всё получилось, но меня удивило твоё решение отдаться этому выродку, которого ты отвергала столько лет. По крайней мере, тебе удалось забеременеть, что не может тебя не радовать. Мы с тобой уже говорили, что можно по этому поводу предпринять. Я сделал так, что Макалаурэ вернулся, но мне твоё беспокойство кажется излишним — думаю, что если мой бывший друг (слова бывший друг были обведены волнистой, небрежной линией — словно облачко) будет продолжать вести себя по-идиотски, он всё сделает за нас. Я, с со своей стороны, уверен, что и вы исполните свою часть соглашения.
Твой друг (или я должен сказать — твоя подруга? — для тебя я могу быть кем угодно),
М.
Майтимо не знал, что сказать. Обсуждать это письмо ему было противно.
И Майтимо не смог бы придумать ничего более отвратительного, чем то, что сказал Маглор, когда он закончил читать:
— Ну что ж, Финдуилас, это адресовано тебе или твоей матери?
Финдуилас пошатнулась; она хотела было опереться на руку Амрода, но, сжав кулаки, отошла в сторону.
— Тебе виднее, — сказал Амрод сквозь зубы, — здесь же речь о тебе. О Фаэливрин тут ни слова нет.
— А о ком же тут речь? — спросил Маглор. — Если он, — Маглор бросил косой, презрительный взгляд на Куруфина, — если — не он, а настоящий Куруфин — шантажировал Ородрета этим письмом?
— Макалаурэ, — Нариэндил потряс своего лорда за плечо, — но это же… я хочу сказать, это очень странно… этого не могло быть. Ведь…
Он запнулся, и тут Финдуилас спокойно сказала:
— Я — невинная девушка, Маглор, и я ни никогда ни от кого не была беременна. Халадины хоронят своих князей в запечатанных дубовых гробах. Мне говорили, что так они и похоронили моё тело после того, как закончилась прошлая моя жизнь — скорее всего, оно сохранилось. Ты можешь раскопать курган и проверить сам, была ли я девственницей. Правда, вся нижняя часть моего тела была разорвана копьём, так что ты можешь и не найти то, что ищешь. Что касается моего тела в этой жизни, то ты сейчас же можешь проверить это сам.
— Что ты говоришь!.. — воскликнул Нариэндил.
— Если у твоего господина хватает смелости выдвигать такие обвинения, то у него должно хватать и смелости их проверить, —
Маэдрос мало общался с её отцом Ородретом, но дружил с его братьями Ангродом и Аэгнором, на которых Финдуилас была похожа даже больше, чем на отца; поэтому он видел, что она в бешенстве. На Амрода он даже не хотел смотреть.
— Макалаурэ, — сказал Маэдрос, обращаясь к брату, — то, что ты говоришь — не только оскорбительно, но и бессмысленно. Во-первых, как именно Финдуилас могла переписываться с Морготом, находясь в Нарготронде? Попасть туда было не намного легче, чем в Гондолин, и семья Ородрета всегда жила даже более уединённо, чем Тургон и Идриль. Во-вторых, если сейчас кому-то позарез нужно это письмо, то это значит, что сейчас оно имеет ценность. Пусть Финдуилас меня простит, но кому сейчас нужно её шантажировать? Нарготронд пал, Ородрет и его сын мертвы, все остальные сыновья Финарфина тоже мертвы. Из всего, что сказал Келегорм перед тем, как уехать, я понял, что он пытался её убить из личной неприязни, а не потому, что Финдуилас кому-то мешает. Сделать так, чтобы мы её выгнали? Сейчас это не изменит ничего. Я не вижу в этом смысла.
— Хорошо, а её мать? — продолжал настаивать Маглор. — Ты, Финдуилас, всё-таки должна была бы знать, чем именно Куруфин пугал твоего отца!
— Оставь её в покое! — наконец, смог выговорить Амрод.
— Я не знаю, — ответила та. — Но это не связано лично с ним, со мной или с моей матерью. Да, отец не любил говорить о том, что моя мать была человеком, аданет и что я и мой брат были эльдар лишь наполовину. Но он и не скрывал этого. Поэтому халадины похоронили меня по человеческому обычаю. Только когда меня убили, когда я услышала призыв явиться в Чертоги Мандоса и увидела там отца, я удостоверилась, что я — эллет. Всех родных моей матери убили орки и она ненавидела Врага, даже не могла слышать его имя. Её уже больше трёхсот лет нет в живых, она не умела писать и не могла бы прочесть даже кирт, не говоря уж о тенгваре или сарати. Если ты не веришь мне, ты можешь попробовать найти кого-нибудь, кто жил в Нарготронде раньше…
— Да при чём тут вообще Нарготронд и Ородрет? — снова вмешался Нариэндил. Может быть, это был неверный свет факела, но Майтимо показалось, что высокий герольд весь дрожит — то ли от злости, то ли от какой-то другой, еле сдерживаемой эмоции. — Макалаурэ, на Ородрете что, свет клином сошёлся? Ты вообще можешь не знать женщину, о которой идёт речь. Может, ты вообще не знаешь, что это женщина, — про Морьо же чужие не знали! Как будто в семье других женщин нет! А Эарвен? А братья Эарвен, у них ведь тоже были семьи? А Галадриэль? А Амариэ? У Амариэ с Финродом не было свадебного пира, но они уже вели себя, как муж и жена! И если ты сам не понимаешь…
— Наверное… — начал Куруфин.
— Тебя никто не спрашивает! — прикрикнул на него Маглор. — Ты — просто кукла, созданная Гортауром, которая говорит то, чему её научили. Если Финдуилас…
— Слышишь, Кано, оставь Финдуилас в покое, наконец! — сдавленным голосом сказал Амрод. — Нариэндил правильно говорит: другим женщинам тоже было что скрывать…
Жуткая мысль возникла в сознании Майтимо; он поглядел на Карантира, который, опустив глаза, стоял в стороне. А что, если письмо адресовано ему? Ведь именно Карантир в ту последнюю зиму, одинокий, затравленный, в погребённом под снегом Форменосе, мог быть готов на всё, чтобы вернуть домой Маглора, который как раз уехал неизвестно куда — якобы искать какие-то драгоценные камни по поручению отца, и не вернулся в срок. Майтимо вспомнилось лицо Маглора, когда он спрыгнул с коня во внутреннем дворе крепости в Форменосе: ледяные руки, отсутствующие глаза, бледные губы; только когда Карантир выбежал навстречу ему и обнял, он слегка оттаял. Тогда они ещё не знали страданий, но сейчас, после того, как на его глазах друзья гибли в бою и в муках умирали от ран, он сказал бы, что тогда Маглор выглядел, будто он при смерти. Он готов был поспорить, что «я сделал так, что Макалаурэ вернулся» относится именно к этому давнему приезду в Форменос.