Лузитанская лира

Песанья Камило

ЭТА МУКА ЛЮБВИ

Эта мука любви — если это любовь,— Это счастье страданиям наперекор, Это празднество жизни, повергнувшей смерть, Этот жизнь пожирающий жадно костер, Эта вспышка, затмившая светом зарю, Это пламя, в котором дотла я сгорю,— Где истоки твои, где начало твое? Где я, как и когда был тобой полонен? Я до этой поры просто, видимо, спал. Да, не жил, а вкушал безмятежный я сон. Ах, как сладко я спал! Я был счастлив во сне! Кто, когда разбудил это пламя во мне? Помню только, что был очень солнечный день. Больше не было в жизни столь солнечных дней! Шел по улице я. Шла навстречу она. И глазами случайно мы встретились с ней. Я не помню, сказал ли ей что-нибудь я. Знаю только, что жив я лишь с этого дня.

БЕЛЫЙ ПАРУС

Опусти свой парус белый! Слышишь? Глупостей не делай! Слишком смелый Ты, рыбак! Возвращайся! Тучей грозной Вдруг покрылся купол звездный! Будет поздно, Эй, рыбак! Там, вдали, поет сирена! Распростишься с жизнью бренной Ты мгновенно Там, рыбак! Ты утонешь, словно в море, В голосе ее и взоре, Вот ведь горе- То, рыбак! Парус не доверь борею! Прочь плыви и поскорее! Будь мудрее, О рыбак!

КАСКАЙС

Земля достигла там предела; Там

взор напрасно бы искал Отдохновенья: вкруг чернела Гряда бесплодных диких скал, И лишь печальная, одна, Росла там жалкая сосна. В ее ветвях ветра гуляли, Сосны сгибая тонкий стан, Над нею тучи нависали, Под ней ярился океан… Там явен был — суров и дик — Природы первозданный лик. В ущелье сумрачном шуршали Сухие стебли тростника, И родники там не журчали, И пересохла там река… Но был суровый этот край Для нас — благословенный рай. О, как мы счастливы там были Наш каждый день, наш каждый час, Весь мир мы с нею там забыли, Весь мир друг в друге был для нас! И тихо наша жизнь текла Вдали от суеты и зла. Глаз не сводили мы друг с друга, Страсть набегала, как волна: Лишь мной жила моя подруга, Всем для меня была она. И пела счастье бытия В ее душе душа моя. И, нас узрев из райских кущей, Поведал ангел небесам: Часы любви быстротекущей Равны векам, равны векам… В тысячелетье каждый час Господь преображал для нас. Я пил любовь — и в упоенье Длил сладость каждого глотка; Но скоро чашу наслажденья Я выпил… И была горька На дне ее печаль моя. Но кто еще любил, как я! Никто! И кто был столь любимым? Любимой кто дарил себя В блаженстве столь невыразимом? И чьи сливались так, любя, В одно и души и сердца, Не ведая любви конца?.. Кто знал, что горестные годы Нас неотвратно стерегут И что сердечные невзгоды Разрушат мирный наш приют?.. Ах, рай наш на краю земли, Увы, сберечь мы не смогли. Но я не тщусь, в пустой надежде, Вновь зреть те милые места: Ведь я уже не тот, что прежде, И та, кого любил, не та… И мне чужие те края, Где был когда-то счастлив я. Земля достигла там предела, И рая нет на той земле; Под ветром чудом уцелела Сосна на вздыбленной скале… И ныне сумрачен и дик Покинутой природы лик.

Соарес де Пасос

СВАДЬБА В СКЛЕПЕ (Баллада)

Взошла луна! Часы уж полночь били… Надгробья спят, под ними спят гробы. Мир и покой! Лишь тот, кто спит в могиле, Свободен от превратностей судьбы. Но что за грохот? Кто это с размаху Могильную плиту вдруг отвалил? Подобный в белом саване монаху, Встал бледный призрак посреди могил. Встал… И в зловещем лунном свете тонет, Разлившемся в небесной высоте; И ветер в скорбном кипарисе стонет, Сыч ухает на мраморном кресте. Встал призрак, глядя в мрачном изумленье На кладбище… Кругом глухая ночь… Нет никого… Стряхнул оцепененье И, саван волоча, пошел он прочь Туда, где над безвременной могилой Белеет в гуще кипарисов крест… Там замер он, и глас его унылый, Повторен эхом, зазвучал окрест: «О ты, кого любил и буду вечно Любить в загробной жизни, как в земной! Меня ты обманула бессердечно, Когда клялась навеки быть со мной… Любовь — обман… Но все же не обманет Смерть зоркую наивная мечта: Кто из живых еще меня вспомянет, Меня, сошедшего под сень креста? Три дня лежу я под землею пыльной, Но нет тебя, все нет тебя со мной… Сколь тяжко сердцу под плитой могильной: Оно ведь билось для тебя одной!» «Сколь тяжко!» — повторил, как заклинанье, Лицо руками закрывая, он, И грудь его исторгла сквозь рыданья Неразделенной страсти скорбный стон. «Ужель, меня предав, ты наслажденье Вкушаешь ныне с кем-нибудь другим? И одному мне пребывать в забвенье И истлевать под камнем гробовым?..» «Нет, никогда! Ужель могу предать я?» — Раздался голос вдруг и в нем — укор; Глядит: пред ним невеста, и объятья Жених-мертвец со страстью к ней простер. Вся в белом, мертвая пред ним стояла: Струились пряди золотых волос, И над смертельно-бледным лбом сияла Корона из невинно-белых роз… «Пусть умерло и хладно мое тело, Пусть в моем сердце смерть царит давно, Но в нем любовь к тебе не охладела, К тебе любовью все живет оно…» «Сколь счастлив я, что тоже взят могилой, Что за твоим мой пробил смертный час, Что я покинул мир, тот мир постылый, Мир сумрачный, где свет любви угас…» «Взгляни, луна!» — «Ах, как она прекрасна!» — «Как в ту счастливейшую из ночей: Она светила нам вот так же ясно, Когда тебе клялась я быть твоей… С тобой судьба нас в жизни разлучила, И не настал желанной свадьбы час: Так пусть отныне хладная могила Соединит с тобой навеки нас!» В лучах луны, под крик зловещей птицы, Возле креста, в густой тени его Их сочетало таинство гробницы, И обрела любовь их торжество! Когда ж заря кладбище озарила, Единственной приметой свадьбы той Осталась лишь разверстая могила С отброшенной могильною плитой… Но много позже, когда смыла Лета Преданье о любви той роковой, Обнявшие друг друга два скелета В могиле были найдены одной.

Жоан де Лемос

ЦВЕТЫ СВЕТА

Закат лучи свои простер, И тени с гор Сползают медленно по склонам… Во мраке растворившись, лес Из глаз исчез, А тени в поле залегли зеленом. Лучом закатным зажжена, Едва видна Деревня, заревом объята, Цветами звезд уже цветет Небесный свод В последних отблесках заката. По руслу гладкому река Скользит, легка, На волю из долины тесной… Но зеркалу из серебра Пришла пора Проститься с синевой небесной. И птицы больше не вспорхнут, Найдя приют В чащобе, где их тьма укрыла. Молчит многоголосье дня Вокруг меня, Лишь в небе говорят светила. В желанной тишине ночной Побудь со мной, Любовь, внемли любви поэта: Коль нравятся тебе цветы, Увидишь ты Цветы, что сотканы из света. В саду темнеет водоем; Ты видишь: в нем — Все звезды неба — с нами рядом; Ты головой ко мне склонись, Ко мне прижмись, И к звездам обратимся взглядом. Взгляни, любимая, сюда: Цветет звезда, Сияя лепестками ало… Ты розу видела ль в саду, Чтоб ту звезду Сиянием напоминала? Как описать ее? Нет слов! О, сколь багров И переливчат блеск светила: То Марс, чтобы тебя узреть, Готов сгореть, Чтоб лик твой пламя осветило! Твоей красой воспламенен, Венерой он Тебя избрал. Звезда-богиня Перед сиянием лучей Твоих очей От ревности бледнеет ныне. О, как тебе Юпитер рад: Его наряд Блестящ, его горит корона; К тебе он лебедем, быком, Златым дождем Явиться мог во время оно. И тянутся к тебе в ночи Всех звезд лучи — В воде дрожит их отраженье. Бросает их то тут, то там К твоим ногам Любовное изнеможенье. В цветы, что нам являет высь, Вглядись. Вглядись В игру небесного букета… Цветы земные хороши, Но для души Прекраснее цветы из света. Нет, не найдешь в цветке земном Ты ни в одном Игры лучей — столь дивной, тайной… И лишь гранат или алмаз Потешат глаз С звездою схожестью случайной. Коснешься розы ты едва, И голова Кружится от благоуханья… И предсказать тебе готов Язык цветов Любовь, надежды и страданья. Но тебе дарит Аполлон, В тебя влюблен, Весь жемчуг звезд в подлунном мире… Тоскуя, станет вновь и вновь Он петь любовь, Бряцая на небесной Лире. И осенит тебя Венец, И наконец, Чтоб разглядеть тебя поближе, Сама Полярная Звезда, Хоть и горда, С высот опустится пониже. О, восхитись же, сколь могуч Надежды луч, Что к нам несется из Вселенной: Ужель, пав у твоих колен, Взять сердце в плен Не в силах он, навеки пленный? О, пусть уловит чуткий слух Высокий дух Гармонии… Горят заветом Для нас они — любви цветы, Цветы мечты, Нас озаряющие светом! Сей свет пронзает нам сердца И мощь творца Являет нам своим гореньем… И коль из света звезд возник Твой светлый лик — Он лучшим божьим стал твореньем! А ночь бежит… И вот заря Встает, горя: Нет бегу времени преграды… Срывает за цветком цветок Златой восток, И звезд бледнеют мириады. Но не жалей! В году лишь раз Весна для нас Цветет прекрасными цветами… Пусть звезды поглотит рассвет, Лишь ночь грядет, Вновь звезды расцветут над нами! О, скройся поскорее, день! Ночная тень Знак даст для звездного расцвета. И ты, прекрасна, как звезда, Взойдешь тогда — Созвездием цветов из света!

ПОЭЗИЯ ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX — НАЧАЛА XX ВЕКОВ

Гонсалвес Креспо

СЬЕСТА

В гамаке, подобном пенной колыбели, С шорохом чуть слышным, Негр качает плавно спящую креолку, И служанка рядом машет втихомолку Опахалом пышным. В гамаке уютно — тень лежит густая Посреди бамбуков. Длится сьеста, зноем полнясь и молчаньем,— Юную креолку ласковым качаньем Плавно убаюкав. Но гамак застынет иногда — поскольку Негр, стоящий рядом, Медленно зевает, черный и блестящий, И бесстыдно гладит грудь креолки спящей Похотливым взглядом. И гамак качаем на высоких ветках Вновь без остановки,— В нем креолка дремлет, ни о чем не зная, Скачет обезьянка, нежная, ручная, По цветной циновке. В гамаке креолка шевелит губами: Повторяет строки,— Ей во сне, похоже, нежно вторят струны: Как-то пел под вечер поселенец юный Тот романс жестокий. Вновь гамак взлетает в такт далекой песне: Нет конца кручине Тех, кто здесь измучен горькими судьбами: Черных африканцев, что давно рабами Стали на чужбине. В гамаке так тихо: пусть поспит креолка, Пусть подремлет сладко,— Ты качай прилежней, парень чернокожий, Овевай нежнее госпожу на ложе, Верная мулатка! Пролетает ветер через ветки сейбы, Просьбе стихнуть внемлет. Разве есть на свете счастье лучезарней? Пусть, забыв немолчный гул сахароварни, Госпожа подремлет!

«Вот — воскресенье. Знаю, горожанин…» 

Вот — воскресенье. Знаю, горожанин С подругою влюбленной Идет в поля из города и странен Ему их вид зеленый. Он облегченно дышит на свободе, И тысячи обличий С восторгом созерцает он в природе, Внемля капелле птичьей. А я не выхожу: во мне клокочут Приливы черной злости И призраки средь бела дня морочат Меня, являясь в гости. И самая любимая из теней, Как прежде, дорогая, Придя, рыдает у моих коленей И ждет, изнемогая.

МЕНУЭТ

Гостиная светла, роскошна, велика. Пленяет роскошью отделка потолка. Широкая софа, козетки, гобелены: Пейзажи гор, нолей, пастушеские сцены. На алый гобелен хотя бы мельком глянь: Там тигр почти догнал испуганную лань. Портретов — целый ряд. Вот — основатель рода, Как видно — дворянин крестового похода. Вон тот — монахом стал, гранд-дамою — вон та: Сколь чувственны ее карминные уста! В ее глазах лазурь — и в их разрезе узком Прародич видится, который был этруском. Да, шея, голова — во всем заметен след Едва ль не королей… Но — вот еще портрет: Вот этот, в Африке, видать, хлебнул немало, Он изгнан был туда велением Помбала, Бедняга, что вдали от мест родных зачах: Немыслимая скорбь стоит в его очах. Напротив — девушка, — о, как она прекрасна! Она изгнанника любила, это ясно. О грозный бег годов, о бренность, о тщета — Как быстро рухнула венчальная мечта! Ты, знаю, молодость отвергла и веселье И обрела покой в уединенной келье. Еще — вельможа здесь, большой придворный чин: Он улыбается и нюхает жасмин. Вот — доктор в мантии, придворный, знаменитый. Весьма гордились им отцы-иезуиты. А вот еще один: в войне далеких лет, У врат Байоны он добился эполет. Он зорко смотрит вдаль, он рвется в бой упрямо, Он гордо на щеке несет полоску шрама,— Мы дышим радостью воинственной судьбы, И мнится вдалеке победный зов трубы… В старинном зеркале — увидишь поневоле Сияние свечей старинных жирандолей. Под зеркалом стоит наборный клавесин, Всеобщий баловень, след канувших годин,— Левей — из ящика выглядывает робко Старинных партитур пергаментная стопка. И мне пригрезилось, что ожил старый зал, Очнулся клавесин — и нежно зазвучал, Проснулись клавиши, дремавшие устало, Исчезло прошлое — и настоящим стало; От гаснущих свечей сгустилась темнота, И дама — видел я — тогда сошла с холста, Широкий кринолин оправила небрежно, Ступила на ковер, заулыбалась нежно И под мелодию давно минувших лет Изящно начала изящный менуэт.

НА ФЕРМЕ

Терраса: плавно движутся метиски, Хозяйка молодая смотрит вдаль: Меж тем пейзажа каждую деталь Уже туманит ночи полог низкий. В траве — жуков светящиеся снизки, Неспешно стадо тащится в кораль, И тянет песни древнюю печаль Погонщик мулов, длящий путь неблизкий. За бурою высокой городьбой Раздетые работницы гурьбой Шумят еще и возятся в купальне. Уже луна встает по-колдовски, И птичий крик все глуше, и быки Бредут, мыча в потемках все печальней.

В ПОСЕЛКЕ

Два пополудни. Жжет неимоверно Тяжелая и душная жара. Однако в кузне с самого утра Вздыхает наковальня равномерно. Стоит без посетителей таверна — Недаром у хозяина хандра. Жужжит в дверном проеме мошкара,— В подобный час всему живому скверно. Прядет старушка, севши на порог, Сын — где-то в поле: он до дела строг И занимать трудом умеет руки. В ручье невестка стирку развела, За огород, раздеты догола, На солнцепек повыползали внуки.