Лузитанская лира

Песанья Камило

Николау Толентино

ЧЕТВЕРОСТИШИЯ

Госпоже Катарине Микаэле де Соуза после войны 1801 года [112]

Когда я в памяти сегодня Перебираю все, что было, Мне представляется, что в прошлом Все скучно, серо и уныло. Обид и бед я знал немало: Да, жребий выпал мне не сладкий, Да, было много столкновений, Но ни одной серьезной схватки. Не раз, борясь за сердце дамы, Я строил из себя героя, Но если был соперник бравым, То покидал я поле боя. И говорил себе: не дрогну Я в битве даже самой ярой. Но раздавал и получал я Лишь тумаки, а не удары. Взгляните! Вот он перед вами Отважный рыцарь и воитель, Солдат, о чьей лихой отваге Сеньора сами посудите. Война! Позорное искусство, (искусство или же уродство?) Где беспощадное убийство Рядится гордо под геройство! Не видел я на поле брани Сверканья

сабли или шпаги, Не видел, как палят из ружей В солдат, исполненных отваги. Я «воевал» в родных пенатах, А настоящие сраженья Я видел разве что ночами, Благодаря воображенью. Солдатом в армии служивший, Ружьем вооруженный ржавым, Лишь самому себе казался Непобедимым я и бравым. Предотвращая расхищенье, А также и людскую давку, Я на часах стоял геройски У входа в мелочную лавку. Порою вражеские силы Меня и впрямь атаковали И требовали, чтоб съестное Я поискал для них в подвале. Я видел, как мою сестрицу Судебный пристав взял под стражу: Она, мол, утащила вилку И отвечать должна за кражу. Потом к нам в дом опять явился (вот ненасытная акула!) И в возмещение урона Конфисковал осла и мула. Племянник мой, хороший малый, Пришел, когда его не ждали, И объявил, что тоже нынче Его, мол, в армию призвали. Стоял он в выгоревшей шляпе, Почти еще совсем безусый, И почему-то горько плакал, Хоть я его не знал за труса. Еще в бою и не бывал он, Еще не видел поля брани, А уж казалось, что смертельно Он пулею шальною ранен. Я вскоре, тоже против воли. В Галисию с полком был послан, Чтоб смерть нести себе подобным: И детям и тем паче взрослым. Но, слава богу, провиденье Наш полк в пути остановило, И все, чего я так боялся, Так все же и не наступило. Вдруг мир нам даровало небо И взвился голубь белокрылый Над полем брани, осеняя Живых и свежие могилы. Сеньора, обнимите мужа, Ведь это же его советы Остановили поступь мрака И возвратили праздник света. Ведь велика его заслуга В том, что умолкли залпы ружей, И в том, что злой стервятник смерти Над нами более не кружит. Златой оливковою ветвью Супруг ваш награжден по праву. Сеньора, обнимите мужа! Объятья ваши слаще славы! Бог Мира вместе с Гименеем Свои усилья воедино Соединили и подарят Вам замечательного сына. Сеньора, обнимите мужа! Он взыскан милостью монаршей, Но слаще ордена любого Ему всегда объятья ваши. Бряцают сладостные лиры, И дружно славят миротворца Дворцы и хижины, селяне, И воины, и царедворцы. А я каменами покинут, И мне, наверно, так и надо, Но, как Гораций, все же кубок Я за здоровье Мецената [113] С вином шипящим поднимаю В разгар веселья и разгула. Раз ныне мир, так, может, все же И мне вернут осла и мула. Они мне очень пригодятся. Нам очень худо друг без друга. Тогда я, может быть, и оду Сложу в честь вашего супруга.

112

В этом году испанские войска вторглись в Португалию, однако война была недолгой и вскоре был заключен мир.

113

Меценат (74/64–8 гг. до н. э.) — знатный римлянин, покровитель поэтов.

Маркиза де Алорна

ДЕНЬ МОЕГО РОЖДЕНИЯ

О ты, жестокий день, когда покой Смущают горько прожитые годы,— Сияй победно, все забудь невзгоды Иль нынешнюю скорбь хотя б сокрой! Зачем я жалуюсь? И голос мой Небесные воспламеняет своды? Ведь ни одно из благ земной природы Мы не возьмем с собою в мир иной. Так пусть уж лучше длится эта мука, Невыносимей коей в мире нет, Чем безгреховной жизни злая скука… Я все снесу, смиренья дав обет, И я благословлю тебя, наука Невзгод душевных и сердечных бед!

К СВЕТЛЯЧКУ

Ах, светлячок любезный, Весенняя примета, Затеплись в моей песне Хоть капелькою света! Тебе неведом ужас, Неведомо страданье… Дай жизнь весне, бутонам Дай новое дыханье! Но не умрешь — уснешь ты, Когда ветра на воле Выть станут среди буков, Ломать колосья в поле. Ах, если б мне укрыться Во сне, подобном смерти, От непогоды бедствий, Терзающих мне сердце… Ах, пусть бы сроки жизни С тобой мы обменяли… Жить столько дней — зачем мне? Все дни полны печали.

К СОВЕ

Птица мрачная! Сколь скорбны Уханья твои в ночи… Но твои понятны стоны Тем, кто страждет и молчит. А едва Феб лучезарный Возвестит нам новый день, Ты, смолкая, ждешь, когда же Вновь сойдет ночная тень. Вот и я, как ты, стенаю, Избегая света дня… Что мои страданья людям? Им нет дела до меня. Но лишь властная Геката Населит тенями ночь, Днем таимые стенанья Мне сдержать уже невмочь. И часы мои ночные Стонов, жалоб, слез полны,— Те часы, когда счастливцы Видят сладостные сны. Я, как ты, ночная птица, Не делюсь с людьми тоской: Лишь еще острее в сердце Боль от жалости людской.

«Как чистую струю ждет помутненье…»

Как чистую струю ждет помутненье, Когда она подхвачена рекой, Так замутнен моей души покой И слезы не дают ей облегченья. Я по утесам вечного смятенья Влекома безысходною тоской, И с ужасом взор различает мой Вдали рассвета нового рожденье. Тоска, откуда ты? Мне в грудь глубоко Проникла ты и не уходишь прочь… Ужель навек любовь ко мне жестока? Любовь моя — моей печали дочь, И сердце бесприютно, одиноко… Лишь ты, господь, ты можешь мне помочь!

СОН

Сны мои, о сны благие! Радость дарите вы мне: Наяву я так несчастна И так счастлива во сне! Ты, Любовь, во сне приходишь, Счастья и надежд полна: Но все то, что ты сулишь мне,— Лишь обман благого сна. Этой ночью мне приснился Голос твой, тиранка, — он На лугу, в траве душистой, Навевал мне тихий сон. Говорил: «Усни, родная, В сонный погрузись мираж, Не страшись судьбы-злодейки: Я, Любовь, твой верный страж…» И во сне двойном взошла я В сказочный златой дворец, И златым ключом открыла Счастья моего ларец.

ОДА

(Во время бессонницы ночью 8 октября 1824 года)

О горестная ночь! С безгласной смертью, Увы, не схожа ты в своем смятенье: Да, смерть — ничто в сравненье с мукой смертной. Терзающей мне сердце. Какую тьму скорбей нагромождает Фантазия в видениях ужасных, Рисует огненными письменами Она мои злосчастья!.. Супруг и сын, родители и братья — Все те, с кем я навеки разлучилась,— Чудовищный распад их пожирает В безвременных могилах!.. Достойного родства живые узы И сладостные узы нежной дружбы Разорваны навеки безрассудно Холодным равнодушьем! Невинных, милых радостей алтарь — Мой дом, очаг — он разорен Печалью, И вытоптан пятой моих страданий, И перед Роком — в страхе… О, сжальтесь, фурии тоски и гнева! Не рвите грудь мою… Иль уж прервите Дыханье, что еще питает жизнь И длит мои мученья! Виденья воскресают предо мною Из прошлого: одно страшней другого… И время, что чужую боль излечит, Мою — в сто крат умножит. Когда б хоть видеть Родину счастливой, Чтоб знанья, благонравье в ней царили,— Предсмертный вздох мой возблагодарил бы Господню милость! Святое слово — Родина! Терзаюсь Предчувствием дурным я неустанно: Рок тщетно шлет ей предостереженья — Землетрясенья, бунты! Земля дворцы и башни поглотила [114] , Смерть отняла бесчисленные жизни, Но не вняла сим знамениям грозным Наивная беспечность! Мы тщимся подражать другим народам: То мы — французы, то мы — англичане… Куда девалась мудрость португальцев? О ней мы позабыли… Коль слава Родины не возродится И Нравственность, Науки, Правосудье, Промышленность от спячки не очнутся,— Мы рухнем в бездну!

114

Намек на лиссабонское землетрясение 1755 г.

Мануэл Мария Барбоза ду Бокаже 

«Моим пером отчаянье водило…»

Моим пером отчаянье водило, И потому стихи так горестно звучат, Что изначально их печали яд Лишил навек и прелести, и пыла. Ступайте в мир! Не верю, что могила Дарует вам покой, — небрежный взгляд На вас судьбы любимцы обратят, Но рад вам будет тот, чья жизнь уныла. Ступайте же на смех и поруганье: Пристрастны будут суд и приговор, И есть одно всего лишь оправданье Тому, что стих не звучен, не остер: В груди, которую гнетет рыданье, Не может жить волшебных звуков хор.

«Томиться обречен в тюрьме сырой…» 

Томиться обречен в тюрьме сырой, Приговорен к мучительным оковам, Подвергнут испытаниям суровым, Бесстыдной обесчещен клеветой, Униженный, оплеванный, нагой, Вручен врагам, сгубить его готовым, Не видя никого, кто нежным словом Утешил бы его в недоле злой, Когда палач, свирепый и кровавый, Заносит свой смертельный меч над ним, Грозя ему безжалостной расправой, Он, оставаясь гордым и прямым, Не ропщет на судьбу и суд неправый, Как прежде, стоек, мудр, неустрашим.

«В былые дни вы на меня глядели…»

В былые дни вы на меня глядели, Глаза ее! Доныне счастлив я, Что, душу мне пронзив, достигли цели Глаза ее — два сладостных копья. Моих скорбей бездонные купели! Любви кумирни! Пламень свой лия, Вы камень бы воспламенить сумели И озарили мрак небытия. Теперь со мной разбойный свист ветров, Летит над морем их лихая стая, И вспененное бешенство валов Горой грядет, до неба доставая. Теперь со мною ужас тяжких снов… Увы! Обман! Ошибка роковая!