Лузитанская лира

Песанья Камило

ЭКЛОГА VIII

(Рыбацкая)

Пылает к Галатее белокурой Рыбак Серено: бедный обречен На медленную смерть судьбою хмурой. В тот час, когда, трудами увлечен, Всяк невод свой из глубей Тежо тянет, Беспечным ветрам жалуется он: — Когда ж, о Нимфа, день благой настанет И обратишь ты слух к моим речам? Иль жалкое меня безумье манит К твоей улыбке, голубым очам? Но нет без них душе моей покоя, Хоть всю тщету упорства вижу сам. Коль милосердье есть в тебе людское, Коль чья-то трогает тебя беда, Со сделкой согласись, молю, такою: Тебе я душу отдал навсегда — Дай мне взамен хотя бы взгляд небрежный. А коль моя злосчастная звезда В сей милостыне мне откажет нежной, Тебе крыла Эрота подарю, Упавшие в погоне безнадежной За девою, что я боготворю. Ее красот и жемчуг недостоин. Но тщетно я вздыхаю и горю: Коль ветер стих, морской простор спокоен, А у меня в душе покоя нет, И хриплый хор скорбей моих нестроен. Покуда не зардеется рассвет, В тумане спят Аррабидские горы [71] , И слеп их камень, солнцем не согрет. Меня же ослепляет свет, что взоры Твои струят: голубизну свою Им отдали небесные просторы. Шлю вздохи ветрам, втуне слезы лью, Хоть замирают трепетные волны, Когда о скорби и любви пою При всплесках весел под луною полной, И добрые дельфины вслед за мной, Плывут, внимая, свитою безмолвной, И море тихо, кроток час ночной. Так провожу я жизнь в тоске и плаче, А ты, смеясь, проходишь стороной. Или немил тебе удел рыбачий — Сеть жалкая, да утлый мой челнок, Да бедность, да погоня за удачей? Как знать, быть может, минет малый срок, И я вернусь с добычею богатой — Иным от моря был немалый прок. Но чистой красоте противна плата, Что Тежо прячет в токе светлых вод: Цена ей — вечная любовь, не злато. Так пусть, о нимфа, взор твой упадет На берег ближний: имя Галатеи На шелковистом он песке прочтет [72] . Ветр и волна щадят его, не смея Коснуться букв, что я три дня назад Чертил — Амур водил рукой моею. С его же помощью нашел я клад Из редких раковин, больших и малых, И для тебя сорвал в стране наяд Коралла ветвь; известно о кораллах — В воде мягки они, как те слова, Что жажду я из уст услышать алых: Надежда, вопреки всему, жива!

71

Аррабидские

горы — горы неподалеку от Лиссабона.

72

В греческой мифологии Галатея — морское божество, нереида. Здесь это поэтическое имя-прозвание возлюбленной лирического героя эклоги, однако не утратившее и мифической окраски.

СЕКСТИНА

Уходят от меня дни краткой жизни, Коли могу еще сказать, что жив я; Сколь время быстротечно, видят очи. Скорблю о прошлом — и покуда в слово Я скорби претворяю, дни проходят: Минуют годы, остается горе. О горькое мучительное горе! Назвал я краткой жизнь — нет, в долгой жизни Мне муки суждены, что не проходят. Мне все едино, мертв я или жив я. К чему я плачу? И на что мне слово. Коль обмануться не дают мне очи? О светлые и ласковые очи! В разлуке с вами я изведал горе, И передать его бессильно слово. Коль в этой долгой, в этой краткой жизни Меня ваш взгляд коснется, значит, жив я И все во благо, скорби же проходят. Но вижу я, что скорби не проходят И прежде грустные сомкну я очи, Чем узрю ту, чьей светлой властью жив я; Перо, чернила мне помогут в горе, Чтоб я поведал о докучной жизни: В невзгодах верность мне хранит лишь слово. Да полно обольщаться, лжет и слово! Чредою мысли, спор ведя, проходят, И столько грусти выпало мне в жизни, Что, если б не дарили радость очи, Не мог бы я себе представить горе Сильней, чем то, во чьих тенетах жив я. Огнем объят, в огне и в муках жив я: Когда б дышать не помогало слово, Меня дотла б испепелило горе; Но в муках огненных, что не проходят, Потоки слез мне увлажняют очи И не дают сгореть несчастной жизни. Я умираю в жизни, в смерти жив я, Незрячи мои очи, немо слово; Проходят купно радости и горе.

ЭЛЕГИЯ III

Овидий грустный, сосланный певец, Вдали и от Сульмона [73] , и от Рима, Супруг скорбящий, горестный отец, Уже не чая край узреть родимый. По неприютным Понта берегам Скитался, одиночеством томимый. Холмам и водам, людям и богам Слал жалобы на свой удел печальный И ужасался хладу и снегам. Созвездья, что обходят свод хрустальный, Он созерцал: веленья их — закон, Земля им, воздух, небо подначальны. И рыб, плывущих в море, видел он, И хищников — велением природы Был родиной им лес и горный склон. Он видел, как берут начало воды Печальных рек из тайных недр земли: Есть и у них отчизна и свобода: А он, от милой родины вдали, Жил на чужбине в муке постоянной — Нет в мире мук, что эту превзошли. Одна лишь Муза спутницей желанной Была ему, когда свою беду В стихах оплакивал он неустанно. Сдается мне, такую жизнь веду И я теперь в печали и в изгнанье И возвращенья благ былых не жду. Здесь вглядываюсь я в воспоминанья О прежнем счастье — тот, кто им владел, Потом всегда хранит его в сознанье. Здесь вижу, как изменчив мой удел, Как я ошибся, почитая вечным Блаженства срок, что мигом пролетел. Здесь мыслю в сокрушении сердечном, Сколь мало виноват; и грустно мне, Что карам обречен бесчеловечным: Ведь тот, кто страждет по своей вине, Хотя бы заслужил свои мученья; Но невиновный мучится вдвойне. Когда зари румяное свеченье Окрасит небо, и роса падет, И вновь раздастся Филомелы пенье, В мой сон, прервавший на ночь власть невзгод, Печаль виденья шлет, я в муках снова: Что людям отдых — мне пора забот. И вот, восстав от сна (некстати слово: Устав от снов, где сил восстать возьму!), Неверною походкою слепого Я ухожу к высокому холму, Сажусь и предаюсь своей печали, Под светом солнца погружен во тьму. И вижу в мыслях я родные дали, Но взор вотще б услады в них искал: Они былую прелесть потеряли. Я вижу лишь нагие глыбы скал. Поля иссохшие я вижу — те же. Где прежде каждый цветик взор ласкал. И вижу я хрусталь чистейший Тежо, И резво крутогрудые суда Скользят по влаге ласковой и свежей, Которая уносит их туда, Куда — на веслах иль под парусами — Желание влечет их иль нужда. Следя за ними грустными глазами, Молю я воду, хоть глуха она К скорбям души, что изошла слезами: Остановись, не убегай, волна! Коль не уносишь в порт меня желанный, Хоть слезы унеси мои сполна, Покуда день и радостный, и жданный Меня, счастливого, не приведет Туда, куда спешишь ты невозбранно. Увы! Едва ли этот день придет: Жизнь кончится быстрее, чем изгнанье, Смерть начеку — не милует, не ждет. Но коль меня в печали и в стенанье Застигнет смерть — куда душе идти Во власти нетерпенья и незнанья? Ведь если в Тартар приведут пути, Боюсь, и Лете ведома едва ли Боль горше той, что у меня в груди. Когда бы и Тантал [74] , и Титий [75] знали Про эту боль, свою в сравненье с ней Они бы наслажденьем почитали. При этой мысли стражду я сильней: Питая жизнь мою, воображенье Мне думы шлет, одна другой грустней. Но раз удел мой — скорби и лишенья, Осталось мне, чтоб муку превозмочь, Воображать былые утешенья, Пока меня навек не примет ночь Иль день благой не встречу я, ликуя, Когда Фортуна сможет мне помочь, Коль ей дано менять судьбу такую.

73

Сульмона — родина Овидия.

74

Тантал (греч. миф.) — герой, приговоренный богами за совершенные им преступления на вечные мучения в Аиде, где он, стоя по горло в воде, не может напиться, так как вода тотчас отступает от его губ, где, мучимый голодом, он не может сорвать плодов со свисающей над ним ветви и где над его головой нависает постоянно готовая на него обрушиться скала.

75

Титий (греч. миф.) — великан, рожденный от Зевса и Элары в недрах земли, куда Зевс упрятал свою возлюбленную от гнева Геры. За попытку обесчестить Латону (см. примеч. к строке «Так Делос замер недвижим…») Титий был поражен Зевсовой молнией и свергнут в Аид, где два коршуна постоянно терзают печень распростертого Тития.

ЛУЗИАДЫ

(фрагменты)

Из песни IX («Остров Любви»)

51. Итак, плывут по морю корабли; Им запастись бы надо влагой пресной — Ведь долог путь до отческой земли По шири волн, под твердию небесной. Вдруг видят мореходы, что вдали Над морем остров высится безвестный. То было в час, когда на небосклон Выходит та, кем был рожден Мемнон [76] . 52. Тот остров, и приветный, и зеленый, Гнала Венера по кристаллу вод (Так ветер гонит парус отбеленный) Туда, где видела могучий флот. Богинею всесильной окрыленный, Судам навстречу остров сам плывет, Чтоб мимо второпях не пролетели: Цитера [77] не отступится от цели. 53. Когда ж к нему направились суда, Она остановила остров властно: Так Делос замер недвижим, когда Приютом для Латоны [78] стал злосчастной, Что двойнею божественной горда. Там был залив, удобный, безопасный, И пестрые ракушки средь песка Рассыпала Венерина рука. 54. Там три холма вздымались горделиво, Густою зеленью лаская взгляд: Казалось, изумрудов переливы Одели остров в радостный наряд. С холмов ручьи стекают, их извивы Средь белоснежных камушков блестят Прозрачной влагой, быстрой и певучей, И брызги радужной взлетают тучей. 55. В долине, что промеж холмов легла, Слились ручьи, струи соединили: Гладь озера недвижна и светла, Над ней деревья головы склонили — Глядятся в воды, словно в зеркала. Как будто прихорашиваясь или Как будто созерцая свой портрет, Чтоб сходства полного постичь секрет. 56. Как пышны, как благоуханны кроны И как прекрасны спелые плоды: Под тяжкой ношей клонятся цитроны И все же ношею своей горды; И схожи с грудью девичьей лимоны: Так дивно вылеплены, так тверды! И блещут апельсины налитые, Как будто кудри Дафны золотые! 57. Украсили вершины трех холмов Алкидов тополь [79] , лавр, что Аполлоном Любим вдвойне; почетней нет венков! Кипридин мирт [80] растет везде по склонам, В сосне Кибелы оживает вновь [81] Фригийский бог, что умер оскопленным, И кипарис верхушкой, как перстом. Указывает ввысь, где горний дом. 58. Все, чем дарит Помона [82] садовода, Здесь без труда растит и без хлопот Могучая и щедрая Природа: Вкуснее здесь и вишни рдяный плод, И персик, что, не требуя ухода, Здесь лучше, чем в краю родном, растет, А ягода душистой шелковицы, Иссиня-черная, как шелк, лоснится! 59. От спелости растрескался гранат, И зернышки его пурпурней лала [83] , И с вяза свесил гроздья виноград: Те — зелены, те — сок наполнил алый; А груши пташек-лакомок манят, Им прятаться средь листьев не пристало, Ведь жадный клюв отыщет их везде: Что ж, чтобы жить, покорствуйте беде! 60. Ковер, которым устлан дол тенистый, Ни пышностью своей, ни красотой Персидским не уступит: мягкий, чистый, Он — украшение долины той. Чело Нарцисс склоняет остролистый Над безмятежной ласковой водой, Сын-внук Кинира венчик в травах прячет [84] : Доселе по нему Киприда плачет. 61. И не сказать, сравнив земли наряд И благолепье горнего простора,— Цветы ль Авроре красоту дарят Иль красоту дарит цветам Аврора. Зефир и Флора чудеса творят: Гордятся нежной прелестью убора Ромашка, ирис; роза взор манит Румянцем свежим девичьих ланит. 62. Бледны левкои, как влюбленных лики, Росой омыты лепестки лилей, Вот майоран, а вот средь повилики Являет гиацинт, краса полей, Две буквы — и роняет солнце блики На сей цветок, что всех ему милей [85] , А в небесах поют и вьются птицы, А на земле тварь всякая резвится. 63. Глядит олень в стекло прозрачных вод. Среди ветвей распелась Филомела. И, вторя ей, по озеру плывет Красавец лебедь, гордый, снежно-белый: Вот заяц быстрый промелькнул, а вот Лань глянула из чащи оробело. Пичуга ко гнезду стремит полет И в клюве корм птенцам своим несет. 64. И вот пристали к сей земле блаженной Усталые от странствий моряки, А по лесу бродили, совершенны Красою, беззаботны и легки, Богини: те играли вдохновенно На флейтах, арфах: те плели венки; Те — словно для охоты — взяли луки. Но тетиву не напрягали руки. 65. Так Афродита научила дев: Бродить поодиночке, в отдаленье, Чтоб, легконогих ланей сих узрев, Мужи сперва познали вожделенье. Иные, сняв наряд, в тени дерев Свершали в чистых водах омовенье, Гордясь природной властью наготы И явной, неподдельной красоты. 66. Но юноши, что на берег ступили, Соскучась по земле за столько дней, Хотели дать в ловитве выход силе, Все помыслы свои стремили к ней — Они б за дичью прошагали мили, Меж тем как без ловушек, без сетей Иная дичь покорно ждет их ныне, Подстрелена пафосскою богиней [86] . 67. В чащобу смело ринулись одни, Кто с аркебузою, кто с арбалетом: Намеревались выследить они Оленей, что в лесу водились этом. Другие предпочли бродить в тени, Смягчавшей зной, столь нестерпимый летом, Вдоль звонкоструйных и прозрачных рек, Стремивших к морю свой веселый бег. 68. Но видят вдруг: средь зелени мелькают Цветные пятна; постигает взгляд — То не цветы красой его ласкают, То нежностью тонов его манят Шелка, и шерсть, и лен, что облекают — Искусством умножая во сто крат — Красу цветов в обличье человечьем: Пред ними розам похвалиться нечем! 69. Велозо в изумлении вскричал: «Сеньоры, вот восьмое чудо света! Никто подобной дичи не встречал — Посвящена богиням роща эта. Досель ничьих мечтаний не венчал Успех столь редкий, явная примета, Что мир немало дивного припас Для человеческих бесстрашных глаз! 70. Но, может быть, не явь они, виденье! Догоним их, чтоб истину узнать!» И, как борзые, прытки, в нетерпенье Бегут, стремясь проворных нимф догнать. Те ускользают, словно бы в смущенье, И за стволами прячутся опять, Прикидываясь, что изнемогают, И тут-то их борзые настигают. 71. У той взвевает ветер шелк кудрей, У той приподнимает лен покрова, При виде белизны летит быстрей Ловец, исполнен пыла молодого. Та, будто бы споткнувшись средь корней, Упала, но нисколько не сурова С тем, кто упал немедля близ нее, Благословляя счастие свое. 72. А юноши, что шли тропой прибрежной Вдоль речки, нимф-купальщиц видят там. Те вскрикивают жалобно и нежно, Бегут, нагие, к деревам, кустам, Восторг даруя плотью белоснежной Глазам, хоть отказали в нем устам: Про стыд они как будто позабыли, Страшась — притворно! — подчиниться силе. 73. Иная тщится спрятать под водой Красы нагие, вспомнив о Диане, Иная, словно ей грозят бедой, Рукой неверной ищет одеянье, И в воду прыгает моряк младой, Ни платья, ни сапог не сняв заране — Упустишь дичь, коли не поспешить,— Дабы в воде свой пламень утишить. 74. Так пес бесстрашный, что охотой занят И брать подранков из воды привык, Едва лишь ствол пищали в небо глянет, Одним прыжком влетает в воду вмиг, Не в силах ждать, покуда выстрел грянет,— И вот, глядишь, он утицу настиг. Так юноша, пылая, к той стремится, Что Фебу не доводится сестрицей [87] . 75. Был Лионардо воин удалой, Младой, смышленый, рыцарски учтивый; Не раз он больно ранен был стрелой — Амур его преследовал ретиво; И полагал он в сей недоле злой, Что не сподобится любви счастливой; Но все же верить юноша хотел, Что может измениться сей удел. 76. И вот изнемогает он в погоне За юною Эфирой, полной чар: Она упорней прочих в обороне Того, что ей дано Природой в дар, Дабы дарить: нет нимфы непреклонней. И молит он: «Пусть мой сердечный жар Тебя растрогает! Ты завладела Моей душой — не отвергай же тела! 77. Сдаются все вокруг, лишь ты одна Стремишься скрыться здесь, в лесу высоком. Иль ты заране предупреждена Моей Удачей, что гоним я роком? Коль то поведала тебе она, Держащая меня в плену жестоком, Не верь ей — ведь когда я верил ей, Обманывался я всего больней! 78. Мне и себе ты даришь усталь, пряча Красы свои; поверь мне, если б ты Остановилась, то моя Удача Мне б не дала достичь моей меты. Постой — увидишь, как, меня дурача, Она погубит вновь мои мечты. И убедишься — в том клянусь я мессой — „Tra la spica е la man qual muro he messo“ [88] [89] . 79. Остановись! И пусть бы время так Для красоты твоей остановилось! Ведь если ты замедлишь легкий шаг — Осилишь тяжкую судьбы немилость. Фортуна — вот необоримый враг, Нет рати, что пред нею б не склонилась, Лишь ты, мне сердце подарив свое, Сумела бы перебороть ее. 80. Иль ты — на стороне моей недоли? Но низко тех держаться, кто сильней. Ты сердце вольное лишила воли? Верни его мне, чтоб бежать вольней. Тебе оно не в тягость? Не оно ли Запуталось в силках златых кудрей? Но, может, коль его ты полонила, То участь злую этим изменила? 81. Ну что ж — из двух дождусь я одного: Расстанешься ты с ношей сей докучной Иль от прикосновенья твоего Удел ее, доселе злополучный, Изменится — вот было б торжество! Остановись — и будем неразлучны: Ведь если изменился мой удел, Амур стрелою и тебя задел!» 82. Остановилась нимфа молодая, Сей песнью сладостною пленена, И, воину-пииту сострадая, Без страха на него глядит она. Его с веселым смехом ожидая, Стоит бесхитростна, чиста, нежна,— И вот к нему в объятия упала, И полон он любовью небывалой. 83. О, что за стоны слышатся вокруг, Как поцелуи жадны, вздохи нежны, И возглас гнева переходит вдруг В негромкий смех, блаженный, безмятежный! Венере храмом стали лес и луг, Но слаще познавать восторг безбрежный, Чем описанья оного читать; Кто не познал, тот волен помечтать. 84. Так примирились нимфы с моряками, И, заключив любовный сей союз, Из роз и лавров свитыми венками Они венчают тех, чей пращур — Луз, И за руки их белыми руками Берут богини в знак священных уз, И обещают быть навеки вместе — На жизнь и смерть, в веселье и по чести.

76

Богиня утренней зари Эос (греч. миф.).

77

Цитера — одно из прозваний Афродиты-Венеры.

78

Латона (Лето) — дочь титанов Коя и Фебы, родила от Зевса Аполлона и Артемиду. Рождение божественных близнецов было сопряжено с немалыми трудностями. Опасаясь гнева Геры, ни один клочок суши, кроме острова Делоса, не согласился принять Лето.

79

Алкид — Геракл; тополь (наряду с оливой и плющом) был растением, посвященным Гераклу.

80

Мирт считался растением, посвященным Афродите-Венере.

81

Речь идет о фригийском божестве Аттисе, возлюбленном богини Кибелы. По одному из мифов, в наказание за измену Кибела насылает на Аттиса безумие, и тот оскопляет себя и умирает. Из крови Аттиса вырастает сосна.

82

Помона (римск. миф.) — богиня плодов.

83

Лал — драгоценный камень алого цвета (разновидность шпинели), высоко ценившийся на Востоке.

84

…Сын-внук Кинира венчик в травах прячет… — метафорическая перифраза, обозначающая розу, так как согласно мифу именно этот цветок вырос из крови растерзанного диким вепрем Адониса, рожденного от кровосмесительной связи сына Аполлона, кипрского царя Кинира, с собственной дочерью.

85

То есть на гиацинт, поскольку этот цветок вырос из крови юноши Гиацинта, возлюбленного бога солнца Аполлона-Феба и нечаянно убитого самим Аполлоном, метнувшим диск в голову Гиацинта.

86

Пафосская богиня — Афродита.

87

То есть отнюдь не отличается чистотой и недоступностью Артемиды.

88

Между колосом и рукой встала стена (ит.).

89

«Между колосом и рукой встала стена» — цитата из CCCVII сонета Петрарки.

Из песни X («Малая копия Вселенной»)

74. Так пела нимфа; в лад звучали струны, Рукоплеща, ей подпевали в лад Ее товарки, радостны и юны, С восторгом брачный празднуя обряд. «Как ни вертится колесо Фортуны (Согласно пели голоса наяд), О храбрецы, стяжали вы по праву На веки вечные и честь, и славу». 75. Когда же утолен был наконец Телесный голод пищею отменной И в нежном единении сердец Вкусили все гармонии блаженной, Богиня — та, кому Уран отец [90] ,— Красой и мудростию совершенна, Чтоб славен был вдвойне сей день и благ, К счастливцу Гаме речь держала так: 76. «Ты величайшей чести удостоен: По воле Высшей Мудрости святой Узришь ты смертным оком, славный воин, То, что досель неведомо пустой Науке смертных; тверд, силен, спокоен, Иди за мной сквозь этот лес густой». И всех ведет она глухою чащей, Непроходимой, грозной и молчащей. 77. И вскоре на высокий холм взошли: Мерцали там рубины, изумруды, Что райскою красою взор влекли, Но люди новому дивятся чуду — Над тем холмом, но близко от земли Парит огромный шар, пронизан всюду Чистейшим светом, так что виден он Внутри, снаружи и со всех сторон. 78. Но из чего он создан, непостижно, Хоть видно, что вкруг центра одного Немало сфер вращаются, подвижны,— Их явно сотворило божество, А не мудрец, в науке сведущ книжной: Один и тот же вид и вещество Являют взору сферы-оболочки, Начало и конец их — в каждой точке. 79. Един, всецел и совершенен шар, Как тот, чья длань сей образ создавала, И Гаму обуял познанья жар И трепет изумленья небывалый. Богиня молвит: Вот мой лучший дар: Узреть ты можешь образ Мира малый, Дабы постичь, куда твои пути Ведут и что ты можешь обрести. 80. Перед тобой — подобие Вселенной, Его же Высший Разум сотворил; Не знающий начала и нетленный, Присутствием своим он озарил Сей шар, чьей форме — гладкой, совершенной — Субстанцию эфира подарил. То — бог; но что есть бог, ум человека Постичь не властен до скончанья века. 81. Вот эта сфера — первая; она Всем прочим сферам оболочкой стала, Такого света ясного полна, Что слепнет взор и меркнет ум усталый: То — Эмпирей, та горная страна, Где чистым душам обитать пристало И где такое благо им дано, Что в мире сем немыслимо оно. 82. Здесь пребывают истинные силы Верховные: ведь Гера, Зевс и я — Всего лишь вымысел, поэтам милый, Но в мире не дано нам бытия. Вы именами нашими светила Зовете: олимпийская семья Среди людей живет в стихах чудесных Да в именах далеких тел небесных. 83. Еще мы не забыты потому, Что правящее миром Провиденье — Зевеса имя дали вы ему — Осуществляет все свои веленья Чрез многих духов (вашему уму Издревле ведомы сии явленья: Нам духи добрые творят добро, А злые нам вредят, и прехитро). 84. Поэзия — для пользы и услады Живописуя словом — им дала Те имена, которыми Эллада Богов в своих преданьях нарекла; Но тут при чтенье поразмыслить надо, Возносится ли ангелам хвала, Коль речь о божествах идет: возможно, Что так и демонов зовут, хоть ложно. 85. Бог правит миром, ангелам своим Труды свершения препоручая. Но прерванный рассказ возобновим: Здесь, в сфере Эмпирея, — кущи рая, Недвижен сей эфирный мир; под ним Вращаясь, сфера движется другая, Легка, почти что оку не видна; Зовется Перводвигатель она. 86. Сей Перводвигатель дарит вращенье Всем прочим сферам, что под ним, внутри; Приемлет Солнце от него движенье — Отсюда мрак ночной и свет зари. Под этой сферою, но в замедленье, Хрустальная вращается — смотри: За двести оборотов бога света На шаг переместится небо это. 87. Под сферой медленной — еще одна, Усыпана блестящими телами (Движенье сообщает им она, По собственной оси водя кругами) И Поясом златым окружена: Двенадцать знаков вписаны звездами В тот Пояс, и живет в них Аполлон: В год столько раз свой дом меняет он. 88. Смотри, какие дивные узоры Звездами по небу наведены: Вон две Медведицы пленяют взоры. Вон сам Цефей сверкает близ жены И дочери; вон Орион, который Рождает бури; вон светлы, ясны, Сияют Заяц, Псы, Корабль и Лира И плачет, умирая, Лебедь сирый. 89. Под Твердию Небесной в добрый час Узришь ты небо древнего Сатурна; Под ним — Юпитер, что карает нас, Под этим — Марс, воинственно пурпурный. В четвертой сфере — неба ясный Глаз [91] , Венера в третьей льет свой свет лазурный; Затем Меркурий — власть его сильна — И, ниже всех, — трехликая Луна [92] . 90. Заемное движенье им присуще, Но и свое даровано навек: Все движутся дорогой, их несущей, У тех быстрей, у тех неспешней бег: Так повелел Отец наш всемогущий, Что создал огнь и воздух, ветр и снег,— Их место ниже, на земном просторе: Ведь средоточье их — земля и море.

90

Афродита-Венера.

91

Солнце.

92

Трехликая Луна — она же — трехликая Диана-Геката, одна богиня в трех ипостасях: Луна — на небе, Диана — на земле, Геката — в преисподней.

Диого Бернардес

«Дни сладких нег и радости счастливой…»

Дни сладких нег и радости счастливой Мелькнули, как зарницы зыбкий свет, Дни горестей явились им вослед Терзать меня жестоко, терпеливо. Зачем манили суетно и лживо Слепые обольщенья прежних лет? Уже в груди огня былого нет, Остывший пепел — вся моя пожива. Лишь пепел, прах — младые заблужденья: У юности моей плодов иных, Признаюсь с болью, не было и нету; Добавлю к ним от зрелых лет моих Пустые страхи, пени, вожделенья, И пусть развеет ветер их по свету!

«За все печали, муки, сожаленья…»

За все печали, муки, сожаленья, За все страдания, жестокий Купидон, За горе, на какое обречен Тобою я, за жалобные пени, За пролитые слезы, за сомненья, За каждый вздох, за каждый горький стон — За все, за все отныне ты прощен, И пусть уйдет вина твоя в забвенье. Все горести ты возместил сполна, Затем что самой дивной, несравненной, Прекраснейшей я награжден стократ. Мне не забыть вовек сей миг блаженный! О чем теперь скорбеть, когда она Мне бросила украдкой нежный взгляд?

«Из кротких, нежных, ласковых очей…»

Из кротких, нежных, ласковых очей, Исполненных сладчайшего привета, На путь мой, милосердная, пролей, Молю, лучи божественного света, И станет для меня сиянье это Спасительной звездой во тьме ночей. В бурливом море для ладьи моей Ты — верный порт, единственная мета. Чуть доплыву, на алтаре святом Сложу свои измокшие одежды И стану тебя славить без конца… Жена и дщерь предвечного отца, Плывущим в бурю ты придашь надежды, Меня спасая в плаванье моем!

«Пречистая, в светлейшем одеянье…»

Пречистая, в светлейшем одеянье, Венчанная звездами и луной, В юдоли мрака, точно свет дневной, Твое солнцеподобное сиянье! Источник жизни, мира упованье, Надежды брег, маяк во тьме ночной, Цветущий сад за крепкою стеной, Избранная с начала мирозданья! За грешников предстательствуешь ты, Раскаявшимся вечное спасенье Дарует кротость дивная твоя. Я полн, сосуд греховный, сокрушенья: Увидь, о воплощение доброты, Что на тебя одну надеюсь я!

«Дотоле я тебя, жестокий рок…»

Дотоле я тебя, жестокий рок, В злосчастиях винить не перестану, Тебе припоминая неустанно Напасти, что терпеть меня обрек, Дотоле не иссякнет слез поток, Дотоле буду клясть тебя, тирана, Перечислять все беды, все обманы, Что были и еще придут в свой срок, Дотоль всем слышать жалобные звуки Стенаний, знаки боли неизбывной, Дотоль всем видеть, как я изнемог, Как стражду я, пока от нимфы дивной Не получу я утоленья муки, Пока она не даст любви залог!