Лузитанская лира

Песанья Камило

ОДА VI

Сеньору Мануэлу Перейре де Фария, члену «Аркадии»

Ты видишь, Силвио [102] : зима над миром Свои зловещие простерла крылья; С них дождь просыпался, завесив горы Густым туманом. Как разъяренный зверь, взревело море; О камни скал прибрежных ударяясь, Гремят валы, клокочут клочья пены На черных гребнях. Ломает вязы, изгороди сносит Свирепый Нот [103] . В разрушенном загоне Дрожащие друг к дружке жмутся овцы, Трусливо блея. Замерзший Коридон [104] , отрепьем драным Укутав нос и щеки, в деревянных Нескладных башмаках бежит по снегу К себе в лачугу. Берет лозы засохшие обрезки И раздувает свой очаг убогий, Зовя к огню оборванных детишек Погреть ладони. Глаза его наполнены слезами, Он жестким рукавом их утирает И силится забыть свои невзгоды, Печаль и горе. Но вдруг свистящий ветер с шатких петель Срывает дверь… Бедняга, ослепленный Сверканьем красных вспышек, прочь из дома Бежит в испуге. И видит: мечутся

по небосводу, Неистовствуя, огненные змеи. И слышит гулкие раскаты грома В громадах горных. Попала молния в корабль британский И палубу ему разбила в щепу. Сто пушек нес корабль, грозя французам… Что толку в пушках? Разорван бурей королевский вымпел, Проломлен борт волной. Кричат матросы, Рыдают, воздевая к небу руки… Но все напрасно. У золотых чертогов та же участь, Что и у хижин ветхих. Кто же вправе Пощады ждать, мой Силвио любезный. От злой Фортуны? Лепные своды, пышные колонны. Старинные холсты, резная мебель — Все в смертный час затмится, обратившись В горгон и фурий.

102

Силвио — «аркадийское» имя адресата сонета.

103

Нот — южный ветер, несущий в страны Средиземноморья дожди и туманы.

104

Коридон — имя одного из персонажей «Буколик» Вергилия. Здесь: крестьянин.

ОДА XXVII

Безбедно, весело живет крестьянин, В своем домишке утлом От зимней укрываясь непогоды. Лишь небольшое поле Отцом ему оставлено в наследство. Коровы и телята. Себя он кормит сам: растит пшеницу, Заботится о стаде. Устав, на голую ложится землю И, убаюкан нежным Журчаньем речки, спит себе спокойно. Печали и тревоги Ему не омрачают сновидений. Чужд замыслов корыстных, Он в дальний путь — за мыс, где свищут бури,— Корабль не снаряжает: Плывя по морю, под дождем не мокнет, От холода не стынет, В испуге не дрожит ненастной ночью — Когда луна скрывает Свой бледный лик в надвинувшихся тучах — И рева волн не слышит, Везя товар индусам смуглолицым, Китайцам хитроумным. Его не гонит гибельная алчность На поиски сокровищ В дремучие леса к зеленым кобрам И полосатым тиграм. Какая польза в золоте, скажи мне, Мой мудрый друг Соэйро, Когда стремительно несутся годы И смерть не дозволяет, Чтоб дряблая морщинистая старость Являлась к нам неспешно, Виски венчая снежной сединой?.. Богатому сеньору, С крестьянином живущему в соседстве, На пажитях бедняцких Дворец роскошный вздумалось построить. Велев срубить оливы И виноград, он вместо них сажает Пахучие растенья С цветами, от которых мало проку. Ухоженную ниву, Где созревали хлебные колосья. От солнца заслонили Густые ветви кедров, кроны лавров. В утехах и усладах Богач беспечно дни свои проводит. Увы, он знать не может, Что три сестры — безжалостные Парки, Веретено вращая, Обрезать нить его судьбы решили. И вот к постели пышной Уже крадется смерть, неумолима; Сквозь мрак больной увидит Костлявую убийственную руку И, в судорогах корчась, Испустит свой последний вздох, прощаясь С бесплодной, жалкой жизнью, Которая ему казалась вечной… Лишь ты, о Добродетель, Возлюбленная Небом, злобной смерти В лицо глядишь без страха!

КАНТАТА О ДИДОНЕ [105]

Вот, забелев на пурпурном востоке, Тугие паруса судов троянских Меж волн лазурных искристого моря Уносятся на быстрых крыльях ветра. Злосчастная Дидона, Крича, блуждает по чертогам царским, Померкшим взором ищет понапрасну Энея-беглеца. Увы! Сегодня улицы безлюдны И площади пустынны в Карфагене. Лишь с грохотом на опустелый берег Трепещущие волны набегают; На флюгерах злаченых Высоких куполов Кричат зловещие ночные птицы. Из мраморного склепа Она в смятенье слышит Тысячекратно повторенный вздох Усопшего Сихея [106] , слышит стоны, Зовущие; — Элисса [107] ! О, Элисса! — Она в священном страхе Готовит Орку жертвоприношенье И видит с содроганьем — Вокруг курильниц в чашах драгоценных Пред нею черная клокочет пена И растекается кровавым морем Пролитое вино. Бледна, прекрасна. В неистовстве безумья, С разметанными прядями волос, Она неверною стопою входит В чертог счастливый, Где вероломному она внимала И таяла, склоняясь К печальным жалобам и нежным вздохам. Там ей суровые укажут Парки На плащ илийский, с золотого ложа Свисающий, что ей приоткрывает Зеркальный щит и меч красавца тевкра [108] . Дрожащею рукою вырывает Царица из ножон клинок блестящий И упадает нежной белой грудью На острие стальное; И хлынула из раны, клокоча, Дымящаяся кровь струей фонтана, И, пурпурной росой окроплены, Дорические дрогнули колонны. Она пытается подняться трижды — И трижды упадает Без сил на ложе, к небу возводя Страдальческие очи. Затем, на светлые доспехи глядя Дарданца-беглеца, Она в последний раз заговорила, И полные печали причитанья, Взлетая к озаренным небесам, Со стонами мешаясь, замирали: «Милые латы, Взор мой жестоко Вы ослепили Волею рока, Волею бога; Орк непреклонный! Душу прими Горькой Дидоны, Освободи От плоти тленной — Полно мне жить, Счастьем забвенной, Стены возведшей Вкруг Карфагена! Ныне нагая Тень той Дидоны, Переплывая В лодке Харона Черный, бездонный Ток Флегетона, К мертвым спешит!»

105

Кантата о Дидоне. — Эта стихотворная, рассчитанная на чтение нараспев в сопровождении музыкальных инструментов, перифраза четвертой песни «Энеиды» Вергилия входит в комедию Коррейя Гарсана «Ассамблея», где Гарсан высмеивает нравы и вкусы буржуа. «Кантата о Дидоне» — карфагенской царице, оставленной вероломным Энеем, в XVIII в. считалась вершиной творчества Гарсана.

106

Сихей — муж Дидоны.

107

Элисса — второе имя Дидоны.

108

Красавец-тевкр — Эней.

Паулино Антонио Кабрал

НАСЛАЖДАТЬСЯ, ПОКА ЕСТЬ ВРЕМЯ

Оспаривать возьмется кто едва ли, Что португальцы просветились всласть: В театре негде яблоку упасть, Толпа на рауте и в бальной зале. Довольно мавры нас в узде держали, Как сон, прошла безбожная напасть. Над нами парижане взяли власть,— Они наш вкус вполне образовали. Дух времени диктует моралистам: Коль слишком нежно прозвучит дуэт Прекрасной дамы с щеголем речистым, Не принимай на веру злой навет, Не верь словам об умысле нечистом, Господь свидетель, тут худого нет!

ФИЛОСОФИЯ И…

Когда без сна лежать мне надоест, Я груз земных тягот проворно скину, А вслед за ним — и душную перину, И ввысь взлечу навстречу сонмам звезд. И, воспаряя, огляжусь окрест, И взглядом всю вселенную окину, Не нагляжусь на дивную картину, Дивясь разнообразью новых мест. Влекомый ввысь фантазией своею, Декартом возомню себя вторым, Мечтой послушной уносясь за нею, Названья дам галактикам иным… Но тут как раз блоха вопьется в шею — И сгинет философия как дым.

ВСЕ ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНЕЙ ЖЕНИТЬБЫ

Немало мир чудес бы увидал, Когда б собой любой распорядился: Царь в пастуха бы тотчас превратился, А свинопас — владыкой грозным стал. Презрел бы скромник лесть и шум похвал, А честолюбец — почестей добился, Кто вверх пошел, кто под гору скатился, Свершил бы третий то, что в юности мечтал. Вот я доволен жребием своим, Хоть есть резон считать его проклятым, Но будь я снова парнем молодым, Пошел бы в монастырь иль стал солдатом: Так или сяк остался б холостым, Провековал бы век свой неженатым.

ПОРТРЕТ УЧЕНОГО

Вот, опершись о груды толстых книг, И череп лысый обвязав фуляром, В домашних туфлях и в халате старом На низкий табурет присел старик. Архивной пылью он дышать привык И на нос нацепил очки недаром: Листает «Свод законов» с юным жаром, Встряхнет звонок — слуга примчится вмиг. Чернильница сияет и блестит, Истертою обиты кресла кожей, Ждет посетителей, в окно глядит, Не вовремя прийти — помилуй боже! — Такой он тотчас примет строгий вид… Вот вам портрет ученого. Похоже?

ПРЕЗРЕНИЕ К МИРУ

Прошу запомнить раз и навсегда: Ни в грош не ставлю я ни власть, ни славу Не верю тем, кто мне кадит лукаво, Кто льстит и лжет, не ведая стыда. Судиться я не стану никогда: Пусть пропадет наследственное право! Мне не к лицу, не к чести, не по нраву Все, что вас так прельщает, господа. Сбежать бы мне, пройдохи и лгуны! Хочу прибиться к берегу иному, А лучше бы добраться до луны. Вот там бы дал я волю чувству злому: Проворно расстегнул бы я штаны Да свел бы счеты с миром по-простому.

Филинто Элизио

ПАРИЖ, ЧЕТВЕРТОЕ ИЮЛЯ ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ ШЕСТОГО ГОДА [109]

В один из дней, такой же, как сегодня, Пришел за мной священник-инквизитор, С издевкой спрашивал он, усмехаясь, О чем священники толкуют, И на допрос меня они водили, Тюрьмой и пытками мне угрожали, Когда ж терпение мое иссякло, Костром мне пригрозили. Какая радость! День ведь тот же самый: Июль, четвертое число сегодня, Но, вместо инквизитора, друзья Спешат меня поздравить. Какой побег! Какое вдруг везенье! Позорный суд, устроенный врагами, Друзья мои жестоко проклинают, Меня встречая с ликованьем. Прошел я, Саншес, много дальних стран, С родной земли бегу, как враг заклятый. Моим друзьям и близким угрожают Огнем и пытками. В компании таких же вот бездомных, Приговоренных мрачным трибуналом К костру, (Какой позор для всей Европы!) Крик гнева вырвался из уст: Еще живет и царствует поныне Для оскорбленья королей и издевательств Над миром мудрецов и просвещенных Умов естественных наук, Притон убийц, введенных в сан духовный, В кровавых пытках раздирают Невинные тела прекрасных дев И кляпом затыкают рты? Когда придет Геракл, чтобы очистить У Авгия жестокого конюшни Водой кристально чистой и прозрачной Полезных всем наук? Когда придет Геракл, чтоб уничтожить Всех поджигателей, в отмщенье отрубив Все головы проклятой, мерзкой Лернейской гидры? Отмстить за Анастасио с Лоренсо [110] , За Саншеса, Филинто и других, Которые прославили б отчизну, Коль не платила бы она убийцам, Отмстить за преступленье тех невежд, Кто родину сиих светил лишает, Чтоб только укрепить могущество свое Насильем грубым и жестоким? Приди, приди, король мой справедливый. Рассудком мудрым храброго владыки Ты счастье королевству принеси, Чудовище убив. Довольный я умру, когда пред смертью Узнаю новость, что Какуса пещеру [111] Заполнили весельем шумным Ликующие португальцы.

109

Париж, четвертое июля тысяча восемьсот шестого года. — Стихотворение сочинено в годовщину бегства поэта, преследуемого инквизицией, в Париж.

110

Анастасьо — поэт Жозе Анастасий да Кунья (1744–1787), приговоренный инквизицией к публичному покаянию на аутодафе и проведший три года в тюрьме. Лоуренсо — по-видимому, Лоуренсо де Гусман, священник, парижский друг Филинто Элизио, обреченный на изгнание из Португалии. Саншес — Антонио Нунес Рибейро Саншес, известный врач, также эмигрировавший из Португалии.

111

Какус — в римской мифологии сын Вулкана, чудовище, предававшееся разбою, похитившее коров Геркулеса (Геракла) и спрятавшее их в своей пещере.

«Сомкнитесь, волны ночи, надо мною!..»

Сомкнитесь, волны ночи, надо мною! Оденьте в траур блеск веселый дня, Оставьте в горькой темноте меня, Наедине с несчастною судьбою. Не озаряйтесь, небеса, луною И колыханьем звездного огня: Мне будет легче, черный рок кляня, Рыдать в ночи, объятой черной мглою. Греми же, гром, земле пророча горе! Вскипай штормами, роковое море! Затмись бедою, грозовая даль! Тем легче мне, чем все вокруг чернее. О мрак, быть может, утопить сумею В твоей печали я свою печаль!