Лузитанская лира

Песанья Камило

«Я расточил отмеренные годы…»

Я расточил отмеренные годы, Одной любви служа и день, и ночь. Себе, слепцу, я грезился точь-в-точь Бессмертным, причастившимся свободы. Увы, меня влекли капризы моды, Тщеславие… О прочь, соблазны, прочь! Пред изначальным злом не изнемочь Немыслимо для нищенской Природы. Отрады жизни праздной и пустой, Томление, несытый пламень в жилах — Всё сгинет за последнею чертой. О Господи… Избавь от пут постылых, Скорей достойной смерти удостой Того, кто жить достойно был не в силах!

«Я больше не Бокаж… В могильной яме…»

Я больше не Бокаж… В могильной яме Талант поэта, словно дым, исчез. Я исчерпал терпение Небес И быть простертым обречен во сраме. Я осознал, что жил пустыми снами, Несмысленным плетением словес — О Муза! Если б ждать я мог чудес, То ждал бы от тебя развязки к драме! Язык от жалоб закоснел почти, Однако, сетуя, учет подробный Страданиям пытается вести: Сравняться с Аретино [117] неспособный, Рыдаю… Если б только сил найти — Спалить стихи, поверить в мир загробный!

117

Пьетро Аретино (1492–1556), итальянский писатель и публицист, стяжавший своими сатирами славу «бича государей».

ПЕРЕМЕНЧИВОСТЬ ФОРТУНЫ

(написано в тюрьме)

Ласкаемая ветром благотворным, Спешит на небосвод Рассветная заря, даря природе С распущенных волос Летящие живительные капли, Столь милые цветам, Жасмин бутоны нежно отворяет, А страждущий Зефир Среди колючек обретает розу; Коней

разгоряча, Взлетает Феб, держа златые вожжи, На синюю тропу,— И небесами день завладевает; Но влажный пар земли, Нагретой солнцем, рвется ввысь клубами, Все большими в числе; Они всплывают, грузно разбухают И застят солнца свет, Чтоб снова наземь рухнуть тяжким ливнем И оросить луга, Просторы пастбищ и холмов зеленых; О, мощная струя Столь ясного, столь сладостного Тежо, Что средь песков бежит, Однако же в конце пути вливаясь В священный Океан, Теряет самое свое названье. Пронзая облака, Вздымается незыблемая башня, Могучую стопу Опершая на выю преисподней: Титанов пленных так Гнетет громада звездного Олимпа,— Но возникает гром, Нутро земли взрывается внезапно, Фундаменты трещат, И рушится твердыня Вавилона: Падением во прах Безмерная исчерпана гордыня. Огромная скала Легко атаки моря отражает, Бушующим валам Противостав, остервенелой бездне. Но, сколь ни яр напор, Скала стоит над морем невредимо. Но вот из лона туч, Рождаемая пароксизмом бури, Летит стрела огня, Вонзается в скалу — и вот громада Разбита на куски,— Чего не сможет море — тучи смогут. Могучий авангард Лихих, отваги полных эскадронов Летит, как бог войны,— Здесь смертные бросают смерти вызов Под огненным дождем Свистящих пушечных, тяжелых ядер; Бойцы громят, крушат. Ломают, рубят, — наконец, победа — И вот чем кончен бой: Ползет печальный воз останков жалких, Который волокут Те из бойцов немногие, кто живы Остались под конец — В пыли, в стыде, стеная от печали. Безжалостна судьба И одинакова для всех живущих. Тот, кто задумал зло, Заранее ощупывает лавры, Но понесет урон, Затем что несть коварному удачи. Военный рок таков: Воитель-варвар нападает яро, Идет на вражий строй, Взмахнув клинком, победы алчет скорой; Убийца, дан кому Молвой священный сан героя, — видишь Посланцем мира тьмы, Что за тобою следует всечасно? Уже ты взят в кольцо Противником безжалостным, — удары Чувствительны тебе, Ты бранный меч роняешь в лужу крови И через миг падешь — Ликуй, Природа: чудище издохло! Изменчив мир земной, Послушен мановению Фортуны. Как много нежных муз, Прелестных граций, ласковых амуров Несли отраду мне; Я воспевал божественную Низу, Восторгом нежным полн, Я голос единил и звуки лиры; Я гарпиям беды Отпор давал, был лебедям защитой; Теперь, от всех сокрыт, В темницу ввержен, в тяжкие оковы, Не знаю: жив ли я? Меня клеймит молва за преступленья, На мне лежит позор; Я Низу потерял, и с нею славу, И право жить в миру; Но сохраняю высшую свободу: Как прежде, быть собой!

ПОЭЗИЯ РОМАНТИЗМА

Алешандре Эркулано

СЧАСТЛИВЫЙ РЫБАК

Багровое солнце Садится за море. Вселенную вскоре Окутает мрак. А в утлой лодчонке, Качаясь на зыби, Поет не о рыбе Счастливый рыбак. Поет о любви он, О сладкой болезни, И крыльями песни Касается волн Дыхание бриза — И тихо на волнах, Сочувствия полных, Качается челн. Пусть даже б отныне Цветы не цвели бы, Осыпало б липы Неистовство бурь, Луга почернели И Тежо бы даже На грязь и на сажу Сменил бы лазурь, Пусть звезды померкли бы На небосводе, Пусть все бы в природе Вдруг сдвинулось с мест, Пусть летнее солнце бы Не пламенело И все побелело От снега окрест, Пусть ветер пронизывал Нас бы до дрожи, И все-таки, все же, Средь хлада и тьмы В убогой лачуге, Горянка, с тобою Довольны судьбою Остались бы мы. Пусть злится зима, За окошком лютуя,— Тепло обрету я В любимых очах. Пусть ливень и ветер Ревут, сатанея: Ведь греет вернее Любовь, чем очаг. Я был дворянином, Обласканным светом. С университетом Я тоже знаком. Но счастье узнал я, (И рад чрезвычайно) Лишь ставши случайно Простым рыбаком. Пока был я знатен, Пока был богатым, Я властью и златом Владел — но при том Я вечно боялся Навета, разбоя, Не зная покоя Ни ночью, ни днем. Удел мой высокий, Мне душу увеча, Ложился на плечи Мои тяжело. А ныне с улыбкой Живу я на свете: Латаю ли сети, Вздымаю ль весло. Легка мне нелегкая Эта работа. От честного пота — Покой на душе. Доволен и счастлив Я тем, что имею. С любимой моею Мне рай — в шалаше. Мечты о богатстве Меня не тревожат. Любовь мне дороже Сокровищ любых. Родная! Что нам Драгоценные камни? И гибель сладка мне В объятьях твоих! И если мне рок Оборвет ненароком Ударом жестоким Счастливые дни, Не плачь обо мне. У часовни над морем, Объятая горем, Меня схорони. Под сенью креста Я почию в покое, Уйдя с головою В разверзшийся мрак. Но даже в могиле Тебя не забудет И счастлив пребудет Твой верный рыбак.

Алмейда Гарретт

СВОБОДЕ НА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ АВГУСТА [118]

Разбиты цепи? Сброшены оковы? Отныне мы свободны? Мы не рабы бесправные отныне, А граждане отчизны? И родина нам родиною стала, И зваться человеком Отныне может гордо каждый смертный? Священные законы Свободы, данной людям от рожденья, Открыто торжествуют, И не грозят зловонные застенки Тому, кто призывает Невольников вчерашних встать с коленей, Расправить гордо плечи: «Эй, люди, распрямитесь! Вы же — люди!» О светлый час! О счастье! О благороднейший из всех порывов, Сердца объединивший! О светлая и сладкая свобода, Ты оживила души, Ты помыслам позволила взлететь, Надежды воскресила, Ты озарила мрачный горизонт Животворящим светом. И вот уже редеют злые тени, Редеет мрак зловещий Тупого ханжества и фанатизма И диких предрассудков, И рушатся устои тирании! Священные законы Самой природы громко восклицают: «Для полнокровной жизни Вы родились. Вы — люди. Вы — свободны!»

118

Стихотворение посвящено революции 1820 г.

ИЗГНАНИЕ [119]

На banishment? be mersci- ful, say — «death»; For exile has more terror in his look, Much more than deat. Shakespeare [120]

Приди ко мне, о Делия! Сядь рядом, Подруга дорогая. Видишь, этот Густой туман укутал небеса, Сокрыв лазурь и солнце, чтоб острее Отверженность почувствовал изгнанник, Живущий на земле холодных бриттов. О, сколь печальна ты, земля чужбины! Печальна, как пески пустыни голой, Печальна, как унылый листопад Бесцветной осени… Мне одиноко И в людном городе, и в тихом поле. Иду я вслед за призрачной надеждой, Оставив родину, друзей и отчий кров, Чтоб избежать несправедливой кары. О если бы услышать здесь хоть раз Родные звуки португальской речи! Но мой язык здесь людям непонятен, И отвечает жалобе моей Мое лишь сердце, горестно сжимаясь. О горе мне! Часами я смотрел На воды Темзы, что скользят уныло Вдоль грозных башен и дворцов, чьи стены, Забрызганные кровью королей. Покрылись мхами затхлого величья. Тяжелые громады древних замков Хранят воспоминанья о героях, О праведных делах и преступленьях… О сколько раз бродил я среди этих Колонн и портиков, покрытых пылью. Еще острее ощущая, сколь Я одинок… Душа моя витала Так далеко от этих горьких мест, Где не дано мне было встретить друга, Где не было возлюбленной, чья ласка Смягчила бы страдания мои. О Делия! Тебя послало небо, Чтобы меня утешить на чужбине. Мне стали родиной твои объятья, И зря отныне потирает руки И радуется низменный тиран. Меня изгнавший из моей отчизны. Хотя бы он в пустынную Сибирь Сослал меня, где среди льдов и снега Царит полярная глухая ночь И никогда не всходит наше солнце — Не страшно мне, коль ты со мною рядом. Своей улыбкой ты рассеешь мрак, И отчий кров, и родину, и счастье Подарят снова мне твои объятья.

119

Стихотворение написано в эмиграции в Англии, куда Гарретт отправился после государственного переворота 1823 г., отменившего первую португальскую конституцию, принятую в 1822 г. Эпиграф к стихотворению взят из «Ромео и Джульетты» В. Шекспира (акт III, сцена III). Перев. Т. Щепкиной-Куперник).

120

Ромео: К изгнанью? Нет, о нет, будь милосерден. Скажи, что к смерти. Страшный лик изгнанья Страшней, чем смерть.

БУРЯ

I

В полумгле, На скале, Что стоит, Как стена, Где гремит О гранит, Закипая, волна, О несчастной любви, Ликом бледен, как мел, Как поют соловьи, Бедный юноша пел:

II

«Дуй свирепей, борей, Море, громче греми! Расплещи поскорей Все печали мои! Где все ветры земли, Где вы, вихри и гром, Чтоб сравниться смогли С бурей в сердце моем! Раскачай, водоверть, Сотряси, водокруть, Разом хляби и твердь, Как рыданья — мне грудь. Волны, бьющие в брег, И грохочущий гром Не сравнятся вовек С бурей в сердце моем!»

III

Но солнца луч Внезапно пал Из черных туч На пенный вал. За окоем Умчался вихрь, Унялся гром, И шторм утих. Армия, так Могла бы ты Рассеять мрак, Вернуть мечты Улыбкой, чтоб На сотни миль Вокруг не шторм Я зрил, а — штиль.

МОИ КРЫЛЬЯ

Воздушные крылья ангел Мне некогда подарил. На них я взвивался в небо, Безгрешен и белокрыл. Легки были эти крылья И были белым-белы. Меня они избавляли От суетной кабалы. Вползала мне в душу алчность, Шипящая, как змея, Но все же за все богатства Ей крылья не отдал я. Меня соблазняла слава На грешную землю пасть, Но крылья не променял я На лавры, почет и власть. Всем жалким земным желаньям Всегда неподвластен был Я, в небе паря высоком, Безгрешен и белокрыл. Но как-то под вечер (звезды Только лишь расцвели), Когда уже оторвался В полете я от земли, Заметил я свет в долине, И был он столь чист и прост, Что с ним не сравнится даже Свечение ясных звезд. И странное дело — крылья, Что прежде стремили ввысь, Меня увлекли на землю И с этим огнем слились. Магическая, наверно, Была в нем сила и власть: Ведь это любовь пылала, Костром пламенела страсть. И сладкая боль печали Меня обняла огнем, И в нем я изведал счастье, И гибель нашел я в нем. Скользнула по белым крыльям Огненная струя… И больше ни разу в небо Уже не поднялся я.

ПРОЩАЙ!

Прощай! Навсегда прощай! Казни меня этой мукой! Безжалостно покарай Заслуженною разлукой. Всю жизнь, о тебе скорбя, Пускай проживу бескрыло. Ведь я не любил тебя, А ты меня так любила! Столь мало теряешь ты От будущего разрыва. Секирою пустоты Казни меня справедливо! Уйди же и казнь ускорь! Мы будем с тобою квиты. Еще ты не знаешь, сколь Моя душа ядовита. Прощай! Этот черный яд Пусть в буйстве своем и раже Теперь с головы до пят, Как пламя, сожжет меня же. Одним лишь моя вина Страданием искупима: Увидеть, что влюблена В другого ты и — любима. Уйди и захлопни дверь! Хлынь в душу мне, тьма ночная! Наверно, я лишь теперь Тебя любить начинаю. Не медли! Обрушь удар Без всякого снисхожденья. Пусть вспыхнет во мне пожар Свирепей огня в геенне, Которого не задуть, Пока вздымается грудь. Как? Ты не ушла и снова Все зло мне простить готова? Пойми, своими руками Ты губишь судьбу свою. Да, сердце мое — не камень: В груди я ношу змею! Наказана слепотою Недаром душа моя. Ни грусти твоей не стою, Ни малой слезинки я. Пойми, что не стоит вздоха Души моей мертвый лед. На поле чертополоха Лилия не взойдет. В груди твоей — между нами — Ведь тоже былое пламя Угасло, оставив дым. И все же, поверь мне, снова Полюбишь ты, но — другого, И счастлива будешь с ним. Ведь в этом миру жестоком Я проклят навеки роком, И если вдруг ненароком Я сам окажусь в огне, И если вдруг — бог помилуй! — Вдруг вспыхнет с такой же силой Пожар любви и во мне, Сгоришь ты рядом со мною, Как бабочка над свечою. Прощай! Уходи! Уйди же! Не сделалась ты мне ближе, Хоть были мы и близки. Презренный! Тебя лобзая, Душой не любил тебя я! Признаниям вопреки, Был сердцем я равнодушен. Союз наш мне был не нужен, И клятвы я все нарушил, Бесчестный! Но ты не плачь. Наказан и я жестоко. Конечно, ты жертва. Только Я тоже себе — палач! Не плачь! Я с тобою вместе Себе самому — судья. Не ты обесчещена. Чести Лишился навеки я. Но только прощать не вздумай Отныне меня. Я — враг. Не сможет наш мир угрюмый Одобрить подобный шаг. Ни милости, ни прощенья Не знает наша среда, Прощая любое мщенье, Прощенье же — никогда. Прощай навсегда! В обиде Не будь на меня. Иду Во тьме я, слепец, не видя Сверкающую звезду. Иду я во мгле устало, И лучшее из светил Увидеть мне не достало Ни сердца, ни глаз, ни сил. Светящая с небоската, Над миром вознесена, Наверно, столь высока ты, Что смертному не видна. Ты в небе. Ты — в ореоле Божественного огня. Прощай же. Земной юдоли Оставь навсегда меня. Оставь меня миру мрака, Где жил я до этих пор. Гляжу на тебя — однако Не видит тебя мой взор. Не вижу света. Не вижу, Как мрак мой ни освещай. Не станем с тобой мы ближе. Уйди же. Прости. Прощай.

ПАДШИЙ АНГЕЛ

Этот ангел, с неба павший, С нами жил в юдоли нашей, Ибо некогда он злою В небе ранен был стрелою И летать уже не мог. Горний свет сменился мглою, И забыл о падшем бог. Отвернулся бог, не внемля Стонам павшего на землю. Пыль и прах уже покрыли Опустившиеся крылья: Он летать уже не мог. Все об ангеле забыли, В том числе и злой стрелок. Этот ангел, с неба павший, С нами жил в юдоли нашей. То, что мы зовем весельем, Было мрачным подземельем Для него… Среди зеркал Пил он чашу с нашим зельем И от этого страдал. Обреченным был он, ибо Лишь любовь могла спасти бы Ангела в миру греховном, Столь в беде его виновном, Но ведь в этом мире злом Я лишь зрением духовным Ангела и видел в нем. Я ж, с остывшей кровью в жилах, Был уже любить не в силах… Но манили синевою Небеса над головою Херувима во плоти. Полюбить решил его я Всей душою и — спасти! «От мирской тщеты и злобы Мы в любви спасемся оба,— Так я думал в упоенье…— Я, подняв его с коленей, Снова небу возвращу И себя в его спасенье Тоже, может, отыщу». И душа моя воспряла И его душою стала. Но — проклятье! — было мало На двоих души одной. Встрепенулась и погасла, Как в лампаде — капля масла… Оказалось все напрасно: Умер я — и он со мной.