Лузитанская лира

Песанья Камило

ИСТОРИЯ

I

Хоть человек и впрямь к заветной грани Грядущего сквозь мглу судеб и лет Идет, покорен бестелесной длани. Которой жизнь дают любовь и свет; Хоть, странный путник, чей пролег в тумане От Прометея к Иисусу след, На ощупь он бредет неустрашимо,— Не ведает он, кем ведом незримо, Не знает, как именовать свой рок, Своих проводников не видит лица И думает, что гнев богов навлек, Коль обречен в дороге заблудиться, И свет ему не мил, и груз тревог Пред смертью сбросить он с проклятьем тщится. Кто вправе поклоняться и молить, Тот вправе проклинать и слезы лить. Да, знать, куда идешь, — в пути не худо… Песчинка, что самум с собой унес,— И та себе, как ей подобных груды, В растерянности задает вопрос, Куда она летит, взялась откуда И где ей кануть суждено в хаос; А человеку вовсе уж невместно В волнах судьбы быть каплей бессловесной. Как бурею разбитые суда, Нас выбросила вечность

вероломно На отмели времен, где навсегда Мы беззащитны, наги и бездомны. Мы — здесь, но не постигнем никогда, За что же стали жертвой силы темной, Случайность это иль небес закон. Вот чем наш разум вечно поглощен. О берега песчаные и скалы, Как мы, в плену и вы томитесь тут. За что судьба нас с вами покарала, Заслав в такой безрадостный приют? Ответь, о море, ибо хоть ты стало Тюрьмой для волн, что от тоски ревут, Но в рабстве страждешь и само от века, К лицу ли прозябать здесь человеку. Так остр он взглядом и высок челом, Как будто излучающим сиянье, Что представляет — нет сомненья в том — Чистейшую из форм существованья, И, вспыхивая, дух, живущий в нем И охватить способный мирозданье, В движение, как солнце — хор светил, Приводит мысли, кои породил. Но, духом царь вселенной в полной мере, Он жалче птахи, чье гнездо с ветвей Смел ветер иль смахнула лапа зверя: Чем больше им непознанных вещей Он видит на хрустальной нашей сфере, Тем вожделеньем уязвлен сильней, А светлый круг его ума и воли — Лишь пыточная камера, не боле. Судьбу сфинксоподобную кляня, Мечтая о Земле обетованной, Бредет с восхода до заката дня По миру он, шатаясь, словно пьяный. К нему, его прельщая и маня, Природа льнет любовницей желанной, Но он, угрюмый под ярмом забот, Вослед мечте, закрыв глаза, идет. Закрыв глаза — затем что сновиденье Бесследней ветра ускользнет сейчас… Остановись, о путник, на мгновенье И, если смеешь, оглянись хоть раз. От жизни, от надежд, от вожделенья — От сна о славе, мучившего нас, Нам только горстка праха остается, И этот прах Историей зовется. …………………………………

VI

Ужели суждено достигнуть нам Желанной суши в океане вечном, И отдых изъязвленным дать телам, И жажду успокоить соком млечным? Мне сердце говорит мое, что там Придет конец страданьям бесконечным, Обман и ложь рассеются, как дым, И небо снова чистым мы узрим. Блажен, кто плачет! Близок миг заветный, Когда умолкнет в мире стон людской. Орел слетит к нам с неба в час рассветный И наши скорби унесет с собой, И взгляд наш возликует беззаветно, И деспоты, кем попран круг земной И чьи стопы железа тяжелее, Надломятся соломинок быстрее. Нет счета этим деспотам слепым — Нас леденящим верованьям старым. Чем глубже мы могилу роем им, Тем с большим восстают оттуда жаром Виденья давних снов, что нам, живым, Стесняют и поныне грудь кошмаром,— Надменный сонм злодеев и глупцов, Царей без чести и богов-лжецов. В них, а не в человеке зла истоки. Оно не от его души — от них, Вселяющих в нее свои пороки, Терзающих ее в когтях своих. Так пусть сожжет, когда наступят сроки, Их молния, упав из туч ночных, И пусть Добро из мрака, что растает, Светилом Правосудья возблистает! А коль решит тот, чья душа робка, Что этих древних призраков крушенье Пустым оставит небо на века И Землю обречет на разрушенье, Пусть напряжет он зренье хоть слегка И убедится сам без промедленья: Просторней стали небеса стократ, И нам они теперь принадлежат. Все наше, что прекрасно, — вся природа От тех краев, где пальмы вознеслись, До тех, где не стихает непогода И в плащ из мхов утесы облеклись, От недр, которых нерушимы своды, И до миров заоблачных, что высь Сиянием нетленным озаряют И мысль людскую оплодотворяют. Храм веры и любви, где никому Не возбранит запрет святош придверных, Деливших — этих к свету, тех во тьму — У входа нас на верных и неверных, Стать равным Иегове самому Величьем помыслов нелицемерных И в алтаре со всеми вместе вновь Вкусить причастье — братскую любовь! О братская любовь! С ней несравнимы Ни поцелуй невинный, ни нектар. Она — роса, которою кропимы Поля, дабы пила лилея пар, Потоп, который мощно, хоть незримо Захлестывает весь наш бедный шар И возвращает широту былую Сердцам, что ловят гул его, ликуя. Лишь братская любовь сплотит ряды Тех, кто алтарь воздвигнет терпеливо Во храме, где творить на все лады Молитву сможет всяк миролюбиво… Единый ствол, но разные плоды, В едином сердце — многие порывы! Ведь город наш — всем хватит места в нем! — Мы на холме Равенства возведем. Любовь я эту славлю, уповая, Что вскоре принесет она с собой Росу, без коей чахнет, изнывая, Лилея, сорной скрытая травой, И, скорлупу былого разбивая, Наш род-птенец в единый станет строй, И полетит Свобода перед нами, Нас осенив орлиными крылами.

ВОСТОЧНОЕ ВИДЕНИЕ

Мне часто мнится, будто стал царем Я на каком-то острове Востока… Прозрачна ночь. Луна стоит высоко, Окрашивая воды серебром. Ванили и магнолии кругом Благоухают в тишине глубокой. Опушку леса лижет издалека Волна морская длинным языком. Слоновой кости стиснул я перила, И мысль моя неспешно воспарила, И, погрузись в раздумье, я затих. А ты, любовь моя, проходишь садом Иль отдыхаешь с гибкой пальмой рядом, И прирученный лев — у ног твоих.

СУЛАМИТА

Ego dormio, et cor meum vigilat [122] .

Кто бродит в винограднике у дома, Когда вокруг все залито луной И полон мрак звенящей тишиной? Чьи легкие шаги мне так знакомы? Спала я, но сменила сон истома, Когда приснилось мне, что друг со мной. Его почуять в темноте ночной Той, кто любима, не мешает дрема. Пусть, дочери моей земли, от вас Услышит поскорее мой желанный, Что жду его я, хоть спала сейчас, И что, как ни глубоко забытье, Оно всего лишь отдых недреманный, Затем что сердце бодрствует мое.

122

Я сплю, а сердце мое бодрствует (лат.).Эпиграф к стихотворению взят из библейской «Песни песней».

ПРИЗРАК

Настанет день — его недолго ждать, Как возвещает мне сердцебиенье,— Когда ты, друг мой, вспомнишь в сокрушенье Обеты, что тебе дерзнул я дать. Тогда, чтоб снова пред тобой предстать, Расстанется мой прах с могильной сенью, И в твой альков войду я, привиденье, Заставив твой ночник затрепетать. А ты, мой ангел, застонав от муки, Мне скажешь: «Погоди! Прости!» — и руки Протянешь к одеяниям моим. Но уклонюсь я от твоих объятий, Не слушая молений и заклятий, И в воздухе растаю, словно дым.

СОН

Мне снилось — в снах есть тайный смысл порою,— Что предо мной просторы раздались И неким вихрем увлечен я ввысь, В эфир, горящий вечною зарею. Из звездного бесчисленного роя, Тревогой наполняя даль и близь, Вослед мне голоса светил неслись: «Друг, где же та, что нам была сестрою?» Но глаз поднять я не дерзал затем, Что знал: ты предала меня глумливо. Так сквозь миры и пролетал я, нем, От чистых звезд, сестер твоих, тая, Насколько ты безжалостна, фальшива И недостойна их, любовь моя.

ПОЭТУ

Surge et ambula! [123]

Столетних кедров тенью осененный, Ты спишь, как подле алтаря левит, Хотя уже по всей Земле летит Упорной битвы гул ожесточенный. Проснись! Зажегся день, и, ослепленный, Дрожит могильных призраков синклит… Мгновение еще — и хлябь вскипит, На свет изринув мир новорожденный. Ты слышишь голос толп? Восстал наш род, И в бой твоих собратий песнь ведет. Ей вторят бранный клич и зов набатный. Так встань же, воин Будущего, в строй И перекуй недрогнувшей рукой Лучи святой мечты на меч булатный!

123

Встань и иди! (лат.).  Эпиграфом к стихотворению служат слова Иисуса Христа, обращенные, согласно христианскому преданию, к воскрешенному Христом Лазарю.

ТЕЗИС И АНТИТЕЗИС

I

Я весь от недоверья холодею, Коль в облике вакханки баррикад — Растрепанные космы, мутный взгляд — Является мне новая идея. Там, где дома, в дыму пожара рдея, Как факелы на оргии, горят, Та, что была богиней час назад, Становится неистовей Медеи. Как озверел наш раздраженный век! Он мыслью эпилепсию нарек, Глаголом — пушек бас и пуль фальцеты. Идея же не на земле живет, А там, где звезд расчислен горний ход. Мысль — не огонь. Она — источник света.

II

Быть может, бог и есть на небесах, Где бытия вселенского картины Пред ним чредой, раздельны и едины, Проходят в долгих и бесстрастных снах. Но человеку жить не в облаках, А на земле назначила судьбина, Чтоб из земной он вылеплен был глины, Хулу и гимн слагал в земных словах. Нет без него идее воплощенья, И пульс ее мы мерим по кипенью Той страсти, что, как солнце, в нас горит. Идем же в бой здесь, на земле суровой, И кровь героев, словно дождь багровый, Сухую почву оплодотворит.

БОЛЬШЕ СВЕТА!

Гильерме де Азеведо [124]

Пусть любит ночь распутник похотливый, Иль тот, кто удалился от людей, Иль тот, кто, чужд желаний и страстей, Склоняется над бездной молчаливой. Направь на них, луна, свой взор стыдливый, Окуй им душу холодом лучей, Чтоб больше властны не были над ней Ни груз волнений, ни порок кичливый. Мне ж милы утро с суетой трудов, И полдень, изнывающий от зноя, И тишь послеполуденных часов. Чтоб жить, мне нужен полный свет, и в миг, Когда уйду, пусть блещет надо мною Твой, друг героев Солнце, ясный лик!

124

Гильерме де Азеведо (1839–1882) — португальский поэт и журналист.