Лузитанская лира

Песанья Камило

ЧАСЫ

В него заложены солидность и комфорт — Брегет внушителен и служит безотказно. Быть может, циферблат немного и потерт, Однако же эмаль — нежна и куртуазна. Там обрисованы и зал, и клавикорд, Дворяночка — и хлыщ, предмет ее соблазна,— Он, кажется, поёт и держится развязно, Победой легкою уже заране горд. Широкое окно; за ним блистают ярко Деревья строгого, подстриженного парка; Как пена, облака всплывают в небосвод; Поглубже — озерцо, и роща апельсинов В нем отражается, — а выше, крылья вскинув, Из белых лебедей белейший длит полет.

Антонио Дуарте Гомес Леал

СОБОРЫ

Люблю смотреть на вас, старинные соборы, Вы в небо взвихрены, как стая голубят, Аркады пламени, взметенные в просторы, Соборы гордые, глядящие в закат. Вы, ангелы идей, ласкающие взгляд, Мысль, камнем ставшая, бессветные затворы, Где в углублениях, скрестивши руки,

спят Святые, герцоги, принцессы, командоры. Но понапрасну вы стремитесь в небеса, Сосуды ладана, спасений паруса, В рассвет одетые, как в радужную тогу,— Я знаю: иноки, святые, короли, Напрасно вы года в молитвах провели, Затем что плакали — придуманному богу!

ОКНО

Когда в полночных улицах — покой, Когда они от суеты устали — К окну иду, заглядываю в дали, Ищу луну с тревогой и тоской. Нагою белой тенью колдовской Она скользит почти по вертикали — Как розан, поднимаемый в бокале, И как греха пленительный левкой. Чарующая ночь проходит мимо, Меня же вдаль и ввысь неумолимо Мистические манят купола… Я хохочу, а ты плывешь все выше, Всходя над гребнем черепичной крыши: — Какой соблазн в тебе, Соцветье Зла!

СТАРИННЫЕ ЗАМКИ

О замки древние, стоящие на скалах, Громады дряхлых стен и башен изветшалых, Вы, гипнотически пленяющие взгляд Фамильной славою портретных анфилад,— О чем вы грезите, вздымаясь из туманов, Оплоты рыцарства, подобья великанов? О, населяет вас одна немая грусть!.. Но древняя душа еще помедлит пусть, Напоминает пусть волненья бранных хроник! По стенам плющ ползет, вдоль рвов искрится донник,— Но разрушенье — всем грозит, в конце концов, Пусть хоть цветы растут в расселинах зубцов. В плюще невидима замшелая бойница. Удушливая цвель в сырых углах гнездится, Навек уснуло все в миру отшедших лет,— Однако в садике, где роз давно уж нет, — Где дали место ей рассеянные предки — Венера мрамором глядит сквозь плющ, сквозь ветки. Везде забвение, печаль и тишина, Здесь все застелено великой тенью сна О жизни рыцарей прекрасной прежней эры,— И ветер шевелит незримые портьеры, И кажется — на них под отсветом луны Былых кровавых драм следы еще видны. Поэту внятно всё: любой чуть слышный шорох, Любой намек на жизнь в просторных коридорах,— И в окнах стрельчатых — извечная игра! — Следить созвездия отрадно до утра… Он полон завистью — о нет, отнюдь не страхом — К тому, что отжило, что ныне стало прахом!

В ТАВЕРНЕ

Сердце ранит корочка льда. Стоят холода. Знаю, скоро зима. Франсиско Мануэл

Одни храпят, склонясь на край стола, Облапив опрокинутые кубки, Другие — рассуждают про дела. Еще какой-то, хворый, длинный, хрупкий, Амурную бормочет ерунду, Пуская дым из почерневшей трубки. Бредет по стенке пьяный, на ходу Шатаясь, разобиженный, с досадой, Плешивый тип клянет свою нужду, Что, мол, отцу о смерти думать надо, Бубнит: мол, жизнь не стоит ни гроша, И просит дать совет насчет подряда. Темна таверны ветхая душа, Продымлена. И полуночный ветер Свистит снаружи, по стеклу шурша,— Способен вызвать жалость и насмешку Любой из тех, кто здесь печально пьет, Кому осталось меж мирских забот Глотать вино и слезы вперемешку.

ПЫТКА ХИМЕРАМИ

Красноречивые строенья…

Бальзак

Заснувши в час безветренный, вечерний, Иль, может быть, в ночной, дождливый час — Мы видим, как, в венках из роз и терний, Встает былое призраками в нас! В комедии мирской изнемогая, Самим себе смирение внуша, Мы ждем — и в нас встает совсем другая, Бессмертная, но страстная душа! Ненужные средь бела дня картины: Монастыря щербатый силуэт, Восход луны, забвенные руины — Для тонких душ — как радужный рассвет. О, кто не знал такого беспокойства, Кому не грезилась в пучинах сна Элегия мистического свойства — Над кладбищем плывущая луна! О, колыбель сентиментальной жажды, О, этот Юг, где грезят наяву Химерами, — как не познать однажды Жестоких меланхолий синеву? О, сколько раз, мечтаньем вечным хворый, Почти в конце пленительного дня Я размышлял о ней, о той, которой Дано, быть может, излечить меня! Чем глубже ночь, тем очертанья резче: Туман… Все гуще, ниже, голубей… Мох на стене… Бессмысленные вещи, Причины фантастических скорбей! О, кто бы от такой тоски не высох, Кто не узнал бы горький вкус беды, Следя закатный луч на кипарисах, И лунный диск на скатерти воды? О грезы, о шатер ветвей зеленых — Рабовладельцы, пусть на свой манер! О, прочь, скорее прочь от рощ лимонных, Прочь от тропы, ведущей в край химер!

ГРЕЗИТЕЛЬ, ИЛИ ЖЕ ЗВУК И ЦВЕТ

Эсе де Кейрошу

I

Я слушал музыку земных растений. Я — грезитель, мудрец, каменьями побитый, Я коротаю дни средь мысленных химер, Покуда Океан ярит свой гнев несытый И бог с палитрою выходит на пленэр. Средь жизни нынешней, и чуждый, и забытый, Брожу, как человек давно минувших эр. О, дух иронии! Ты мне один — защитой От возлетания в предел нездешних сфер. Кинжал теории, мышления тяжкий пресс. Не в силах все-таки явить противовес Способности и петь, и грезить на свободе… Былой любви служить по-прежнему готов, Повсюду я ищу звучание цветов И позабыл число отысканных мелодий.

II

Я видел образы и формы, Я видел разум бытия. Бальзак Я знаю, в мире все — одна игра ума: Светило нас убьет, коль в нас лучи направит, Лазурью властвует, я ведаю, чума, А жемчуг, зародясь, моллюска тяжко давит. Увы, Материя — моей души тюрьма. Покуда лилия Луну собою славит И аромат струит, — уже рождает тьма Цветок, что плоть мою безжалостно отравит. О, все известно мне! Но в дебрях бытия Так побродить люблю без всякой цели я, Растений музыку в душе своей лелея,— Мне в розах виден лик едва ли не Христа, Мне звонкие цветы — суть чистые цвета. И бога для меня в себе хранит лилея.

ДОЖДЛИВЫЕ НОЧИ

Вот — осень, все угасло, все поблекло. Откуда мне узнать, о милый мой, Ты любишь ли, чтоб дождь стучал о стекла, Закрытые сырой, тяжелой тьмой? Я точно знаю: сладостно безмерно Мечтать вдвоем дождливою порой: Пусть греза и нелепа, и химерна, Но ей пределом — кипарисный строй. Мы воскрешаем блеск минувших лилий И вызываем к жизни без конца Печальные часы былых бессилий, Навеки погребенные сердца! В такие ночи, с ливнем или градом, Так хорошо отбросить жребий свой И слушать, затаясь с тобою рядом, Как долгий дождь шуршит по мостовой. Как сном осенним нас бы укачали, Рождаясь, вырастая ввысь и вширь, Чудовищные образы печали, Немые, как дорога в монастырь! В такие ночи — лишь мудрейшим душам Дано на грезы наложить узду,— В такие ночи суждено кликушам Метаться в экстатическом бреду,— В такие ночи к разуму поэта Нисходит свыше лучшая строка, И он ее бормочет до рассвета,— А жизнь — так далека… Так далека!

Антеро де Кентал

ПАНТЕИЗМ

Стремление… Желанье, что раскрылось В реторте мук, претерпленных сполна. Жизнь для меня в нем олицетворялась — Какой бы вид ни приняла она, Равно стремится к свету и простору В цветке, во мне, в звезде душа одна. Зверь, по лесу к себе скользящий в нору, — И тот ведь чует бога оттого, Что постигать его присуще взору И красоты, и блеска волшебство И что тоску природы бесконечной Передает рычание его. В рычанье этом — голос жизни вечной, Неистощимость силы той святой, Что птаху побуждает петь беспечно; Порыв, что ввысь ведет тропой крутой И сердце хищника, и сердце, кое Пленяет нас своею чистотой. Всеобщий побудитель, враг застоя, Куда б ни вторгся самовластно он — В эфир, где все безмолвствует в покое, Иль в грозный океан, чтоб, им взметен. Тот к небу поднялся стеною пенной, Иль в неподвижный безысходный сон Материи глухой и довременной, Иль к нам в сознанье, чтобы там сквозь мрак Зарделся луч свободы дерзновенный… Жизнь вечна, и ее исток — очаг, Затерянный в бездонности астральной. То блещет он, то тлеет кое-как. Жизнь — семя, что мало и колоссально. Оно взрастает в толще бытия, И вихри вкруг клубятся изначально. Под тысячью личин свой лик тая, Восходит по спирали созиданья Всемирный Дух в надзвездные края. О формы жизни, руны мирозданья, Вы тайнописью света и теней Слагаете пеан [121] существованью! Так полните ж безбрежностью своей, С войною чередуя мир бесстрастно, Моря, долины, горы, ширь степей. Из тигеля Возможности неясной К многообразью Сущего пробить Себе дорогу сильтесь ежечасно. Цветок, ты должен лепестки раскрыть! Скала, пусть вкруг тебя валы седеют! Орел, спеши к далеким тучам взмыть! Идите смело в мир. Не оскудеет Та вечная душа, что в вас кипит: Горячий ключ и в стужу не хладеет. В любую форму Дух нетленный влит. Он, богоравный, хоть пьянится снами И неподвижен иногда на вид, Всегда в пути, и под его стопами Росток вослед ростку, за всходом всход Становятся густыми зеленями. Дыханья жар и безразличья лед В себе он, непостижный, сочетает И в посвист ветра и в журчанье вод Напев свой и рыдания вплетает.

121

Пеан — в греческой поэзии ритуальный гимн в честь Аполлона. Здесь иноск.: хвала.