Лягушка под зонтом
Шрифт:
Да в чем дело? Она идет рядом с Куропачом, школьным другом. Они сидели за одной партой, пока она с родителями жила в Хатанге.
Потом она уехала в Москву к бабушке, а родители полетели в поселок Провидения. На границе между полярной ночью и полярным днем Куропач брал ее с собой на охоту на куропаток. Это она наградила его именем Куропач, на самом деле его звали Хансута. А он в отместку придумал – Такутка. Он долго не признавался, откуда взял это странное слово. Однажды Ольга все-таки вытащила из него правду. Перед самым отъездом с
– Ты все время говорила: «Так, утка номер три... Так, утка номер десять»...
– Но это было сто лет назад.
– В седьмом классе, – сказал он. – Когда я взял тебя на утиную охоту...
– Куда едем? – спросила Ольга, когда они подошли к машине. Это был черный «лендровер». Однако, подумала она, усаживаясь на заднее сиденье.
Водитель в белой рубашке с галстуком был не молодой и не старый, как раз в том возрасте, в котором обычно нанимают шофера солидные хозяева. Он поздоровался, не спрашивая, куда ехать, включил зажигание.
– Так куда мы едем? – спросила Ольга снова.
– На куропаток, Такутка. – Хансута рассмеялся.
Ольга повернулась к нему и насмешливо посмотрела.
– Но сейчас не сезон.
– Не важно. На моей родине, в Путоранах, для меня всегда сезон.
Вон как! И давно Путораны стали его родиной? Там родина атабасков, не ненцев, к которым принадлежит Хансута Вэнго. Если он хочет удивить ее чем-то, она не будет спорить.
У Ольги было особенное настроение, как у человека, который долго думал и наконец принял решение. Ей хотелось похвастаться прямо сейчас, огорошить его – она возвращается в Арктику! Но удержалась. Она увидела бабушкину руку с зубной щеткой. Она фыркнула, довольно громко. Куропач вопросительно посмотрел на нее.
– Ты возник так неожиданно, – сказала она. – Почему не написал или не позвонил, что ты приедешь в Москву? Хочешь знать, меня вообще не было почти две недели.
– Но ты же есть, – сказал он. – Уток нет, если они еще не прилетели. А когда прилетели – Такутка тут.
Она засмеялась.
– Какой ты стал: слова в простоте не скажешь, как говорит моя бабушка.
– Я говорю просто. – Он пожал плечами. – Потому что в жизни вообще все просто.
Она не знала, что сказать, они молчали. Ольга смотрела по сторонам, по указателям догадалась, что они едут на север от Москвы. С Дмитровского шоссе они свернули на Рогачевское. А потом по гладкому асфальту, слишком гладкому для старого шоссе, как кожа на немолодом лице, подновленная рестилайном, ботоксом или чем-то еще, свернули в лес.
Высокий забор не был выше подобных заборов, ворота открылись так же бесшумно, как все ворота, охраняющие въезд за такие заборы.
– Где мы? – спросила Ольга.
– В Арктике, – ответил Куропач.
– Маленькая модель большого мира? – насмешливо спросила Ольга.
– Примерно.
– Как насчет полярной ночи и полярного дня?
– Все в порядке. Даже северное сияние увидишь, если захочешь.
– Ты уже приезжал сюда? – Она быстро повернулась к нему.
– Нет, первый раз, – сказал Куропач.
– Тогда откуда знаешь? – спросила она.
– Кино смотрел.
Она усмехнулась:
– Видео?
– Да. Я все запомнил.
– Еще бы. – Она фыркнула. Куропач мог ориентироваться там, где не мог никто. Однажды он вывел из тундровых топей неосмотрительных туристов. Их нашел вертолет, но ветер рвал лестницу, ее не могли спустить вниз. Куропач провел их по топям как по тонкому льду.
– Мы с тобой немного отдохнем. Я отведу тебя в чум, – сказал он.
21
«Чум», – услышала Ольга, и щекам стало жарко. Неужели здесь, под этими высокими соснами, может быть чум?
Она огляделась. Действительно, да не один. Вон они, накрытые оленьими шкурами. Солнце освещало меховую обшивку. Она знала, как устроен чум: на каждом уложены четыре или шесть «нюков», меховых обшивок, под ними – сорок шестов, которые называются «нгу», они составляют каркас чума.
– Неужели внутри даже печка – чумю? – тихо спросила Ольга.
– Конечно. – Он кивнул. – Входи. – Хансута указал на самый ближний к ним чум. Придерживая полог, пропустил Ольгу вперед.
Все так, как она видела на Крайнем Севере. Печка, подстилка из оленьих шкур, кухонная утварь. Такой же чум, как те, что каждую неделю оленеводы собирают, перевозят за семь-восемь километров – все ради оленей, которым нужен свежий корм. Им не разрешают выедать ягель до корней, иначе тундра превратится в пустыню.
– Но что это? Чье это? – удивлялась Ольга.
– И мое тоже, – сказал Куропач. – Открой другой полог.
Ольга присмотрелась.
– Что-то новое, в чумах так не бывает, – бормотала она.
За пологом – все другое. Столики, скамеечки, украшенные резным моржовым клыком. Томный свет невидимых ламп. Плазменный экран.
– Кажется, я поняла, – усмехнулась она. – Это новый красный чум.
Ольга резко повернулась к нему, Куропач улыбнулся, пожал плечами.
– Может, и красный, – сказал он.
– Слушай, Хансута, но это какая-то... сокровищница арктического... царька. – Она увидела, как вспыхнули его глаза. Наверняка ему понравилось последнее слово – «царька». – А где все, что надо для обычной жизни?
– Душ за пологом, вон тем. – Он указал на еще один, в глубине. – Делай все, что тебе надо. Я сейчас вернусь. Мы будем обедать здесь.
Ольга обошла чум, посмотрела, потрогала все. Запах меха, едва уловимый запах нерпового жира – она догадалась, что так пахнет от низкой табуретки, обитой пятнистой шкуркой нерпы, – возвращали в прошлое. Она чувствовала, как расправляется что-то внутри. Это что-то лежало в самой глубине комочком, а теперь...
Она почувствовала, как слезы подкатили к глазам... Да что с ней? Неужели так сильно тосковала по Арктике? Еще сильнее, чем думала?