Любимый с твоими глазами
Шрифт:
Замолкаем. Я не знаю, что на это ответить… Конечно, приятно дико. Правда. Не каждый день ради тебя отдают ТАКУЮ компанию и рискуют жизнью, но… Я-то знаю, что Олег к такому привык. Это его вторая натура — жертвенность. Он всегда ставит себя в авангард, защищает… интересно, а его хоть когда-нибудь за это благодарили? И я… черт, почему молчу?!
– Олег, я…
– Не надо, - вдруг перебивает меня, бросает взгляд и улыбается, - Не благодари только, лишнее это.
– Откуда ты знаешь, что я хочу поблагодарить?
– Я тебя слишком хорошо знаю. Не надо, Алис. Сегодня впервые в жизни я рискнул собой с полным осознанием дела, и это было прекрасно.
– Ты чуть не умер, что в этом прекрасного?
– Я бы не умер.
– У тебя дыра в плече, он мог с тем же успехом попасть в голову… и в сердце.
Олег мягко улыбается, притормаживая на светофоре у въезда в город, смотрит на меня и тихо говорит.
– На мне бронник, Алис. Алан заставил одеть.
– Не думала, что скажу это, но спасибо, что кто-то из вас мыслил здраво.
– Я ему передам, да и знаешь? Сердце мое все равно защищено. Оно ведь не у меня.
Господи, так нелепо и косо выходит, что я невольно жмурюсь, он смеется мягко.
– Мда... Поэтичность не моя сильная сторона. Прости.
– Про голову скажешь, что она бы не пострадала, потому что не особо используется?
Теперь смеемся вместе. Я вдруг понимаю, как давно мы вместе не смеялись, и меня бросает в мурашки, поэтому я решаю перевести разговор, роняю взгляд на плечо и хмурюсь.
– Тебе нужно в больницу, Олег. Рана…
– Не вариант.
– Почему?
– Если будут вопросы — лишнее внимание. Пока нас не было, Андрей и Алена развернули почти войну против Кистаева, а если кто-то узнает, что я был там сегодня вечером…
– И убил его?
– Алис, это не я его убил.
Не он? Но кто?
– Твой отец.
Усмехаюсь, правда нервно. Что за бред?! Отец не мог и глаз открыть — тратил на это все свои силы, а тут целый пистолет?!
– Наверно адреналин. Он тебя очень сильно любил, несмотря ни на что.
– Любил?
– еле слышно шепчу, он снова смотрит на меня и вдруг веселье все растворяется.
– Алис, мне жаль, но… твой папа не переживет эту ночь.
Я замираю, и Олег это сразу считывает, уходит на обочину и бережно забирает мою руку. «Обнимает» ее. Подносит к губам. Оставляет поцелуй. Черт, для меня все это так медленно, как будто покадрово, и столько в этих жестах сожаления…
– Малыш, мне очень жаль… но кто-то должен был взять всю вину на себя. Твой отец сам это сказал: чтобы нас защитить, чтобы никто и никого больше не искал, он… выстрелит еще раз. Когда будут делать экспертизу, установят, что они оба умерли от одного пистолета.
Так и выходит. На следующее утро Тула взрывается новостью о том, что мэра убили вместе с бывшим мэром в доме последнего этой ночью.
***
Карусель — это вращающееся устройство для катанья по кругу с сиденьями в форме кресел, лошадей, лодок и прочего. У моей карусели не было ни лодок, ни лошадей или прочего, только бесконечный калейдоскоп болезненных решений. Какой выбрать гроб? Какие цветы? Фотографию? За последнюю неделю я пересмотрела кучу разных фотоснимков со всем этим «сказочным» набором — и это было просто ужасно. Мама прилетела вместе с дядей Женей, они взяли очень многое на себя, но этого все равно было недостаточно. Я находилась будто в ступоре. Вокруг бежала жизнь, как бурный ручей, сменялись дни и ночи, а мне казалось, что я стою на месте. Просто наблюдаю со стороны, и только Давид меня как-то мог расшевелить.
Сын прекрасно понимал, что случилось что-то плохое. Он уже тогда ночью все понял. Конечно не спал, ждал нас, и Олегу пришлось прятать свою рану, чтобы его не напугать. С ней они, кстати, разбирались вместе с Андреем. Как люди военные, желавшие посвятить этому жизнь, они знали, что нужно делать, и делали это за закрытой дверью его кабинета. В кустарных условиях, так сказать, а потом Олег уехал в Москву на пару дней — все-таки показаться врачу было необходимо. Я осталась с Кристиной и ее семьей, но потом все равно уехала к Леше. Все-таки, как бы Андрей не старался, мне было сложно с ним общаться после того, что было в прошлом. Он улыбался, а я помнила, как когда-то эта улыбка означала оскал.
Но вот настал день похорон.
Я стою перед зеркалом, поправляю свое черное платье, хмурюсь. Давид за мной наблюдает. На нем очень милый костюм, и, клянусь, если бы не эта ситуация — я бы его непременно нафоткала в разных позах. Красавчик ведь! Вы только посмотрите…
– Ты такой милый, - улыбаюсь мягко и подхожу.
Сын грустит. Я понимаю: слишком погрузилась в проблемы, совсем на него не обращала внимания, и мысленно пообещала себе, что непременно это исправлю. Чуть позже. Он поймет. Я знаю.
Подхожу и присаживаюсь перед ним на корточки:
– Надо только галстук твой завязать.
– Я не знаю, как.
– Можно я помогу?
Давид пару раз кивает. Я снова ему улыбаюсь, берусь за края тоненькой «веревочки» и заплетаю нехитрый узел, а он молчит. Молчит ровно до того момента, как не будет «готово», потом оценивает еще пару секунд и наконец улыбается, как только он умеет — живо и широко.
– Ого! Ты где научилась так делать?!
– Папа всегда носил галстуки, и мама ему их завязывала. Потом и меня научила…
Выходит как-то слишком горько, так что даже малыш чувствует и снова сникает: дура. Господи, Алиса! Какая же ты дура!
– Эй… - мягко тереблю его за коленку, - Малыш, прости меня, ладно? Я слишком погрузилась во все это, но, обещаю, когда мы вернемся домой, я устрою тебе лучший в мире отпуск!
– А как же работа?
– Ты же слышал этого придурка? Он все сделает, чтобы меня уволили.
– Не сможет, - фыркает сын, - Ты — лучшая. Кто от тебя откажется?
Я улыбаюсь. Нет, это ведь действительно так мило, что впору лишь улыбаться и умиляться: спасибо.