Любимый с твоими глазами
Шрифт:
И это внезапно смешно. Я усмехаюсь, потом еще и еще, пока усмешка не переходит в самый настоящий смех, а она… смотрит на меня с таким презрением и шипит.
– Ты спятил. Эта потаскушка заразила тебя сифилисом! Говорят, что он влияет на мозг и…
Резко мой взгляд меняется, и он явно такой тяжелый, что мать моя осекается и наконец прикусывает язык. А я уже знаю, что ей скажу.
– На этом точка.
– Что, прости?!
– Давно надо было это сделать. Теперь у тебя есть только один сын, обо мне забудь. Прощай.
Я собираюсь уйти, но мать хватает меня за руку и верещит.
– ЧТО?! Олег! Не смей меня бросать, как твой чертов папаша! Не смей! Я… как я буду жить?!
– Две квартиры у тебя есть, кое-что накину сверху твоей большой пенсии, а с остальным сама. С меня хватит.
– Из-за нее?!
– Из-за себя.
– Я все расскажу! Во все газеты пойду и…
– Попробуй, - спокойно киваю и делаю еще один шаг назад, - Тогда я лишу тебя вообще всего, вернешься обратно на окраину. Вряд ли ты этого сильно хочешь.
– Но Сереженька… как же я буду делать ему передачки и платить за камеру?
– Ничего. Брату пора привыкать работать, поживет на общих условиях. Ты ему там санаторий устроила, а это не наказание.
– Ты… ты ублюдок! Надо было сделать аборт!
Ударяет сильно, но я держу в себе, не показываю и киваю.
– Наверно, да. Надо было. Тогда бы ты никогда не вылезала с окраины и, может быть, сохранила хотя бы подобие человечности, потому что ее в тебе больше нет. Прощай.
– Олег!
Но я иду, не оборачиваясь, лишь замираю, когда мне в спину летит последняя скабрезность и явная ложь:
– Твоя Алиса аборт хотела делать! Я ее отговорила!
Извини, мам, но это совсем в минус. Не верю ни одному слову.
Алиса
Олег возвращается совсем скоро вместе с дядей Женей. Мама бросает на них короткий взгляд, а потом переводит его на прибывших, улыбается и кивает. Мол, спасибо, что пришли, да, мы тоже рады вас видеть. Спасибо за соболезнования.
И бла-бла-бла.
На меня все это сильно давит, но я не могу не заметить, как становится легче, стоит Олегу встать за моей спиной. Такое странное ощущение появляется, будто мне есть, на что опереться — теплое ощущение, прекрасное… Поэтому мысли о нас с ним снова пролезают в мое настоящее. Как бы не отпихивала, они, точно сорняки, рядом. Я чувствую их, как слышу легкий аромат его парфюма — так близко.
А он еще улыбается… Интересно, почему? Наверно, с мамой помирился… Ну что ж? Это хорошо. Я знаю, как Олегу она дорога, и рада за него, а теперь все. Хватит об этом.
Концентрируюсь на женщине, которая подходит аккуратно, и в которой я узнаю ту самую медсестру Тамару. Мама ее тоже узнает. Она пару секунд молчит, а потом вдруг начинает плакать… впервые за все время, что она провела в Туле, мама плачет. Так горько, что мне сердце сдавливает. Я подаюсь было вперед, но мама бросается на Тамару и крепко ее обнимает.
Нет, я совсем ничего не понимаю. Кто эта женщина?!
– Тома, как я рада тебя видеть… прости, что я так расклеилась…
– Ничего, Светочка, ничего. Поплачь. Все хорошо.
Мама усмехается, отрывается от нее и мотает головой.
– Ну нет. Я обещала себе, что плакать не буду.
– И это тоже правильно. Степа никогда не любил твоих слез.
Еще мгновение они молчат, смотрят друг на друга, а потом мама поворачивается на меня.
– Алиса, подойди.
Делаю неуверенный шаг.
– Доченька, ты, наверно, не помнишь, но это твоя тетя, родная папина сестра Тамара. Когда-то давно она прилетала из Америки, чтобы тебя посмотреть. Она у нас врач…
Честно признаюсь, что нет. Не помню. Я знала, что она существует, но из-за огромного объема работы Тамара никогда не приезжала в Россию, и только потом я узнала, что дело было и в ссоре между ней и папой. В чем там была загвоздка — не знаю, но они очень долго не общались. Мама мне рассказывала, что он так на нее разозлился, что и ей запретил общаться, и она секретно созванивалась с моей тетей — своей самой близкой подругой.
А лицо ее, кажется, все равно отложилось на задворках…
– Я ваше лицо сразу узнала…
– Мы со Степой похожи, хотя, когда я тебя видела, ты была достаточно взрослой, чтобы меня запомнить. Мне так жаль, Алиса…
Она мягко обнимает меня, и я утыкаюсь ей в плечо, вдыхая аромат мятного масла — так от папы всегда пахло…Мне даже чудится, что он где-то рядом, поэтому, наверно, я спокойней переношу и надгробную речь, и момент, как гроб уходит под землю — сердце не терзает боль, она обнимает его печальным, мягким сожалением…
– Алис, мы можем поговорить в сторонке?
– Да, конечно.
Я не очень понимаю, что она хочет мне сказать, но понимаю, что хочу это услышать, поэтому мы отделяемся от нашей семьи и отходим к дубу.
Тетя Тамара волнуется.
– Все нормально?
Тамара присаживается на самый край скамейки, обнимает себя руками, а сама смотрит на имя брата и с грустью поджимает губы.
– Мы с ним не общались столько лет…Ему не нравились мои взгляды и тот факт, что я собралась уехать в Америку. Твой отец был патриотом до мозга костей…
Да. Это я знаю… Слегка усмехаюсь, но мотаю головой и сажусь рядом.
– Мне очень жаль…
– Еще ему не нравился мой муж.
Поднимаю брови. Серьезно?! Когда я смотрю на тетю, она вытирает аккуратно слезу и улыбается так печально, но по-теплому. Как при светлой грусти улыбаются…
– Знаешь? Прав ведь оказался. Он был ужасным человеком. Бил меня. Очень сильно…
Хмурюсь, она на меня взгляд бросает, потом кладет руку на мою и тихо шепчет.
– Два года назад Степа мне позвонил и попросил приехать. Я, естественно, сразу прилетела… и очень удивилась, когда не увидела Свету.