Любимый с твоими глазами
Шрифт:
Еще один выстрел.
Мир на миг пульсирует в самую высокую грань яркости и ухает в темноту следом. Я теряю сознание от огромного, сокрушительного взрыва адреналина и ужаса, что мгновение назад стало последним, когда я видела Олега живым…
Глава 20. Прощай
Алиса
Я медленно открываю глаза от мерного пищания.
Пи-пи-пи.
Резкий запах лекарств и одно только «пи-пи-пи»…Где я? Это больница? Ничего не понимаю. Вокруг все еще какое-то старое и грязное. На что-то сильно похоже. На что? Я не могу выцепить образ из потока собственного сознания — до него просто невозможно дотянуться в принципе! Будто покрыт густым туманом…
– Алисочка…
Слышу свое имя где-то на задворках. Знаете, как фотки блюрят? Контуры немного разводит, словно подсвечивают картинку изнутри. Вот тоже самое с этим голосом. Он какой-то…размытый, но я точно знаю, кому принадлежит.
– Мамуль?
Пару раз моргаю — мама нависает надо мной сверху и улыбается. Что она здесь делает? Сколько я провела в отключке?! И почему я вообще отключилась?! В меня попали?! Стоп! Стреляли же!
– О боже… - хриплю, - Где Олег?! Что случилось?!
Мамино лицо искажает печалью. Почему?! Она ничего не говорит, но я же вижу! Я…
– Нет…
– Алис, мне очень жаль…
– Нет! Молчи!
Я узнаю это выражение лица. Когда случалось что-то плохое, мама всегда так смотрела: жалостливо и болезненно. Случилось что-то очень плохое, и пусть она молчит — я знаю. Олега больше нет…
О господи. Его нет.
Мое сердце сжимает такая адская боль, что я не могу вдохнуть. Получается только совсем коротко, хуже, чем при отдышке. На каждом глотке кислорода, мой бедный, самый важный орган, словно пронзают раскаленные кинжалы. Господи, как же это больно…
Легкие печет. Внутренности сворачивает в узел. Я рук не чувствую, хотя сжимаю себя ими так цепко, как только могу. Должно быть больно, я знаю, а нет — ничего не чувствую. Моя душа так страдает, что на тело не остается сил — его больше нет.
Пи-пи-пи
Олег умер.
И меня закручивает в какую-то дикую карусель, где нет ни одного светлого пятна.
Похороны. Большой, черный гроб, где лежит он. Все такой же красивый, каким он останется навсегда: ничего не изменится. Олегу не суждено доказать что-то мне, себе, Давиду… Это ему не суждено увидеть, как его сын станет взрослым, как закончит школу, университет, сыграет свадьбу…
Пи-пи-пи
Все кончено.
Потом я вижу Давида. Как он растет, меняется, как становится похожим на отца. Я уже сейчас знаю, что он будет его копией, и как же это страшно вдруг. Каждый раз, глядя на него, я вижу Олега. Он кроется в улыбке, в хитром блеске глаз, в смехе…Елагин так редко смеялся сам, теперь вон навёрстывает через сына. Я рада. Это ведь прекрасно, и обладая таким смехом, жадничать — грех. Давид им не страдает. Он щедро раздает улыбки вплоть до совершеннолетия, да и во взрослой жизни на них не скупится.
Я тоже меняюсь. Время идет вперед нещадно, мне уже сорок. Затем пятьдесят. Иногда я смотрю на себя в зеркало и не узнаю совсем. Неужели эта статная женщина — я? Вон и проседь пошла. Моргнула — вся голова белая. Мамочка моя давно умерла…Внуки родились. Они похожи на меня чем-то, но я все равно вижу в них Олега.
Я всегда и во всех продолжаю видеть Олега. Боль моя со временем тупее не стала. Я жру себя ложками каждый день, терзаюсь долгими ночами: а что «было бы, если бы», пусть он мне это и запрещал делать. Но как же иначе? Как я могу перестать? У нас ведь так и не было шанса. Настоящего. Ни разу. Такова судьба? А спросить мне и некого, разве что холодный, могильный камень с его именем.
Олег, как же так вышло? Что было бы, если бы ты не умер? Почему ты умер?..
Пи-пи-пи…
Вдруг меня как будто подкидывает. Я хмурюсь и оборачиваюсь: тульское кладбище спокойно, как когда-то давно, когда я была здесь на могиле папиных родителей, и одновременно это не так. Что-то странное… как будто вязкое… Оно поглощает меня.
Снова чувствую внутренний толчок. Стоп. Он совсем даже не внутренний. Меня действительно трясут. Пищание переходит на невыносимый ультразвук, хочется закрыть уши, но я вдруг понимаю, что погрязла в чем-то темном по шею, как в зыбучем песке. Оно тянет меня вниз, не дает вдохнуть, не дает пошевелиться. Черт… что за хрень со мной происходит?!
Слышу свое имя. Оно тихое, звучит откуда-то издалека, я ничего не понимаю. Оборачиваюсь — вокруг только абсолютное «белое». Мне здесь не уютно, дискомфортно. Оказалось, что это абсолютное, как со страниц моих сказок — не сказка вовсе, а наказание. Я так неимоверно сильно скучаю по другим оттенкам, даже по тьме. Мне и в себе темного не достает… Так странно. Я только сейчас понимаю: сказки — это не то, к чему надо стремиться. К жизни надо. К радуге…
– Алиса…
Это сон? Это… нет, я ничего не понимаю. Может быть это смерть? Я умерла? Но в следующий миг я слышу свое имя громко, отчетливо.
– АЛИСА!
И открываю резко глаза.
Комната вокруг все та же темная и «забытая», пахнет лекарствами, пищит аппарат. Олег сидит рядом на коленях, трясет меня с бешеными глазами, а я, как по башке ударенная. Ничего не понимаю…
– С тобой все нормально?!
– Она пришла в себя?!
– папа. Это папа! Его голос сейчас гораздо сильнее, хотя по-прежнему отдает слабостью.
А у Олега течет кровь.
При виде этого развода, моя нижняя губа начинает трястись, слезы буквально прорезают себе путь наружу, колят нос, отдаются в голову, но Олег мотает головой.
– Не сейчас.
Как это не сейчас?! У тебя рана! От пули! Но я не могу произнести этого в слух, тянусь к ней, а потом вдруг вспомню: выстрелов было два. Жадно, бешено осматриваю его всего — цел? Или мне так хочется? Господи…
– Алиса, малыш, - зовет меня снова, бережно берет лицо в ладони и в глаза смотрит, - Все нормально. Ты в безопасности, хорошо?
Киваю. Потому что сейчас, да… здесь и сейчас я ему абсолютно верю. Как иначе? Он закрыл меня от пули… он спас меня. Олег мог умереть, но оттолкнул меня и закрыл собой. Я пробую эту мысль на вкус, кручу, как Кубик Рубика, только с одним важным нюансом: у моего все грани имеют один цвет, и как не поверни эту мысль — смысл не меняется. Олег меня поставил важнее себя.