Любовь и ненависть

Шевцов Иван Михайлович

до преступлений. Со стороны внутренних органов

наблюдаются нарушения функций сердечно-сосудистой

системы, пищеварительного аппарата, обмена веществ,

половой деятельности. Развивается преждевременное

одряхление и истощение.

Сколько трагических судеб людей стоят за этими

лаконичными, сухими, но необычайно емкими строками,

сколько горя, страданий и бед, растерзанных, изуродованных

душ! Станет ли Юра Лутак полноценным человеком,

гражданином,

или его ждет позорная и печальная участь

наркомана? Я думал об этом с болью и тревогой. Мы должны,

обязаны помочь ему, я, именно я обязан вырвать Лутака и его

дружка Витю из той клоаки, в которую их толкнула

безжалостная, жестокая рука. Чья рука? Как схватить ее?

Схватить и наказать, обезвредить, чтоб она не смогла толкнуть

в пропасть других таких же, как Юра и Витя. Мы плохо знали

Игоря Иванова - это наша вина. А кто стоит за его спиной, кто

его снабжает наркотиками?

Эти вопросы задавал я себе, идя на дежурство утром

следующего дня. Была суббота. Дежурить в субботу,

воскресенье и праздники хлопотно, потому что именно эти дни

обильны различного рода происшествиями, в том числе и

чрезвычайными.

Командиром дежурного отделения, или моим

неофициальным помощником, был старшина Нил Думнов -

здоровенный детина, грозный на вид, но добродушный,

исполнительный и преданный делу витебский партизан, хотя и

с семилетним образованием - помешала война, - но довольно

начитанный. И главное, в нашем деле, в милицейской службе,

человек опытный, выдержанный и честный, так что на него

можно положиться. В дежурке, как всегда в вечернее время, -

суета и шум: возвращались с постов и уходили на службу

патрули и постовые, приводили задержанных, оформлялись

акты. Тут же за барьером, рядом с задержанными, сидели и

стояли граждане, пришедшие с различными нуждами и

вопросами, часто звонил телефон: то сообщали о драке на

улице, то соседи просили срочно прислать наряд, чтоб

утихомирить разбушевавшегося пьяницу и дебошира. Я

отвечал на телефонные звонки, записывал, посылал наряд

или давал задание находившемуся в районе происшествия

патрулю.

Пьяных дебоширов направляем в вытрезвитель, иных

оставляем до утра в комнате временно задержанных. По

субботам и воскресным дням эта комната переполнена. Спят

вповалку, как кто сумел устроиться. Иногда грязные ботинки

одного касаются носа другого. Вытянул ноги - стукнул по носу.

Тот проснулся, со сна и с похмелья не разобрался, в чем дело,

–

хвать кулаком соседа, который и не дотрагивался до его носа.

Поднимается заварушка, крики, стук в дверь:

– Шеф! Старшина!

Нил Думнов открывает дверь и гранитным изваянием

становится на пороге, тронув кулачищем свои запорожские

усы, спокойно и внушительно спрашивает:

– Чего раскудахтались? Не поделили что? Порядочные

свиньи в свинарнике и то лучше себя ведут, а вы ж люди,

человеки, черт вас в душу возьми!

И все утихает.

А тут уже привели очередного дебошира. Вот они стоят у

барьера: дебошир - широколицый богатырь, пожалуй

превосходящий своей комплекцией Нила Нилыча, сестра его -

юркая, щупленькая дамочка с воспаленными глазами и

наскоро, должно быть, впотьмах уложенной прической (она

свидетельница) и потерпевший, ее муж, неказистый, грязный,

жалкий, с лицом сморщенным, испитым, с внушительным

синяком под глазом. Хулиган - толстый и важный мужчина с

приятным лицом. Одет прилично - серый пиджак, при галстуке.

И трезв. Совершенно трезв. Он предъявил удостоверение

члена Союза художников, держался спокойно, с достоинством,

испытывая при этом некоторую неловкость и стараясь скрыть

ее добродушной, отнюдь не заискивающей, а скорее,

доверчивой улыбкой.

Я попросил сержанта доложить суть дела.

– Вот, товарищ капитан, гражданин художник разукрасил

своего родича, - сержант глазами указал на маленького

хлипкого человечишку, который бессловесно, как указкой, ткнул

в синяк под глазом коротким кривым пальцем, сморщил

изможденное лицо и качнулся.

– Он его чуть было не убил, изверг, кулачищами своими, -

возбужденно вступила супруга потерпевшего и зло сверкнула

маленькими птичьими глазками на брата.

– Позвольте, товарищ капитан, мне объяснить?
– вежливо

попросил художник. Я кивнул. - История нелепая и

возмутительная. Максим Горький был прав, когда

предостерегал не лезть в семейные дела.

– Ишь умник нашелся. Чего надумал - на Горького

свалить! - решительно подхватила сестра. - Не Горький

Максим, а ты, ты чуть не убил моего мужа!

– Погодите, гражданка. Потом вы скажете, - одернул я и

попросил художника продолжать.

– Это моя сестра, как вы уже знаете, а это шурин мой,

муж ее, - продолжал художник глухим, негромким голосом,

тяжело навалившись на высокий барьер.
– Он часто выпивает