Мальчишки-ежики
Шрифт:
Серый, оказывается, был белогвардейским офицером. Он собрал банду не с целью грабежа и насилий, а для выполнения заданий заграничного центра. Его лесовики занимались контрабандой и были проводниками. Они встречали тех, кто пробирались из-за кордона вредить Советской власти, и переправляли по болотам бегущих в буржуазную Эстонию. У Лийва существовало тайное убежище. Нарушители границы появлялись у него под видом крестьян, привезших зерно на помол, жили в замаскированной комнате на чердаке мельницы и, уловив подходящий момент, переодевались
Анна конечно ничего этого не знала. Ей отводилась роль обыкновенной связной. Если в обжорном ряду красовался ее флажок, — значит, с Лийвом ничего не стряслось, можно подойти и передать записку. Без предупреждения появляться на мельнице не разрешалось. Паролем были носовые платки с вышитыми на них елкой и ландышем.
Судья спросил у Анны:
— А в случае ареста Лийва что вам предписывалось?
— Мне ничего не предписывалось, — отпиралась Анна. — Ян Яныч подарил флажок на счастье и сказал: «Если со мной что-либо случится, ты немедля убирай флажок, иначе в торговле не будет счастья».
— И вы поверили?
— А то как же. Мне с этим флажком везло.
— У мельника Лийва вы не встречали незнакомых людей? — спросил прокурор.
— В доме — нет, а на мельнице много бывало незнакомых крестьян.
— Какие сведения вы передавали Лийву?
— Никаких. Я только приносила записки, которые получала чаще всего от незнакомых людей.
— Какой был пароль?
— А что такое «пароль»?
— Ну, какие-то слова они предварительно говорили?
— Спрашивали, для чего стоит флажок, а я отвечала: «На счастье».
— Вас никогда не интересовало, что таится в записках? — продолжал спрашивать прокурор.
— Однажды посмотрела, но ничего не поняла — видно, было написано по-эстонски.
У адвоката тоже были вопросы:
— Скажите, пожалуйста, кто-нибудь оплачивал вам время, потраченное на доставку записок?
— Нет, я это делала задарма.
— Мельник Лийв в свои дела вас посвящал?
— Никогда.
— Но разве вы не догадывались, с кем он связан?
— Нет, и в голову не приходило. Я думала, что это земляки-эстонцы в записках спрашивают, когда им приезжать на помол.
— Извините, Анна Антоновна, вы какую школу кончали?
— Никакой. Я умею только расписываться.
— Благодарю вас. У меня вопросы исчерпаны, — сказал адвокат судье и уселся на место.
Анну больше не допрашивали. В делах банды Серого ее роль оказалась незначительной. И это огорчило Ромку. Он-то полагал, что она — предводительница банды.
Когда стали допрашивать свидетелей и вызвали Матрешу, судья поднялся и предложил мальчишкам покинуть зал.
— Пионерам на суде делать нечего, — сказал он. — Больше сюда не приходите.
Поэтому мальчишкам не удалось побывать в день приговора на суде. Из семнадцати обвиняемых Анна получила самый малый срок — четыре года тюрьмы.
Матреша собрала теплую одежду мачехи, выстирала и заштопала ее старые чулки и, все увязав в узел, снесла в тюрьму.
Корреспонденты
В доме Громачевых словно поселилась добрая фея, началась не похожая на прежнюю жизнь.
Матреша оказалась хлопотливой хозяйкой. Она минуты не могла посидеть без дела: то стряпала, то намывала, то гладила или штопала. Мальчишкам залатала все старое белье, связала по паре веревочных тапочек и подшила их кожей. На пионерские сборы выпускала Димку и Ромку только тщательно осмотренными, в отглаженных рубашках и штанах.
При ней мальчишки-ежики словно оттаяли: не слыша раздраженного визгливого голоса мачехи, избавясь от ее затрещин, оплеух и унизительных порок, они как бы сами подобрели, сделались более серьезными и покладистыми. Не войдешь же в сверкающую намытыми полами комнату с заляпанными, грязными ногами? Не наденешь на грязную шею белоснежную рубашку. Опрятность как бы стала девизом дома Громачевых.
Димке Матреша уделяла особое внимание. Уж больно мальчишка был тощим и бледным. Не зря соседские девчонки прозвали его лягухой.
— Видно, малокровие или глисты завелись, — сокрушалась Матреша. — Надо цитварного семя достать, вытравить их, чтоб не мучили.
Она добывала у жены пастуха парное молоко и по вечерам отпаивала им мальчонку. Варила какие-то целебные травы и давала утолять жажду. Хоть Димка еще и оставался тощей лягухой, но ребра у него уже не торчали, как прежде, и лицо несколько округлилось.
На третий день после ареста Анны Ромка сходил в пионерский клуб и, рассказав о происшедшем вожатому, спросил:
— Нас теперь выгонят из пионеров?
— Арестовали ведь не вас, а мачеху, — сказал Тубин. — Вы-то при чем? К тому же вас рекомендовал Живнин. И отец у тебя кто? Рабочий?
— Помощник машиниста.
— И мать, наверное, другой была.
Вожатому и невдомек было, что мальчишки уже побывали на скользком пути. Лишь Живнин сумел понять романтические натуры сорванцов и найти им новое увлечение. Не будь Николая — неизвестно, чем бы они кончили.
— Чем же ты хотел бы заняться в нашем отряде? — спросил Тубин.
— Не знаю. Я умею только рисовать, читать вслух и запоминать.
— Пока мне понадобится только твое умение рисовать. Сумеешь стенную газету выпускать?
— А что это такое?
— Ну, обыкновенная газета со статьями, заметками и карикатурами… только она на стене висит. Кого бы ты взял себе в помощники?
Вспомнив умение Гурко говорить языком книжных героев, Ромка решил, что и писать он сможет с той же сноровкой, поэтому первым назвал его имя, а вторым — Арви Юварова — скуластого черноглазого мальчишку, продававшего вразнос газеты. Они ему показались самыми подходящими сотрудниками.