Мальтийское эхо
Шрифт:
— Мне довелось жить в ненормальное, сумасшедшее время. В доме то склады после революции, то больница во время отечественной войны, то интернат, то музей. Я надеялась, что это время закончилось. По крайней мере, для нас, Богдан'oвичей. Мы ведь выкупим усадьбу и будем здесь жить большой семьей как наши предки!
— Извини меня, бабуля. Я — дура, — огорченно промолвила Верочка.
— Нет, не дура! Твой план верен! Позже мы построим на территории большой лечебный корпус. А пока нам… — она быстро подошла к Вере Яновне, сидевший с опущенными глазами.
Молодая женщина встала, а пожилая женщина мягко положила ей на плечо тяжелую руку.
— А пока нам можно пожить рядом с блаженными. Кроткими, смирными и смятенными душой, — договорила та.
Верочка с благодарностью посмотрела на бабушку.
— Теперь конкретнее, — продолжила пани Мария. — Я оставляю за собой часть левого крыла дома, где сейчас моя комната и гостиная. Столовую отдадим больным и персоналу. Кабинет — Андрею Петровичу, он будет начальником, — она подняла указательный палец кверху.
Далее Мария Родиславовна толково, хоть и приблизительно, обрисовала свой проект:
— Так примерно и было во время существования здесь интерната. Иришка переберётся в новый флигель, её комната наверху — твоя. Библиотеку и спальную для Андрея наверху оставим. Сергей — психотерапевт. И может быть полезен нам в этой новой лечебнице, — бабуля весело потёрла ладоши. — Всё складывается удачно.
— Работы по переделке дома очень много. Еще одна столовая, туалеты, ванные, кухня, ординаторская, лаборантская… — хмуро вставила Вера. — А когда ещё мэр…
— Перестань нудить! Выстраивай Намерение! Мы должны «свить» новые гнезда: моё, иришкино и твоё.
Слово «гнездо» амбивалентно отозвалась в душе Веры Яновны: с одной стороны оно совпадало с её личными желаниями, а с другой стороны, наоборот, пугало возможными неожиданными совиными криками. Но всё же она сумела «отжать педаль заботы» и «нажать педаль» радостного ожидания».
— Да. Открыть вслед за Павлом I в православной стране рыцарское командорство — это большая заслуга. Александр Владимирович похлопочет. Ему-то козырей привалит. Трудно ему будет в главной проблеме — отторжение нашей церковью католицизма, — задумчиво сказала Вера.
— Ну, ну, не такое уже и махровое отторжение. Хотя… По крайней мере, по нашей крови и вере дела обстоят прилично. В нас и польская, и сербская, и немецкая и русская кровь. По вере я — протестантка, ты — католичка, Иришка — православная формально, так как стоит на позициях эзотерики. У Андрея, он мне как-то сказал, предки — поляки. Склонен, точнее, воодушевлён аурой католицизма, хотя и православный. Все мы, короче говоря, из одного первоисточника! — рассуждала Мария Родиславовна.
— Возможно. Ведь у всех христиан на первом плане самые высокие гуманистические цели, цели ордена. Например, борьба с терроризмом, экстремистскими вылазками. Ты, бабуля, хорошо знакома с современными задачами, которые ставит перед собой Орден?
— Почитываю газетки, посматриваю телевизор. Есть у меня и вырезки из газет с интервью Деева, да, и другая информация… Всё в «подшивочках», как положено!
— Всё ведь есть в интернете, — рассмеялась внучка.
— И про него, про интернет ваш тоже компроматик собираю. Вместе с Деевым! — бабуля лукаво и как-то задиристо посмотрела на Верочку.
— Ты не бабуля, ты — клад!
— Всё, иди по своим делам, Верочка.
Вера Яновна поцеловала бабушку, вышла из дома и направилась к новому флигелю.
Работа кипела. С разных сторон слышны были звуки работающего электроинструмента. Она не хотела никому мешать, лишь отметила про себя с удовольствием, что к середине ноября в новый дом можно будет реально заселяться. Андрея не было видно. Вера поднялась на второй этаж. Подошла к окну, выходящему в сторону парка. Ветки пихты с большим количеством шишек буквально можно было достать рукой, а верхушка дерева вообще невероятным образом густо была облеплена этими шишками.
Верочка выглянула в окошко, посмотрела вниз. Вот и Андрей. Она тихо любовалась как тот обрабатывал деревянную колоду. Он брал в руки то небольшой топорик, то большую с выпуклым лезвием стамеску и ловко ударял по ней киянкой. Работал ловко и с удовольствием, без обычного напряжения ученика в подобной работе.
«Он ведь изменился, стал спокойней. Лицо подобрело, в глазах иногда огонечки… И я тоже изменилась. Мне больше не хочется питаться в ресторанах, хочется научиться готовить самой. Вкусно готовить. Стряпать… уральские пельмени», — думала молодая женщина.
Она бесшумно спустилась вниз и побрела по аллее в сторону старого флигеля.
«Может прямо сейчас с Никитичной и начну стряпать. И… и… к приезду Андрея из Екатеринбурга… Ах, он уезжает! Не хочу… не могу отпустить… Говорит дней на десять максимум… Но вдруг… вдруг там… в этом его городе кто-то есть… женщина… Задержит, вцепится и не пустит. Ох, какая я стала глупая баба…»
Она улыбнулась про себя, вспомнив, как Андрей назвал себя «Бармалео Недострелли» за своё увлечение резьбой по дереву. Он как раз вырезал из коряги нечто похожее на кикимору.
— А почему руки у неё разные: одна большая, другая почти незаметна? Метафора какая-нибудь? — ехидно спросила тогда Вера.
— Метафизический метаболизм метафор как металогика метагалактики, — многозначительно «брякнул» мужчина.
— А-а-а! Теперь понятно! — рассмеялась Верочка.
— 32 -
Андрей Петрович возвращался из Екатеринбурга. На лобовое стекло его «Volvo» иногда налипали первые жёлтые листья начала сентября. Листья, облетевшие с деревьев, падали на машину, в которой ехал мужчина, покинувший свой дом, свой родной город, свой университет. Уезжавший в другой, но не чужой, а любимый Ленинград-Петербург. И чудесная, ясная погода «бабьего лета» не давала грусти прокрасться глубоко в сердце. На небе ни облачка. И только почти невесомые облачка воспоминаний о последних днях отъезда пеленали лёгким туманом осени сознание водителя. Да золотисто-багряный ковёр под колёсами шуршал: «Уходишь, уходишь…»