Маргарита и Мастер
Шрифт:
– Понаехали, что и не сосчитать, - и более того, декораторов с операторами больше, чем самих режиссеров с артистами вместе взятыми.
– Не нашлось бы среди этих спецов еще и машиниста, тогда вообще труба - заставят или колеса чистить у паровозов, которых было уже два, а предполагался по сценарию еще и третий, сам, так сказать:
– Фишер-Фишман, - но как тот легендарный шахматист пока что задерживался.
– Или, вообще:
– Сошлют на кухню, - а что там делать абсолютно неизвестно, если не считать последнего случая-варианта, когда пришел... ну, кто-то пришел и сам всё дал, как-то:
– Сосиски в томате горячие под крышкой, грибочки Кокот, Котлета де Воляй, была? Уж теперь и не помню точно, скорее всего, нет, ее подают в Грибе на ужин, так сказать:
– Вместе с писателями, - эти, как их? на счет стерляди тоже не помню, нет, было, было, но кажется, не в этот раз, заливное? да на хрен оно мне нужно это заливное, на кремлевских приемах надоело хуже горькой редьки, совершенно не понимаю тогда, чем же я закусывал, не одними же сосисками, несмотря на то, что они были горячие, в томатном соусе, скорее всего, с горчицей средней крепости, как я люблю, по-Карски? тоже маловероятно, его в Пекине, точнее, не в Пекине, а в Праге подают, за маленькими двухместными столиками, куда может подсесть невзначай, вернее, это вы к нему невзначай, а он уж тут, как тут:
– Вербует в дознаватели по месту работы, - а на кого мне, собственно, стучать? Ибо:
– Если стучать, то на всех, - но на всех - это же сколько бумаги надо - и не напасешься, тем более за свой счет, нет, конечно, платят, но ведь мало, да и когда еще это будет, инфляция-мифляция, а всё дорожает. Да и с другой стороны: если все будут стучать друг на друга - больше вранья получится, чем правды.
А с другой стороны: кому нужна правда? Творческие работники не способны к абсолютной правде, выдумывают и выдумывают в надежде, что когда-нибудь сбудется - и это и будет:
– Правда Настоящая.
– А настоящую правду, кто понимает, ну Шекспир, ну Пушкин, ну я, а еще-то кто?
Размышления были прерваны двумя выстрелами, просвистевшими, как пули у виска, но попало паровозу, ибо он зазвенел, как пустой бубен, при неудачном Па шамана.
– Если думать дальше, кто, да за что?
– можно не успеть сообразить, как загрызут прямо здесь в глухой тайге, - решил Степа и побежал назад в паровоз, а там уже, как говорится:
– Были.
– То-то я гляжу, что больше никто не стреляет, а вы уже здесь, - мрачно констатировал Степа.
– А вы, собственно, кто?
– спросила старушка. Хотя сержант сразу понял, что это только гримировка, не зря носил на груди два ордена: соображение-то было.
Но всё равно ясно:
– В годах.
– Ты кто?
– Давно здесь живу.
– Сколько?
– Сорок лет.
– Столько не живут.
– Эх, милок, живут и дольше, было бы желание.
– У вас его нет, что ли?
– Дак есть, было, точнее, уж прожила, как четыре раза по сорок, а...
– Всё мало, - пошутил машинист.
– Не мало, а всё-таки хочется чего-то новенького.
– И для этого пространственно-континуум-ного эксперимента вы выбрали именно меня?
– Да, точнее, может быть, я еще подумаю, авось в процессе еще кто-то хороший подвернется.
– Разумеется, тут их полно. Но на меня, я так понял, вы обратили внимание из-за паровоза?
– Вер-на-а. Впрочем, нет, не только, ваши ордена блеснули на солнце, и для меня это было, как приманка для щуки.
– Не смогла удержаться, чтобы не попробовать?
– хотел улыбнуться голливудской улыбкой машинист, но не получилось, как говорится:
– Здесь Тайга, где медведь хозяин, а не студия Стивена Спилберга, где не только можно, но и обязательно надо:
– Улыбаться.
– Да, мил человек, здесь не у Проньки за столом - не обосрешься, - сказала леди, но почему-то с немецким акцентом, чтобы уж если да, то до конца:
– Да, буду.
– С такими медвежьими замашками вы распугаете здесь всех людей, - сказал сержант.
– Да?
– Разумеется.
– Тогда, можно я буду каждый раз тебя спрашивать?
– Что?
– Что мне сказать.
– Да, конечно, хотя я и сам не всегда уверен, что надо делать, а тем более, сказать.
– Может быть, тогда я буду курировать твоё поведение, и твои тексты?
– Тексты?
– Да, я умею читать, и более того, знаю, что здесь снимается кино.
– Ты хочешь сниматься?
– Думаю, я буду просто контролировать твои тексты. Ты будешь, прикованным к скале Прометеем, а я буду приходить к тебе в полночь приносить еду, а за это ты дашь мне возможность, править тот бред, который будет давать тебе режиссер, и ты будешь говорить вполне приемлемые разумные вещи.
– Меня еще не взяли.
– Да?
– Да, он еще думает.
– Да?
– Да, думает, моя фактура недостаточно подходит для этой таежной местности. Голливуд - говорит - сам делает из любителя горяченького звезду джаза, а здесь:
– Надо думать не только головой, но и...
– Жопой, что ли?
– Почему именно жопой?
– Так говорят.
– Кто, медведи в лесу, когда им страшно?
Машинист подумал, что это, возможно, и есть та немка, которую все ищут, и решил пока не выгонять ее, но не из кабины, а из паровоза, в том смысле, что:
– Бросай пока уголь в топку паровоза.
– Куда?
– Туда.
– Куда, туда?
– Дура лесная, - сказал про себя машинист и, открыв топку, и оторвав рукав у одной из ее курток, которые штуки три-четыре-пять была надеты на ней одна поверх другой - бросил в огонь.
– Туда бросай.
Она посмотрела на искалеченную куртку, на огонь, пожалела куртку, которую только недавно купила, ну, не купила - так подарили медведи после того, как поймали и посадили на цепь последнего в этой местности охотника за их личными шкурами и маленькими детьми, когда они еще только родились в этом году или только еще в прошлом. В общем, эта была вполне импортная куртка работорговца, не адидас, но где-то близко, в том смысле, что тоже самое только по-японски. Как тогда говорили: