Маргарита и Мастер
Шрифт:
– И мы сюды-твою доплыли, наконец, - как когда-то Джеймс Кук до благословенного Кенгуру, которого бог назвал еще раньше, но по ошибке:
– Корова.
– Просто на-просто, Лиловая Корова, - сказал кто-то, а именно Майор-Таракан-Германн, и добавил - правда не своим голосом, а голосом одной из подсобниц на лесоповале этого Архипелага Гулага:
– Вот и к нам пришла Желто-Фиолетовая армия.
– А что это значит, кроме любимых цветов импрессиониста Клода Моне - никто не понял. Но надо было со вздохом считать, как предложила Грейс:
– Мне это нравится.
– Я согласен, - сказал Желтый Кот, - ибо через пару минут это, как началось - так и кончится.
– И поманил согнутой и разогнутой несколько раз ладонью, как он выразился, сопроводив эти жесты:
– Иди сюда Кулинарная Сеть, ибо я звал тебя, и:
– Рад, что вижу-у!
И она побежала, как будто хотела убить не простого Кота, а Билла, точнее, с Биллом вышло по-другому:
– Пять шагов за горизонт сердца, ибо оно уже было быстро вывернуто Черной Мамбой из его груди, а:
– На своего первого настоящего тренера, которому Гадюка уже после этого не дожарила рыбку, и он умер, правда, с проклятиями в ее адрес.
Но не добежав немного Грейс поняла, что не видит перед собой ничего, кроме этого желтого цвета. Как будто оказалась в не приемный день на семи гектарах Познера, где было много, много:
– Ранункулусов, - любимых иво детей.
– Ибо человек хоть когда-нибудь закончивший биофак МГУ не может забыть их:
– Всю оставшуюся жизнь.
– Она теряет сознание, - сказал Германн. И спросил, склонившись над ней, и поводив средним пальцем туда-сюда: - Контузии были?
– Только свадьба.
– Значит, были, - сказал Кот, который исчезал на пару минут, то теперь все думали:
– Это только лично им показалось.
– Обо, обо, - сказала Грейс заплетающимся языком.
– Что она хочет сказать?
– решила прояснить Тетя, боясь, как бы и с ней сделали тоже самое.
– Она хочет сказать, что обозналась, - сказал, вернувшись с большой кружной кофе с коньяком Мартель Михаил.
– А может:
– Обожаю!
– прозвучало из-за спин резюме Кота Штрассе.
Грейс забеспокоилась, задвигалась на шпалах всем телом, и вырвала из своей груди правду:
– Обосрался и убежал.
– И даже на некоторое время совсем разговорилась:
– Ты у меня Котище так побежишь, что Фишман обгонишь, - не растеряв ни одной ягоды брусники.
– И добавила: - Простите, друзья, у меня желтые с фиолетовым обрамлением круги в глазах.
– Отходит, - сказала Тетя.
– Куда?
– не понял Германн.
– Одно из двух, - ответил Михаил: или к Вергилию с Данте, или к Петрарке с Лаурой.
– Они там не были, - сказал кто-то.
– Тогда остаются только Орфей и Эвридика.
– Не думаю, что там так мало народу побывало, - сказал Германн.
– Сколько?
– Больше, и намного.
Должны были прислать поэта на бытописание этого Транс-Сиба, хотели позвать, как всегда Евтушенку, но уехал в городок-игрушечную табакерку, и более того, хромает, а теперь уж, идет информация:
– Потерял ногу, - и злые языки добавляют:
– В поединке с Бродским.
И таким образом, этого Бродского и ждали.
– Ибо такова не только жизнь, но и ее логика:
– Если не тот - значит другой.
И действительно, пришел один руболес и сказал, что он и есть тот Бродский, которого все ищут.
– Тугаменты!
– рявкнул Михаил.
– Их есть у меня, - сказал парень, и снял фуражку, как будто перед ним был не простой режиссер, а великий князь Михаил Александрович, вроде бы уже убитый, но если людям сказать, что помиловали, и тайно послали сюда, в ссылку, как передачу:
– Съедите - съедите, а если нет - пусть, как все работает на лесоповале.
Михаил Маленький, исполнявший роль Ми Склифосовского, стразу так и спросил:
– Князь?
– Я?
– Ну не я же.
– А похож, честно, если бы у вас точно был роллс ройс, я бы так и сказал решительно:
– Великий князь Михаил Александрович - это вы, и никто больше.
Подошел Шико-Колыванов с молвил:
– Он всех так называет.
– Не всех, тебя не называл, - негромко высказал свое мнение ссыльный.
– Называл, но я ему запретил, - сказал Шико.
– Почему?
– Боюсь, как-нибудь под горячую руку, расстреляют заодно с ним.
– У нас всегда горячие руки, - заметил Германн, и мысленно обнял свой ТТ в кобуре обеими лапами.
– Ладно, читай стихи, и если я их пойму - буду называть тебя:
– Романов-Бродский.
– Если нет?
– Наоборот: Бродский-Романов.
– Я не Романов, сколько можно повторять?
– Вот как скажу хватит - так и перестанешь, - рявкнул Германн Майор.
– Ладно, ваша взяла.
– Моя всегда берет.
И значит проорал:
В этом сиплом хрипении
за годами,
за веками
я вижу материю времени,
открытую петухами.
– Всё?
– спросил ММ.
– Да, пока что всё, добрый человек.
– Спасибо, что недолго.
– И добавил: - Ладно, переведите его в пищеблок, пусть картошку чистит.
– Я не умею картошку чистить, - сказал поэт.
– Почему?
<