Мария в заповеднике
Шрифт:
— Когда? — с любопытством спросила она.
— Я думаю, наверное, на третий день, когда я тебя в первый раз увидел среди генералов у Прокурора.
— А почему только… на третий, Пер? Как интересно… — прибавила она.
— Мне надобно было эти три дня помучиться для верности, — сказал Пер.
Судя по улыбке на ее лице, Мария одобрила такое добавление.
— Зато теперь вот как странно все вышло, — сказала она.
— Да. Но я нарушил инструкции.
— Какие инструкции, Пер, что за чушь ты несешь!
— Нам запрещают заниматься этим на рабочем месте, и теперь меня будет мучить совесть.
— Ерунда какая, три дня помучает и пройдет, — сказала Мария. — И потом… это же игрушечное рабочее место?
— И еще — ты первая начала, — добавил Пер.
— Потому что ты злой, хочешь лишить меня избранного общества!
Мария счастливо улыбалась.
— Общества? Какого общества?! Этого стада диких…
— Не смей! — вскрикнула вдруг она, вскочила с кресла и стала быстро одеваться; вначале Мария сокрыла себя пониже талии юбкой и только потом быстро надела под низ трусики, стремительно продевая в них одну за другой обе свои ровные ноги с красивыми сухожилиями.
Пер замолчал с сожалением.
— Ты даже лифчик мне не снял, я едва не задохнулась в нем, — сказала она поледеневшим голосом, уже застегивая на груди у себя пуговки. — По-моему, так насилуют, а не любят…
— Я мечтал об этой минуте, а она пришла так неожиданно! Я не помнил себя, прости…
— Не нужно извиняться, Пер…
Мария закончила приводить себя в порядок и подошла к нему близко.
— Я тоже поняла все сразу, на том приеме с генералами, — сказала она. — Я только хотела окончательно убедиться…
Пер расслабился.
— Ты должен простить меня, — сказала Мария настойчиво. — Мне пришла в голову одна хорошая идея, и мне надо было знать, достаточно ли сильно ты меня любишь, чтобы можно было о ней тебе рассказать.
— Я и так к тебе хорошо отношусь…
— И, во-вторых, — прервала она, — может быть, нам больше не представится случай… Свяжи меня с кем-нибудь в Резиденции, — попросила она неожиданно.
Пер, немного удивленный, поднялся, подошел к мертвому пульту, нажал там клавишу, и спустя четверть минуты в динамике послышался голос помощника Министра.
— Это Мария, — произнесла сразу племянница Калиграфка в микрофон, — принесите что-нибудь выпить на двоих на Станцию иностранцев, — приказала она.
Пер подождал ответа, но динамик молчал, и он выключил связь. Мария ткнула пальцем в пульт:
— А это что?
— Прибор.
— Какой прибор?
— Не знаю. — Пер пожал плечами.
— Как?! — удивилась Мария. — Ведь ты — главный техник!
— Станцией занимается актер, Йоцхак, это не мое дело.
— Но какой тогда техникой занимаешься здесь ты? Мария посмотрела на него с любопытством.
— Я занимаюсь маргинальными культурами, искусствовед. Техникой древние называли искусство, мастерство… — объяснил Пер.
— Значит, ты мастер? А что такое маргинальные? — продолжала интересоваться Мария.
— Побочные, сопутствующие, второстепенные — в общем, культуры, не способные к Цивилизации, — объяснил терпеливо Пер.
— Звонят. Наверное, от помощника.
Пер открыл электрический замок, и вошел посыльный. Бутылку коньяка он почему-то нес спрятанной за пазухой, и когда извлек ее на свет из этого странного убежища, Мария и Пер с удивлением переглянулись.
— В Заповедник прибывают делегации краймеров, — счел нужным объяснить свою осторожность посыльный, — на завтрашнее торжество. В лесу теперь грабят.
Посыльный отдал коньяк, направился к выходу, но вдруг вернулся, вынул из карманов два бокала и теперь ушел окончательно.
— По-твоему, культура Большой Империи маргинальна и второстепенна? — спросила Мария, когда закрылась дверь Станции.
— Я еще не пришел к окончательному решению, — сказал Пер, — надо еще некоторое время последить за поведением аборигенов, что называется, в чистом виде, с заблокированными вождями, которых мы уже почти полностью отвлекли на внешнюю политику.
— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить!
Мария напомнила Перу про коньяк. Он откупорил бутылку, плеснул в бокалы какой-то коричневой жидкости с летучим запахом и подал Марии.
— За что пьем?
— За твою любовь ко мне, — сказала Мария, приподняла, улыбаясь, свой бокал, с легким звоном коснулась бокала Пера и пригубила зелье.
— Пер! — обратилась к нему племянница второго лица Империи.
Она поставила бокал на игрушечный пульт и посмотрела на техника с легким вызовом.
— Ты слышал? Гости уже съезжаются на бал, и в лесу стало небезопасно… Вот какие у нас гости, Пер!
— Это гости все по линии Калиграфка?
Мария посмотрела на него с сожалением.
— Нет, — сказала она, — наоборот, это Калиграфк по их линии… Мы все здесь — дети своего народа, — добавила она. — Калиграфк никогда не стал бы Прокурором, если бы у краймеров не было того признания и веса в обществе, которыми они пользуются теперь — во всяком случае, он не мог бы проводить свою политику. Двадцать лет назад присутствие краймеров на Обряде Оплодотворения было бы немыслимым — по крайней мере, в том качестве, в каком они будут участвовать теперь — открыто и свободно, — но даже и в прежние времена на утро в лесу находили сотню трупов… Уж так мой народ празднует! Краймеры — это сливки моего народа, только здесь могла образоваться из порока целая партия, потому что народ мой в душе — ужасный преступник. Мой народ лжив, труслив и поэтому жесток до крайности, он совершает преступления самозабвенно, исступленно, позабывая самого себя, и не любит каяться. Если когда-нибудь в мире будет создана уголовная культура, то ее творцом будет мой народ! И ты хочешь погубить его на половине пути к его исторической миссии? Чудак ты, Пер, какой же ты после этого искусствовед, если не смог такое оценить? Разве для настоящего мастера не все равно, какова цель творения? Будь то прекрасное и живое или безобразное и мертвое — разве итог важен для настоящего мастера? А я-то думала, что — процесс… Я думала, что жизнь должна соответствовать стилю, и если жизнь — это цепь преступлений, значит, их следует эстетически совершенствовать, жестокость и порок должны будут создать свой великий стиль и свою эстетику. Тебе неинтересно, Пер? Ты как-то равнодушно меня слушаешь, — остановилась Мария.
— Ну что ты! Слушаю, говори, просто… это пока все банальные вещи… но… я не хотел тебя обидеть.
— Наоборот, я рада, что ты меня понимаешь. Иначе даже твоя любовь ко мне не смогла бы помочь мне убедить тебя… Я родилась среди народа, который почитает порок как добродетель, я порочна и доступна, но я и снисходительна, я — дочь своего народа, Пер, и я хочу, чтобы ты оставил мне хоть что-нибудь из того, хотя бы — моих родителей…
— Каких родителей? Они у тебя живы? Где они? — удивился Пер.