Мед.ведь.ма

Чеснокова Юлия Олеговна

— Ты думаешь ей в радость сидеть в этом маяке? — покосился на друга Чонгук, грозный и хмурый, словно пропавший шторм вселился в него и спрятался за лицом. В глазах сверкали вспышки, бившие в его собственное сердце. — Думаешь, мы не должны предоставить ей лучших условий?

— Ну, лично я ей вообще ничего не должен, — пошутил Хосок, и понял, что для Гука то была неудачная ирония. Дважды не справившийся с заданием, связанным с ведьмой, младший золотой готов был рвать и метать, его гордость, воинская, мужская, любая другая — пострадала, и требовала вендетты. Хотя назвать его состояние обидой ущемлённой гордости было бы не вполне справедливо, потому что тогда сложилось бы впечатление, что молодой человек был себе на уме и имел обыкновение думать, что всё ему легко удаётся и должно удаваться. Это было не так, он знал, что жизнь ему, лично, как и Хосок Элии, ничего не должна. Скорее это была обида на самого себя, обвинение себя самого в том, что не выложился на полную катушку, где-то проглядел правильный путь, где-то недоработал,

в чём-то плохо подготовился. Гордость, наверное, в первую очередь принадлежала его совести, до того бывшей чистой, и внезапно замаравшейся упущением. Но где же допущена оплошность? В чём? Что он проглядел? Какие варианты исполнения спасения ещё были и были ли они?

— Ясно одно, — подал голос Бродяга, — повторять аналогичную попытку спасения бесполезно.

— Да как к ней вообще подобраться, если она чует, что к ней приближаются? — Хоуп кивнул на Бобби. — Или без этого попробовать? Может, это она на него зла и пыталась отомстить?

— Нет, — вспомнив, как испортилась погода в Сингапуре в тот день, когда он додумался поискать Элию на островах, сказал Чонгук, — она не хочет подпускать никого, кто старается вытащить её отсюда.

— Что ещё раз возвращает меня к вопросу — а не оставить ли всё, как есть? — пытливо и не сдаваясь произнёс Джей-Хоуп, но при этом не повёл и глазом в сторону Чонгука, будто не с ним спорил, не у него спрашивал, а так, бесцельно рассуждал. Отвечающему за сеульских золотых Хоупу были дороже свои парни, чем злополучная тибетка.

— Я верну вам ведьму, — вдруг пробасил Чживон, прокашлявшись после сорвавшихся слов. Три пары глаз уставились на него. Он не ответил на их взгляды своим, но подбрасывать камень перестал, сжав его в кулаке, исполосованном множеством шрамов от множества причин: драк, аварий на мотоцикле, юношеских безумств в виде паркура или тренировок вольного братства, когда разбиваешь руками кирпичи, ломаешь стекло, закаляешь тело жаром и холодом, от которых остаются следы ожогов и обморожения. Все старались останавливать взгляд, если он скользил, на этом кулаке, потому что выше него, до самого плеча, зрелище было не самым приятным.

— Откуда такая настойчивость? — прищурился Хосок с улыбкой. — И какая тебе от того польза?

— Вам какое дело? Я обещаю достать её, дальше — мои проблемы.

— Э, нет, — помотал указательным пальцем Хоуп, отклоняя такую перспективу. — Ты надеешься, что мы тебя вот так отпустим, чтобы ты действовал по своему усмотрению? Никто тебя не освобождал от нашего присутствия.

— Вы не понимаете! То, чего и я сначала не понял, — Бобби повернулся к нему, минуя взгляд Чонгука, ухватившегося за вражеское лицо. — Вернуть её может только сам Дракон, она в его руках марионетка, и что он ей прикажет, то она и делает, он промыл ей мозги, или подкупил комфортом и покоем — не знаю, но Элия не хочет ни с кем, кроме Джиёна, общаться. Поэтому я свяжусь напрямую с Джиёном, и будь, что будет. Да, я не хотел рисковать и лететь в Сингапур, но теперь понимаю, что выхода другого нет.

— И когда ты это понял? — хмыкнул Чонгук. — Когда мы узнали о девочке, по имени Дохи?

— Заткнись! — сквозь зубы процедил Чживон.

— Ты хочешь полететь к Джиёну и сдать ему нас? — хохотнул Хосок. — Типа, привет, Дракон, меня в Сеуле прессуют ребята, требуют альбиноску-провидицу, не отдашь обратно? И он такой: «Да-да, Бобби, без проблем, бери, конечно, ребята в Сеуле — хорошие люди, грех им не угодить». Так ты это видишь?

— Я не собираюсь говорить ему о вас.

— А как же ты объяснишь, что тебе нужна Элия? Ты понимаешь, что если он заподозрит, что за твоей спиной стоим мы, то начнётся войнушка и резня? Сначала тебя грохнут, потом до нас доберутся, потому что Джиён натравит половину азиатской мафии на «дерзких парней из Сеула», которые, по его мнению, претендуют на власть во всём мире. Я такой пролог уже видел, спасибо, не надо добавки.

— Я назову заказчиком Элии того, кого вы мне скажете назвать, мне всё равно. У вас есть убедительные версии? — Хосоку понравилась смекалистость наёмника. А что, если бы ему можно было верить, то через него обвинить Дзи-си в посягательстве на собственность Джиёна — это круто. Там новых проблем не появится, Сингапур и Синьцзян воюют уже лет пять, и конца этому не видно. Отец Чан и Квон Джиён, не видя друг друга никогда лично, как говорят, мечтают стереть друг друга в порошок. Но при этом Джиён выдал родную сестру замуж за лучшего друга Дзи-си, о чём знали редкие люди, к числу которых, к счастью, относились золотые. Пойми ж ты этого Дракона…

— И всё же, тебе-то это самому зачем? — спокойно поинтересовался Хонбин. — Ты пытаешься помочь Биаю?

— Ну, во-первых, с этого всё и началось. Я не могу оставить его сестру в беде, — честно и как-то резко искренне рубанул Чживон, словно устал от своей неподвижной лживости, от своей обманчивой многоликости, под которой существовал и существует всего один человек, простой, понятный и желающий того же, чего и все нормальные парни его возраста: жить, наполняя эту жизнь радостями, а не тревогами и проблемами. — Во-вторых, я не отстану от вас сам, никуда не денусь, и свобода мне сейчас не нужна. Как собаку попробуете прогнать — всё равно останусь, пока не разберёмся по всем счетам, — он повёл бровью, взглянув на Чонгука, показав, что запомнил и отметил все

реплики: — Девочку, по имени Дохи, вы трогать не будете, и я хочу быть в этом уверенным. А в-третьих. — Бобби далеко-далеко швырнул камень, как бы испробовав гибкость, силу и скорость корявой руки, сморщенного локтя, и поднялся, следя за тем, как тот улетает и падает в воду. — С тех пор, как я… выполнил задание, связанное с вашей ведьмой, мне не везло почти ни в чём. Да, задания я выполнял удачно, но жизнь точно гнила, и я не понимал, что происходит, всё вокруг рушилось при видимой стабильности, даже роскоши, что ли… Я ни в чём не мог достичь окончательного результата, из меня словно энергия выходила два года, а я не мог найти, где пробил колесо своей жизни? И вот, когда пошли все эти дела с последним заказом, с дракой с тобой, — кивнул Хоупу Чживон, — с гонкой, с тем, как я разбился, очутился у вас… Два с лишним месяца я чувствую себя стоящим на счётчике у старухи с косой, но сегодня я увидел её глаза. Это не старуха, а двадцатилетняя девчонка с пустыми глазами, и она прокляла меня, — будто смутившись, бывший вольный брат облизнул губы, опустив взор к ноге, чья ступня стала наглаживать гальку под собой, — я не был никогда суеверным, и вы можете смеяться сейчас, но вы сами видели этот шторм, эту непогоду — это её рук дело, это сделано Элией, и теперь я представляю, во что она способна превратить жизнь человека, которого проклинает. Поэтому… Я хочу вернуть её не ради вас, и не только ради защиты тех, кто зависит от моего поведения. Я хочу исправить то, что сделал Элии. Я не претендую на прощение, но пусть она хотя бы просто забудет меня, просто прекратит проклинать, иначе я сдохну, ей-богу, я уверен, что я сдохну просто потому, что все её мысли, всё её существо желает мне смерти! И даже после неё, не знаю, найду ли я избавление без прощения Элии?

Никто из слушавших его не посмеялся. Хонбин, много лет бродивший по таким далям и захолустьям, каких не сыщешь на картах, знавал сельские суеверия и странные, необъяснимые случаи порчи, сглаза, наговоров, деревенской магии, когда старый, без образования и малейшей грамотности шаман или ведун, мог вылечить какую-нибудь напасть, с которой не справлялись компетентные врачи, владеющие передовыми технологиями и медикаментами. Сам он суевериями страдать не стал, но с насмешкой к необъяснимому не относился, не пытаясь внушать окружающим критический образ мышления. Хосок никогда прежде не видел ничего подобного тому, с чем столкнулся в этот раз, и если бы не увещевания товарищей, может, и не заподозрил бы сверхъестественных мотивов, но раз те утверждали — спорить не собирался, потому что доверял им и не считал, что они посходили с ума. Ну а Чонгук… Он знал Элию два года назад и, не узнав её достаточно хорошо, вспоминая её столько времени спустя, ощущал, что она всегда была какой-то особенной, не только по внешности, отражавшей её отмеченность судьбой, но и по какой-то ауре, не подвластной описанию. Наивность, прозрачность взгляда, добродушие, с которым девушка относилась к миру, и даже невольная подозрительность, вызванная неизвестностью этого самого мира, всё было немного неземным, чудаковатым.

— Я не думаю, что ты сможешь искупить свою вину перед Элией, — поднялся Чонгук, отряхнув ещё влажные штаны на заднице от мелких камешков и песчинок. Бобби вцепился в него карими очами, ожидая объяснений, и они последовали: — Ты разбил ей сердце, плюнул в душу. Знаешь, чего хотят брошенные и обманутые девушки? Знаешь, конечно, и без меня знаешь! Все мы тут знаем, — обвёл пальцем присутствующих золотой. Солнце багряно окрасило его чёлку, направляясь к закату. — Не мучения, не страдания и раскаяния удовлетворят её. Это может её порадовать — да, но не успокоить. Если брошенная девушка ещё переживает, то она хочет узнать однажды, что некрасиво поступивший с ней всё-таки её любит, всё-таки хочет быть с ней. Но этому не бывать, ведь есть девочка, по имени…

— Заткнись, — повторил Чживон, подняв новый камень и сжав его в кулаке. — Я сделаю всё, что в моих силах. Чего ещё? Я обманул её, жестоко обманул, и теперь хочу исправить всё правдой. Тем более, кажется, нынешняя Элия прекрасно отличит ложь от истины, если хотя бы дотронется до человека.

— Если обозлённость не застилает ей взор, — встал между спорщиками Бродяга. — Бывает, застигнувший за изменой свою половину супруг смотрит и думает, что есть какое-то иное объяснение всему этому, что-то не так в картине перед ним, есть оправдание, это не может быть изменой — так думают, если любят. Бывает, что смотрящий на убитого на его глазах близкого человека думает, что тот не умер, он сейчас встанет и пойдёт, откроет глаза, и это какая-то иллюзия, ужасный розыгрыш — так думают, если любят. Бывает и так, что мы смотрим на бескорыстную помощь какого-то человека и думаем, что ему от нас надо? Какая ему от этого выгода? Что он задумал? Так думаем мы, если нас хоть раз использовали и обманули, хотя в оказываемой нам помощи, в отношении нового человека нет ни грамма злонамеренности, скрытности или корыстной цели. Поэтому Элия, облапошенная Эвром, может чувствовать, что угодно, даже тепло и искренность людей, собирающихся ей помочь, но вот тут, — Хонбин постучал по виску, — есть якорь, бордюр, о который она будет спотыкаться, ведь память хранит наш опыт, а опыт подсказывает решения жизненных трудностей, вне зависимости от чувств и эмоций, на которые не модно опираться в наше время, они же обманчивы и непостоянны! Так считают люди.