Метод Сократа: Искусство задавать вопросы о мире и о себе

Фарнсворт Уорд

Утвердив добродетель в качестве высшего блага, одновременно необходимого и достаточного для счастья, давайте позволим счастью иметь множество меньших составляющих вдобавок к добродетели. В эту категорию входит все, что Сократ причислял к неморальным благам: здоровье, богатство и так далее. В отрыве от добродетели каждое из них оказалось бы бесполезным. Но в сочетании с добродетелью (то есть при добродетельном использовании) они в некоторой степени увеличивали бы счастье [189] .

189

Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, p. 216.

Разница между

этим и «тезисом об идентичности», возможно, интересна, но с практической точки зрения весьма скромна. Все согласны с тем, что в сократической философии счастье отождествляется с добродетелью – и, следовательно, с мудростью, и, следовательно, со знанием – либо целиком, либо почти целиком. При этом, однако, сохраняются разногласия по поводу того, чем именно была добродетель в глазах Сократа – средством достижения счастья или важнейшей составляющей счастья. Эту дискуссию я тоже продолжать здесь не буду, ограничившись сноской, адресованной заинтересованному читателю [190] .

190

Мнение о том, что добродетель с сократической точки зрения инструментальна по отношению к счастью, оспаривают Ирвин и Властос. См.: Irwin, Plato's Moral Theory; Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, p. 7–10.

Сократическое видение счастья, какую бы из версий вы бы ни предпочли, наделяет практикующего сократика иммунитетом в отношении большинства бед. На суде Сократ произносит следующие слова:

Апология, 30c–d

Мне-то ведь не будет никакого вреда ни от Мелета, ни от Анита [обвинителей] – да они и не могут мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худшему было позволено вредить лучшему. Разумеется, он может убить, изгнать из отечества, отнять все права. Но ведь это он или еще кто-нибудь считает все подобное за великое зло, а я не считаю; гораздо же скорее считаю я злом именно то, что он теперь делает, замышляя несправедливо осудить человека на смерть.

Обычные жизненные неурядицы или, если уж на то пошло, даже и необычные, никак не задевают Сократа. Конечно, ему могут причинить физический вред. Но поскольку его счастье – то есть добротность его жизни – зависит от его собственной добродетели (или мудрости, или понимания), то все определяется им самим. Как мы скоро увидим, эта идея оказала заметное влияние на стоиков.

Добродетель как знание. Предположим, что хорошая жизнь сводится к жизни, прожитой добродетельно. Но что же тогда есть добродетель? [191] Сократ считает, что это форма знания; соответственно, порок в таком случае оказывается разновидностью невежества. Обе эти идеи, вместе взятые, можно упростить до сократического уравнения с тремя элементами: счастье = добродетель = знание [192] .

191

Впечатляющую дискуссию о лингвистических значениях добродетели и арете см.: Goldstein, Plato at the Googleplex, p. 139–142.

192

Примерно в таком виде это уравнение представил Уильям Ирвин. См. также: Prior, Socrates: Critical Assessments, 4, р. 231; Santas, Socratic Goods and Socratic Happiness.

Слова Сократа о том, что добродетель и знание – это одно и то же, могут удивить. Ведь знание представляется чем-то таким, что пребывает у нас в голове, а добродетель, скорее, кажется свойством совершаемых нами поступков. Таким образом, получается, что можно обладать одним, не имея при этом другого. С каждым случается, когда мы знаем, что тот или иной поступок был бы добродетелен, но не совершаем его. На древнегреческом это называется акрасией, что означает поведение вопреки здравому смыслу или отсутствие воли. Переживание подобных моментов заставляет нас считать, что знание и добродетель – совершенно разные вещи. Но Сократ так не думал.

Протагор, 352b–c

Большинство

считает, что знание не обладает силой… Несмотря на то что человеку нередко присуще знание, они полагают, что не знание им управляет, а что-либо другое: иногда страсть, иногда удовольствие, иногда скорбь, иной раз любовь, а чаще – страх. О знании они думают прямо как о невольнике: каждый тащит его в свою сторону. Таково ли примерно и твое мнение о знании, или ты полагаешь, что знание прекрасно и способно управлять человеком, так что того, кто познал хорошее и плохое, ничто уже не заставит поступать иначе, чем велит знание, и разум достаточно силен, чтобы помочь человеку?

Сократ, очевидно, придерживается последней точки зрения: если кажется, что вам не хватает воли, на самом деле это недостаток знаний. Иначе говоря, не существует никакой акрасии.

Это утверждение спорно, и мы не имеем возможности рассмотреть его здесь детально, но давайте попытаемся понять, хотя бы сжато, что Сократ имеет в виду. На протяжении всей книги мы настаивали на том, чтобы рассуждать не абстрактно, а сократически, то есть спрашивать, можно ли подкрепить то или иное утверждение личными знаниями и опытом. Поэтому давайте взглянем на ситуацию по-иному. Возможно, бывают соблазны, которым вы сопротивляетесь только потому, что осведомлены о них. Скажем, существуют наркотики, которых вы не принимаете, и продукты, которых вы не едите. Вы знаете, что они могут быть приятны, но даже не воспринимаете их как соблазн. Почему? Потому что достаточно много о них знаете. Вам известно, к чему они приводят и каково вам придется, если вы им поддадитесь. Если бы кто-то вдруг поздравил вас с тем, что, отказавшись попробовать наркотик, вы проявили изрядную силу воли, то вам, скорее всего, пришлось бы пожать плечами и ответить, что сила воли здесь ни причем: вам просто и так все понятно.

Сократ и другие вещи рассматривает под тем же углом. Если вы не смогли проявить волю, вам просто не удалось достичь того состояния, которое только что было описано – то есть максимально полного знания предмета. На ваши слова: «Я знал, но не смог себя остановить» – Сократ ответит, что, вероятно, этих знаний оказалось недостаточно. Конечно, здесь подразумевается определенная трактовка того, что такое по-настоящему «знать» что-то. Когда вы избегаете опасных наркотиков или иных подобных вещей, это происходит не только из-за того, что вы способны перечислить связанные с ними угрозы, но еще и потому, что вы знаете об этих опасностях в более глубоком смысле. Вы их полностью осознаете; они запечатлены у вас в уме. Иногда у нас нет такого рода знаний – мы можем лишь перечислить что-то. Это ложные знания, и мы слабы.

Сократу есть что сказать о недостатке знаний, который мы склонны принимать за дефицит силы воли. «Знание», которого нам не хватает в минуту слабости, чаще всего связано с четким пониманием затрат и выгод, то есть с их полным и всесторонним осознанием. В «Протагоре», например, Сократ говорит об искушениях, которые доставляют нам удовольствие сегодня и делают несчастными завтра. Причина столь невыгодных сделок заключается в своего рода ошибке измерения: нам сложно сейчас оценить, как мы будем себя чувствовать в будущем [193] . Скорее всего, вы действовали бы по-другому, если бы все последствия были бы выложены перед вами без утайки и без прикрас, но завтрашний день никак не может открываться перед нами во всех подробностях. Иначе говоря, речь идет о проблеме знания.

193

Протагор, 356a–e.

Сократическое отождествление добродетели и знания подразумевает следующее: люди, которые поступают неправильно, заблуждаются. Эта идея становится максимально доступной, когда мы начинаем рассуждать о личных интересах. Согласно Сократу, люди всегда стараются делать то, что кажется им наилучшим для них самих: их главнейшее желание – поступать себе во благо. Если под «благом» понимать нечто определенное, то, похоже, такое утверждение будет правдой. Было бы безумием предполагать, что кто-то намеренно предпримет нечто такое, что нанесет ущерб ему лично. Проблема, однако, в том, что самоубийца, прыгающий с моста, руководствуется весьма необычным представлением о том, что для него является наилучшим: он полагает, что это смерть. Иначе говоря, если вы желаете для себя чего-то плохого, то в момент, когда вы этого хотите, оно отнюдь не кажется вам плохим, по крайней мере по сравнению с другими вариантами.