Миф о другой Эвридике
Шрифт:
– На завтра нам силы понадобятся.
– Будут силы. Должны быть силы.
Они всё-таки смогли задремать.
Эля поняла, что это не явь, а сон, потому что увидела его. Зверёныша. Во сне машина ехала медленно, хотя стрелка спидометра стояла на двухстах. Зверёныш был уже не зверёныш, а большой зверь, величиной со льва. Он неторопливо шёл за машиной и заглядывал к ним через боковое окно. У него была белая короткая шерсть с дымчатым отливом. Темнота отчего-то не притеняла её цвет, он был ярок, словно солнечным днём. Его пронзительные глаза смотрели на Элю и Юлю. Юля тоже, сидя рядом, не сводила с него глаз.
– Привет, – сказала Юля, – Мы рады тебя видеть. Ты действительно вырос. Отчего?
Он не ответил. Он мог отвечать только «да» и «нет».
Эля: – Ты не отстанешь по дороге?
Опустил взгляд – не смотрит. «Нет».
Юля: – Мы едем в Сабринск. У нас важное дело. Ты поможешь нам?
Поднял взгляд – смотрит. «Да».
Эля: – Это… то, что мы сделаем… Это будет трудно для тебя?
Смотрит.
Эля: – А для нас? Для нас – будет трудно?
Смотрит.
Юля: – Ну и пускай. Всё равно мы не отступим. Что бы ни стоило. Эти твари должны быть наказаны. Понимаешь?
Смотрит.
Эля: – Сколько несчастий они принесли! Сколько девчонок они отправили в рабство. На унижения. На смерть. Они… такие, как они, убили маму… убили Симона.
Юля: – Они никого не боятся. Они могут всех подкупить. Потому что все – продажные. Никто с ними не борется по-настоящему. Пускай теперь они боятся нас. И тебя.
Эля: – Они получат то, что заслуживают. Ты согласен?.. согласен?
Смотрит.
Юля: – Это хорошо, что ты с нами. Только… Такое дело. Почему-то ты – вон как вырос. У тебя прибавилось сил. А мы, наоборот, все измотанные. Неважно чувствуем себя. Почему?
Эля: – Твоя энергия стала плохо действовать на нас?
Не смотрит.
Юля: – Но ведь так? Ты можешь что-нибудь сделать с этим?
Не смотрит.
Эля: – А мы? Мы сами?
Не смотрит.
Юля: – А кто может? Как же нам быть?
Зверёныш отвернул в сторону от окна, с шага перешёл на мягкий, изящный бег, стал обгонять машину и растворяться в тёмном воздухе. Вскоре от него не осталось следа.
Эля открыла глаза, повернула голову. Рядом сидела проснувшаяся Юля.
– Долго ещё? – спросила Эля водителя.
– Подъезжаем.
4. Рамин
В тринадцать-четырнадцать лет подрастающий человек, прежде всего – мечтатель. Он лишь нацеливается, без особой в себе уверенности, к будущим поступкам. В пятнадцать-шестнадцать – он уже деятель, пробователь и бессомненный всему судья. Сомневаться он научится к двадцати.
Злая невзгода может зашвырнуть юного человека на середину медленной реки, в тёмное беспонятье-безволье. Там нельзя утонуть, но быть там долго невыносимо. И обязательно доберётся к человеку одно из двух тягловых чувств, и обязательно вытащит его к новому берегу деятельности, совсем не к тому, что был раньше. К которому? Смотря какое из чувств-буксиров успеет первым: любовь или ненависть.
К Юле с Элей успела ненависть.
Рамин, выйдя из подъезда дома синичек, остановился у своей машины, постоял в смутном раздумье.
Опять просчёт. Надо было всё бросить и сразу приехать. Сразу. После Юлиных путанных телефонных россказней о протекающем кране, о сантехнике, из-за которого отменяется их встреча. Мало того, что не сразу, ещё и задержаться пришлось из-за внезапно нагрянувшей инспекции горздрава. У инспекторов появилась пакостная мода объявляться не в начале, а в конце рабочего дня, очевидно, в надежде на предфинишное расслабление дисциплины и большие возможности к чему-то придраться. Он торчал бы с ними до сих пор, если б, мимоходом позвонив синичкам, не обнаружил, что их телефон отключен. Это было уже тревожно. Рамин передал садистов-инспекторов Лите и приехал сюда. Дверь, конечно, оказалась запертой, но у него был ключ, которым он без колебаний воспользовался.
Он обнаружил брошенные на диване их повседневные джинсики-футболочки, не сложенную гладильную доску: они куда-то наряжались; не убранную губную помаду, тушь, тени и блески для век: они куда-то всерьёз прихорашивались. Любознательная соседка на его вопрос сообщила, что видела девочек на лестнице, расфуфыренных в пух и прах.
Куда они пошли? Зачем отключили мобильник? Было о чём размыслить.
Ненависть? Что из того? Ненависть – чувство, как чувство, ничего особенного в ней нет. Она не опасна, если не подвигает к поступкам. Она никуда не подвигает, если объект ненависти недостижим (ненавидьте, сколько влезет, Гитлера, Сталина, Чикатило, директора завода Иванова, ограбившего завод, лишившего вас работы и блаженствующего где-нибудь во Флориде – что вы им сделаете?). Если ваша жажда возмездия мерзавцу, коль вдруг приключилась она, тут же погасится неминуемой угрозой для вас («ну точно ж знаю, что вон тот тип в роскошном «бентли» – убийца, насильник, наркоделец и ещё чёрт знает, кто и заслуживает только смерти… а попробуй-ка на него замахнись – тебя самого вмиг по стенке размажут и скажут, что так было, и все поверят»). И наконец, если проникнуты вы добротным здравым смыслом, если вкоренённы в вас мудрые библейские заповеди – в этом случае никаких ни к кому агрессивных жажд в принципе возникнуть не может.
И вот – две юные синеглазки, свободные от этих «если». Не отягченные ни малой толикой библейской смиренности, ни крупицей жизненного опыта. Испытавшие подлое насилие над собою. Потерявшие единственного близкого человека: мать – жертву злодеяния. Знающие, что хотя прямые насильники и убийцы покараны, их сообщники живы-здоровы и творят такое же зло с другими беззащитными. А главное – ощутившие рядом с собой новую, неведомую силу. Понявшие способность свою сокрушить мерзавцев и уцелеть самим.
Они выбирали недолго и выбрали действие. И способ отыскать злодеев. Надёжный способ ловли на живца. А значит – никуда им, кроме как в Парс.
*
– Ну да, вон под тем фонарём они и стояли, – показала загорелой рукой фиолетовая, – Все из себя. Деловые, блин, до икоты. Мика, – обратилась она к своей чернявой подруге, – помнишь тех двух засранок? Ой, извините, – кокетливо взглянула на Рамина.
– Ничего.
Чернявая кивнула, не разжимая губ, мерно упражняя челюсти жвачкой.
– Малолетки же! – строго возгласила фиолетовая, – Куда это годится! Ну, я позвала Цана – разбираться с приблудными.
– Пришёл Цан. Дальше, – скомандовал «шкипер».
«Чем не флибустьерский шкипер?», – мельком подумалось Рамину: головастый, широкозадый мужичара, обладатель сварливого сыпучего баса и плотной, ровно подстриженной медной бородки от уха до уха. Его вызвонила фиолетовая. Сама она, как и её чернявая «коллега», на вопросы Рамина отвечать отказалась. Успев, правда, признаться, что видела девочек полчаса назад.