Морок параноика
Шрифт:
Она вышла к воротам и огляделась. Западную часть неба начало заволакивать облаками; свет закатного солнца пробивался сквозь них отдельными полосами, и останки города в таком беспорядочном освещении выглядели причудливо и жутко. «Какой-нибудь оголтелый киношник дал бы вырвать себе правый глаз, чтобы хоть одним левым взглянуть на это» - со злостью подумала Вера. И вдруг от неожиданности вытаращила глаза. На высоком берегу реки, там, где еще вчера виднелся над лесом крест Успенского храма, над полуповаленными деревьями поднимался к небу аккуратный столбик дыма. Не те беспорядочные
Сам храм не мог быть виден из-за деревьев, но в том месте, где он должен был стоять, просматривалось некое темное пятно. Вере даже показалось, что она различает смутные очертания купола. Не тратя больше времени на разглядывания и раздумья, она быстрым шагом направилась в ту сторону.
Храм стоял. Другой вопрос, в каком виде. Вера, глядя на него, опять подумала, что ударная волна была все же какой-то странной. С купола начисто сорвана кровля, креста нет, колоколов на колокольне нет, пустые оконные рамы зияют чернотой. Но стены остались без повреждений и даже не почернели. И входная дверь цела, не вдавлена, не перекошена. Или двести лет назад строили не в пример крепче нынешнего…
И пожара здесь не было, хотя, по логике вещей, очень даже мог быть – храм метров на семьсот ближе к эпицентру, чем больница. Хотя кто его знает…
Дом священника пострадал примерно настолько же, насколько храм, – с него сдуло кровлю и вынесло стекла со стороны эпицентра. И, действительно, из печной трубы поднимался к небу серенький дымок.
Вера обошла дом, взошла на крыльцо и постучалась. Подождала немного и еще раз постучалась. Опять не дождавшись ответа, тихонько потянула за ручку двери. Та оказалась не заперта. Вера рискнула войти.
В сенях никого. Но из-за следующей двери доносились звуки, говорящие о том, что в доме кто-то есть. Вера открыла дверь и вошла в комнату.
Это было довольно просторное помещение, служившее одновременно кухней и столовой. У стены, противоположной входу, стояла настоящая русская печь. И, если по отделке стен было видно, что они достаточно свежие, то печка, хоть и чисто выбеленная, была старая. Скорее всего, когда перестраивали и обновляли дом, ее просто не стали ломать.
В печи горел огонь; заплаканная женщина лет сорока пяти стояла возле нее, полунагнувшись, и что-то передвигала внутри. У стены рядом с печью на старом диване сидели, прижавшись друг к другу, семь или восемь ребятишек разного возраста, от подростка до совсем маленьких, примостившихся на руках у старших. Они сидели неподвижно и молчали. Лица тех, что постарше, своими выражениями, насколько это возможно, повторяли выражение лица матери.
Вера была наслышана о том батюшке, что жил здесь, о большом чадолюбии его и матушки, родившей ему то ли девять, то ли десять детей, и всегда с оттенком белой зависти восхищалась их родительской отвагой, вздыхая, что ей самой второго-то ребенка не осилить, не то, что десятого. Но сейчас вид этих детишек со скорбно опущенными уголками губ и огромными от страха глазами подействовал на нее крайне угнетающе. Сила
Она задавила готовую вновь начаться истерику и обратилась к матушке:
– Здравствуйте! Простите, что я вот так, без приглашения, к вам пришла. Я стучала, но никто не отозвался. Могу ли я видеть батюшку? Жив ли он?
Последнюю фразу она, похоже, сказала зря. Матушка, уже, было, собравшаяся отвечать, услышав «жив ли он», заплакала и ничего сказать не смогла. Вера решила, что батюшка погиб, и собралась извиниться и уйти, но тут один из старших детей, мальчик лет одиннадцати, встал и подошел к ней.
– Батюшка вон там, – шепотом сказал он и показал на дверь в еще одну комнату. И зачем-то добавил, – с Катей.
И потупился, явно сглатывая слезы.
– А туда можно войти? – на всякий случай спросила Вера, которая, кажется, начала догадываться, что это могло быть.
Мальчик как-то неопределенно потряс головой и сел на место.
Вера посмотрела на матушку. Та уже немного успокоилась и опять уткнулась в печку, будто забыв о присутствии постороннего в доме. Вера недоуменно посмотрела на нее, потом на застывших детишек, потом опять на нее. И осмелилась заглянуть в соседнюю комнату.
На красивой детской кроватке с расписными спинками, на покрытой пятнами крови простыне лежала девочка лет шести. Густые русые волосы. Маленькие аккуратные ушки. Правильный овал лица. Высокий лоб. Она, наверно, была красавицей. Утром. За секунду до того, как ее посекло осколками оконного стекла, у которого она, очевидно, стояла, когда рвануло. Как так вышло, что она одна из всей семьи оказалась на той стороне дома, что глядела на город, теперь бессмысленно было гадать.
Ее лица почти не было видно под запекшейся кровью. В крови были грудь и живот. Она была еще жива, но дыхание едва угадывалось. Участки кожи, не залитые кровью, приобрели тот страшный восковой оттенок, что Вера уже видела сегодня.
Батюшка стоял на коленях рядом с кроваткой и еле слышно молился, прикрыв глаза. Из-под опущенных век то и дело скатывались по щекам слезинки.
“Батюшка, какого хрена! – подумала Вера. – Неужели вы не могли выглянуть в окно и увидеть, что больничные корпуса не разрушены? И что там вам могли бы помочь и помогли бы! А теперь неизвестно, успеем ли мы…”
Она тихонько подошла к батюшке и опустилась на колени рядом с ним. Батюшка не заметил ее.
– Батюшка! – шепотом позвала Вера. – Простите, что так не вовремя к вам обращаюсь… Батюшка, вы слышите меня?
Тот резко повернул голову и посмотрел на Веру непонимающе и, как ей показалось, испуганно:
– Что?..
– Батюшка! – Вера вздохнула. – Простите, что я так не вовремя. Может быть, попробовать отнести вашу дочь в больницу? Там ей могли бы помочь.
– Вы хотите сказать, что больница… осталась? – удивлению батюшки не было предела.
– Да, осталась, - кивнула Вера, – Курбанов сейчас главный врач. Знаете Курбанова? Ну, вот… Я к вам совсем по другому делу шла, но это можно потом. А сейчас давайте попробуем…