Музей
Шрифт:
– Не. На практике надо попробовать всё, что только можно!
Набрав закусок – хлеба, огурцов, Лиза и Костик опять пошли наверх.
Лиза завалилась в ватнике на диванчик, обнимая лису.
Рядом с диванчиком стоял ломберный столик под зелёным сукном. На нём лежали Лизины папки. А ещё там лежала газета Герцена и Огарёва «Колокол» за 1866 год.
Кутаясь в ватник и закусывая водку коркой хлеба, Лиза улыбалась Костику.
– Национальное спасение от холода – ватник и водка. Их можно совмещать. А можно применять по отдельности.
– Лежать в ватнике на изящном диване девятнадцатого века – изысканное удовольствие. Тепло и исторично, – Костик блаженно потягивал настойку, глядя на Лизу. – Вроде ты и быдло, а вроде – часть интеллигенции. В одной руке журнал «Колокол», в другой – рюмашка. В музее можно совмещать несовместимое. Дворянские вещицы и вещи тех, кто расстреливал дворян в семнадцатом году. Всё рядом, под одним стеклом.
Лиза сразу разомлела от настойки и сомкнула глаза.
Над изголовьем Лизиного диванчика нависали строгие портреты «наших всё».
Пушкин и Достоевский косились на лису и гербарную папку, как бы намекая на бессмысленность Лизиного существования, и она, устыдившись, притворялась спящей.
С непривычки мешали часы. Их в музее много. Все рабочие. Висят по стенам. Одни тикают быстрее. Другие медленнее. Но бьют всегда одновременно. И эта минута боя сводит с ума.
Лиза очнулась от боя часов. Но папки открывать так и не стала.
Взяла со столика архивный номер газеты «Колокол» Герцена и Огарёва.
– «…речь наша подкосилась чёрной вестью из Иркутска, Серно-Соловьёвич умер 5 Марта… Эти убийцы не дают промахов! Благороднейший, чистейший, честнейший Серно-Соловьевич – и его убили… Укоряющая тень Серно-Соловьевича прошла мимо нас печальным протестом…».
– Кто такой Серно-Соловьёвич? Кость, чего они о нём переживают?
– Ты же не любишь историю. Это не ботаника, какая тебе разница?
– Капитолина Ивановна тебя ко мне приставила, чтобы ты мной занимался…
Лиза и лиса пристально смотрели на спину Костика. И он уже знал, что в отличие от портретов классиков, они не отстанут, потому что хотят поговорить.
Костик, вздохнув, повернулся к Лизе и лисе:
– Серно-Соловьёвич – диссидент. Пересылал свои пасквили Герцену в Лондон. Публиковался в «Колоколе» анонимно. Организовал тайное общество, пытался поднять в России крестьянское восстание. Предлагал продать Аляску американцам.
– Зачем он хотел продать Аляску? Он тоже служил Госдепу?
– Нет, он просто хотел поделить выручку между крестьянами. Хотя, кто его знает.
– И что с ним стало?
– Сослали в Сибирь на вечное поселение. Но он и там умудрился гадить Родине – готовил восстание ссыльных поляков.
– Вот же гадина! – возмутилась Лиза, отхлёбнув из рюмки.
– Кстати, у нас на кладбище похоронен его оппонент по поводу Аляски. Сергей Александрович Костливцев. «Добрый начальник» в «Губернских очерках» Салтыкова-Щедрина. Дальше Костливцев служил в министерстве финансов. Инспектировал Русскую Америку. И находил её продажу невыгодной…
– Выходит, он боролся с Госдепом? А почему Екатерина его не послушалась?
– Какая Екатерина?
– Кажется, вторая, – напряглась Лиза.
– Когда продавали Аляску, Россией правил её правнук – Александр II.
– Но ведь Расторгует поёт в «Не валяй дурака, Америка»: «Екатерина, ты была не права», – уверенно сказала Лиза.
Костик хмыкнул:
– «Отдавай-ка землицу Алясочку, отдавай-ка родимую взад…». Эх, и как они эти песни пишут… В принципе, не важно, кто продал. Расторгуев боль народную выразил.
Сонная Лиза посматривала на настенные часы:
– Нам не пора закрываться?
– Вообще-то пора.
Костик выключил компьютер и неторопливо собирал свои бумажки.
Лиза тем временем терзала патефон в зале советского быта. Она взяла в руки маленькую чёрную пластинку. Читая вслух:
– Сделано в Ленинграде, фабрика артели «Минерал». Исполняет джаз-оркестр под управлением Н. Минх. Танго «Сумерки»…
Лиза поставила пластинку на патефон. Покрутила ручку, навела иглу. Зазвучала хриплая музыка. Обняв плешивую лису, Лиза пустилась танцевать, поглядывая на себя в большое зеркало-псише.
Вошедший с ключами Костик, прервал её танец.
– Ну пошли, танцовщица. Завтра продолжишь. Не забудь ватник снять. И валенки.
Уже закрывали двери, когда ворвалась какая-то женщина и сказала:
– Я принесла вам деньги!
Лиза с Костиком аж присели от радости. Подумав, что выходной прошёл не зря. И пододвинули поближе картонный домик для пожертвований.
И тут посетительница достала пятак тысяча восемьсот шестидесятого года.
– Вот! Почистите его, и будет вам прекрасный экспонат!
– Спасибо, – Костик положил монету под стекло. И улыбнулся Лизе. – А ты что думала? В музей только такие деньги и приносят.
ПОРТРЕТ КРЕСТЬЯНИНА КРЮКОВА
Понедельник. Опять звонит колокольчик над дверью, опять посетители.
Кого они видят первым? Нет, не Костика. И не Капитолину.
Всяк входящего в краеведческий музей встречает портрет крестьянина Крюкова в золочёной раме.
Дебелый мужчина в папахе смотрит смелым и открытым взглядом. Как бы напоминая, что все здоровые силы народа собрались здесь, в музее.
– Кто это? – спросила Лиза ещё в первый день знакомства с музеем.
– Это крестьянин Крюков с Вологодчины, – пояснил Костик.
– А почему он в папахе? Он что, казак?
– Папахи носили не только казаки.
– Зачем крестьянину портрет? – недоумевала Лиза.
– Он был призван воевать в Первую мировую. Получил Георгия. Портрет рисовали прямо на фронте. Не удивляйся. Тогда была такая компания: художники ездили на передовую – запечатлеть героев. В тридцатые годы потомки Крюкова переехали в Павловск. Орден на портрете они при большевиках закрасили, галуны и кокарду на папахе – тоже. Скрывали принадлежность деда к царской армии.