Музей
Шрифт:
Лиза нехотя начала листать документы.
КОСТЯНОЙ СУП
– Кость!
Костик, не отрываясь от компьютера.
– Да, Лиза.
– А почему все садовники в Павловске были немцы?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну вот – Асмус, Визлер, Вейнман, Эльтц, Шмидт, Боде, Катцер. Хоть бы одна русская фамилия.
– Они приезжали немцами, а здесь становились русскими. Потомки Боде часто бывают у нас в музее. Праправнучка Асмуса тоже живет в России. Ты не увидишь в них ничего немецкого.
Костик снова обратился к компьютеру.
– Так, чего я хотел посмотреть? Да. Авель. Мне всё со сном никак не успокоиться.
– А ты посмотри в соннике, к чему снится Авель. В Яндексе…
Костик рассерженно обернулся на Лизу.
– Ну ладно… – Лиза поняла, что сморозила чушь. – Не Авель гугли, а к чему снится монах.
– Сразу видно, что с историей ты не дружишь, Лиза.
Костик снова впился в экран и что-то бормотал про себя.
Лиза вздыхая, открывала папки, снова закрывала их.
– Умаялась ты, доченька, от скуки, – улыбаясь, жалел её Лукич.
– Мальчики, девочки, к столу! – прервала их занятия Капитолина. – Сопротивление Госдепу требует сил!
Лиза первая подскочила с дивана. И побежала по лестнице обедать.
Капитолина поддерживала энтузиазм своих старателей горячим супом.
– Сварен на бульоне из косточки, – обычно приговаривала она, открывая домашний термос.
За это Лукич прозвал суп директрисы «костяным». Хотя костей в нём никогда никто не видел. Необычайная разваренность всех компонентов супа приводила к тому, что ни один сотрудник не смог бы с точностью сказать – от птицы кость была первоначально или от млекопитающего. С чем сварен суп – одна из нерушимых тайн музея, но всем хотелось похлебать горячего.
– Лукич! Константин! К столу! – повторно призывала Капитолина.
Краеведческие обеды проходили чинно.
Стол позапрошлого века с инвентаризационным номером накрывался советской клеёнкой с инвентаризационным номером, по прошествии пятидесяти лет клеёнка тоже считалась антикварной.
Костяной суп переливали из термоса в расписную супницу. И разливали старинным фарфоровым половником в плошки из дерева, переданные музею потомками крестьянина Артюшко.
Капитолина по очереди подавала суп Костику, пожилому Лукичу. И краеведу Шуре Рабкину.
Сегодня Шура тоже был в музее и уже познакомился с Лизой, впечатлив её своей тоскою. И задумчивостью.
Шура имел инвалидность по сердцу, но напросился в музей работать на полставки.
Сидели за обедом по-домашнему. В музее как в родной хрущёвке. Еда и туалет – совмещены. Дверь в санузел находилась прямо в кабинете Капы. Сотрудники сновали мимо начальницы к унитазу. Хоть книгу записей веди – кто сколько раз…
Костик испытывал страшную неловкость:
– Бедная Капа. Все бегают через её кабинет в туалет туда-обратно. Вон Рабкин по сто раз на дню.
– Ась? – не расслышал Шура, макая сухари в свой бледненький цикорий.
Костик называл еврея Рабкина жидоватником.
Шура – иудей по отцу и русский патриот по матери, демонстративно носил ватник с шестиконечною звездою на спине. И сам он – ватник. Причём ватник заслонял в нём еврея, а еврей – люмпена. Всё это гармонично уживалось в Шуре, делая его милейшим человеком.
Одно в нём удручало – декадентское нытьё.
Шура постоянно стенал по поводу своей скорейшей смерти. Здоровье у него, и правда, несколько хромало. И клапан в сердце заменён, и почки не в порядке.
Хлебая пайку костяного супа, он обоснованно нудил:
– Капа, похорони меня рядом с Комиссаровым. У меня больше никого нет, а ты будешь нас навещать обоих.
– А что, Леонид уже умер? – покачнулась Капа.
– Нет, вроде. Жив.
– Тьфу на тебя! Вы ещё ни одно подземелье не откопали. А норовите помереть.
С подачи влюблённого в неё Комисарова директриса была уверена, что район Павловска прямо-таки наводнён подземными проходами, ведущими начало от шведов и масонов времён Павла I.
– Живите, Шура, хватит ныть, – советовал Лукич.
– Жизнь – это юдоль скорби, – Шура картинно вздохнул. – Нет, Капа, ты скажи, какой гранит мне лучше взять на памятник надгробный?
– Красный. Он в нашем климате меньше разрушается, – деловито советовал Костик. – Или по традиции можно откопать какое-нибудь древнее надгробие. И надпись перебить на новую. Как фараоны делали. Был, скажем, Вейнман, а стал Шура Рабкин.
– Костик, это п,ошло. Мне даже умирать перехотелось! Кстати, завтра на кладбище пойдём, если погода хорошая?
– Пойдём, куда ж мы денемся.
Кладбище – отдушина для Шуры и Костика. В солнечные дни они всё время норовили сбежать туда из-под Капиного надзора. Чтобы бродить, как мальчишки, чего-нибудь искать, делать открытия. На кладбище воздух вольности и приключений. Да и не только в этом причина их походов…
Дело в том, что музей заключил договор с кладбищем на составление путеводителя. Этой работой уже второй год занимались Костик и Шура Рабкин.
ЗАКАЗ ОТ ПОХОРОННОГО БЮРО
Всё началось ещё зимой. Рабкин иногда вспоминал, как это было.
Заказ от похоронного бюро свалился на голову вместе со снегопадом – требовалось нанести на план захоронения хоть сколько-нибудь известных соотечественников.
Картирование городского кладбища в такую погоду не радовало, но музейная зарплата мала – и Костик с Рабкиным были рады хоть какой-то подработке.
Летние ботинки чавкали в ледяной каше, мысли нерадостные, чувства – подмороженные.
Фотоаппарат, фляжка с коньяком. Поверх шерстяных носков – полиэтиленовые кульки, но ноги всё равно безнадёжно промокли.