Мы были в этой жизни
Шрифт:
– Возьми, можешь дочитать. Книги для того и издаются, чтобы их читали. Но учти, если ещё раз мне скажут, что на уроке читаешь постороннюю литературу – мало не покажется.
А потом сказал маме:
– Не загружай его ничем! – и ко мне: – Книгу-то, небось, утром отдать надо?
– Через три часа Валерик Парахневич заберёт, ему на ночь дали!
Подростком, а затем и юношей я был очень невезучим в играх. Кое-как ещё справлялся в игре в «матки» (очень упрощённая разновидность американского бейсбола) и в городки. А вот в хоккее, в который азартно бились на скованной льдом реке самодельными клюшками и шайбами, на самодельных коньках, прикрученных к валенкам верёвками, и в футболе – поначалу из-за отсутствия настоящего мяча играли любым – резиновым, волейбольным, а то и тряпичным – был просто провальным. Перепробовали меня и в качестве защитника, и в качестве нападающего, был я и вратарём. Тоже никудышным. Кто-то дал мне и кличку подходящую – «Беда», больно бившую по самолюбию. А я очень старался, так как отличная учёба в школе славы среди деревенских мальчишек не приносила, скорее даже наоборот. А значит, и друзей среди моих сверстников, деревенских «авторитетов», не было, и девчонки смотрели как бы сквозь меня, из-за чего, помнится, очень переживал. Но чем больше старался отличиться с мячом или шайбой, тем хуже у меня получалось.
Было двое ребят, двое друзей в Поболово, которым я очень завидовал: мой сосед, четвёртый или пятый ребенок плодовитого сапожника Алексея по кличке Кривой – Ваня Толкачёв, классом старше меня, и Федя Иванов, сын переселенцев с Украины, классом моложе. Оба переростки, второгодники. И оба классно играли в футбол, их даже взяли в команду совхоза, сразу запасными, а потом ввели и в основной состав. Очень я им завидовал! Не столько мастерству, сколько тому, что к нему прилагалось – поездкам в район на соревнования, умению весомо разговаривать, по-взрослому курить и держать пивную кружку, подчёркнуто независимой и снисходительной манере вести себя с девушками, с которыми, казалось, у них всё было или, по крайней мере, могло быть сегодня же вечером. Более того, Иван, поговаривали, всерьёз ухаживал за школьной пионервожатой, присланной к нам из района. Хотя я был готов пожертвовать всеми своими пятёрками, чтобы стать с ними запанибрата, подружиться мне с этими хлопцами не удавалось, несмотря на то, что Иван был моим соседом. Как ни странно, помог мне тот самый день рождения, после которого мама отпаивала меня рассолом.
Пить меня учил дядя Яков. Помню, месяцем раньше попал к нему на первач. Он поставил на стол бутылку ещё теплёнькой самогонки и сковороду с только что поджаренным мясом. Налил полный гранёный стакан себе и – к моему ужасу – мне.
– Да я умру, если выпью, – возразил я. – Ещё никогда водки не пил.
– Не памрэш. Гляди, як гэта робицца!
Он выпил стакан самогона, как воду, не поморщившись, и перевернул его. Честно говоря, я действительно подумал, что там вода.
– Не веришь – попробуй сам!
Я только понюхал. Тогда он налил из бутылки в ложку и поднёс спичку: жидкость загорелась спокойным синим пламенем.
– Боишься? Не надо. Но запомни: стакан – норма для взрослого. Никогда не пей рюмками – превысишь норму и не заметишь. Налей стакан – и сразу потом переверни. И всё на этом. А коли нет – потихоньку отхлёбывай с каждым тостом. И закусывай, желательно салом. Стакан – и никогда пьяным не будешь!
Эту науку я и вспомнил в день семнадцатилетия Ивана. Всем расставили пятидесятиграммовые стопочки, я же себе попросил стакан и, произнеся тост, под изумлёнными взглядами совхозных футболистов осушил без остановки в надежде, что не поморщился. Самогон мне показался слабоватым. Я понюхал кусочек чёрного, необыкновенно ароматного хлеба и победно огляделся. Вот вам и директорский сынок! Вот вам и Беда!
Все захлопали, а я потянулся за салом. В этот вечер я был необычайно раскован, весел и остроумен. Даже пионервожатая, сидевшая рядом с виновником торжества, как мне показалось, бросила на меня оценивающий взгляд.
Всё было бы замечательно, но в эйфории совсем забыл завет дяди: только стакан. Когда гости стали расходиться, не выдержал и «на посошок» выпил ещё рюмку. И пошёл провожать через речку троюродного брата, прибывшего на побывку из воинской части. А на обратном пути и упал в горячий снег…
Когда мама меня выходила с помощью рассола, пошёл навестить именинника. В сенях как полоумные визжали двое подсвинков: в сильные морозы их подселяли поближе к теплу.
– Что с вашими поросятами, тётя Катя? – спросил я мать Ивана.
– Да друг твой вчера напился как свинья и выблевал в корыто, а они сожрали. Вот и распевают!
Мой друг лежал в постели полумёртвый с мокрым полотенцем на лбу. Увидев меня – а я старался держаться как гвоздь, – завистливо пробормотал:
– Я вчера перебрал, а ты, вижу, молоток, хоть и стаканами пьёшь. Мы с Федей завтра едем в Рогачёв получать мячи и форму для команды – надо к сезону готовиться. Поедешь с нами?
Следующим летом я играл в футбол с совхозной командой. Правда, только на тренировках, да и то недолго. Вместе с командой ездил и на соревнования в кузове совхозного автомобиля, правда, лишь в качестве особо приближённого болельщика. Но и этот статус возвысил меня в собственных глазах. В десятом классе выяснилось, что у Ивана с пионервожатой роман не сложился, и она положила глаз на меня. Признаюсь, если бы не поступил в университет и вернулся в деревню, вполне мог бы жениться. Она снимала квартиру в доме бабки Михалины, а та была мастерицей сводить молодых да ранних.
На пионервожатой женился мой друг Федя. Свадьбе мог помешать военкомат, но Федя колол дрова и «невзначай» отрубил себе мизинец и безымянный пальцы на левой руке. Призывника Иванова комиссовали, пионервожатая же, конечно, не могла устоять против этого подвига во имя любви.
Оба моих друга ушли из жизни довольно рано. Ваня Толкачеёв остался на сверхсрочную, рано женился, закончил какую-то военную школу, стал лейтенантом, а потом запил. Жена ушла, он умер на почве алкоголизма.
Федя Иванов на десятом году счастливой супружеской жизни разбился на мотоцикле. Целый день копал с женой картошку, таскал и грузил тяжёлые мешки. На скорости стало плохо с сердцем, и он врезался в дерево.
С детства у меня осталось убеждение, что дружество – одна из самых больших Божьих благодатей для человека, а умение дружить – одно из лучших качеств. Всегда старался сойтись с симпатичным мне человеком, понять его, открыться самому. Всегда был рад оказаться под руками, когда такому человеку нужна была помощь. И судьба не обделила меня друзьями. Расставшись со школьными, приобрёл новых в университете и на работе. Не знаю, удастся ли мне продолжить эти воспоминания, поэтому очень хочется назвать по именам тех, которые мне дороги до сих пор. Одни, как говорится, уже далече – мои однокурсники, доктора наук Магомед-Гаджи Назиров и Анатолий Исаев, талантливейший журналист Миша Малчун, преданнейший в дружбе Виктор Юдкин. Другие здравствуют, и мы всегда и во всём стараемся поддержать друг друга, хотя судьба и разбросала нас по разным странам и континентам: мои давнишние друзья живут сейчас в Израиле, в Германии, в США, не говоря уже о Риге и Москве.
Долголетнюю дружбу считаю высокой наградой, которую судьба может даровать человеку. А стаж нашей дружбы (это тоже работа) в большинстве случаев превышает три-четыре десятка лет. С Юрием Глаголевым – правда он теперь Юрий Голан – два года назад мы отметили 50-летие нашей дружбы.
В – Риге же у меня ещё и целый коллектив молодых друзей, тёплыми отношениями с которыми на склоне лет горжусь и дорожу не меньше: редакция газеты «Суббота», моё последнее и очень дорогое мне рабочее место.