На исходе дня. История ночи

Экерч А. Роджер

Работники средней квалификации считали, что для большей части стоящих перед ними задач простейших источников света будет достаточно. Предпочтение отдавалось масляным лампам и свечам. На острове Мэн слово аrпапе на языке островитян означало «работа, производимая ночью при свете свечи». В Швеции мастера каждую осень приглашали учеников и подмастерьев к себе домой на шуточный праздник ljusinbrinning, то есть «обжиг», чтобы отметить наступление сезона работы при искусственном освещении. Немецкие ремесленники, напротив, праздновали пиром, называемым lichtbraten («обжигающий свет»), конец зимней темноты. Английские сапожники также устраивали в марте ритуал, известный как wetting the block («размачивание колодки»). В ту эпоху работягам приходилось пользоваться разного рода лучинами и даже, в некоторых случаях, довольствоваться лунным светом. Другой проблемой были расходы, связанные с искусственным освещением. Писатель елизаветинской эпохи проклинал высокие цены на сальные свечи, ведь это было «большой помехой для бедных тружеников, которые не спят по ночам». Распространенное выражение «не стоит свеч» означало работу слишком незначительную, чтобы гарантировать хотя бы покрытие расходов. И все же для многих ремесленников выгода превосходила траты. В народной песенке под названием «Восторг портного» работодатель объявляет:

В достатке мыла и свечей — всю ночь они горят.

Довольно света здесь — трудись, пока глаза не спят [37] .

Действительно, газета London Evening Post сообщала в 1760 году: «Несколько месяцев в зимний сезон многие ремесленники работают по семь-восемь часов при свете свечей утром и вечером», даже несмотря на то, добавлял газетчик, что им «требуется большое их количество»²⁰.

Из ночи в ночь усердно трудились и женщины. В отличие от мужчин среднего или низшего класса, которые в основном работали вне дома, многие горожанки, жены и дочери, полностью посвящали свои дни домашнему хозяйству, за исключением отлучек по повседневным делам, работ, выполняемых на улице, да визитов к ближайшей соседке. К концу XVI века женщин все чаще предостерегали от праздных шатаний «из дома в дом, чтобы послушать всяческие басни», как это делает Батская ткачиха в «Кентерберийских рассказах» (ок. 1387) Чосера. От добродетельной женщины ожидалось, что она будет скорее «трудиться дома», нежели «болтаться по улице». Ее моральные характеристики были, по общему мнению, важной частью хорошей репутации семейства, ведь ее поведение там контролировалось наиболее жестко. Пусть не хозяйка своего дома, а только жена, но тем не менее она была его хранительницей со всеми вытекающими из этого обязанностями. Приготовление пищи, уборка и уход за детьми требовали полной дневной занятости. Хотя многие женщины вставали раньше, чем их мужья, у них в течение дня было меньше шансов для отдыха. «Погода может даровать мужчинам небольшую передышку, — писал Томас Тассер в XVI веке, — но дела хозяйки не имеют конца»²¹.

37

Перев. А. Сагаловой.

Облегчение, которое приносила ночь, было скорее кажущимся. Если перефразировать слова современника, зачастую одна работа просто сменялась другой. Домашние дела неизменно продлевали дневной труд. «У хорошей жены свеча никогда не гаснет», — замечал Уильям Болдуин в романе «Остерегайтесь кошки» (Beware the Cat; 1584). Поздний июльский вечер 1650 года застал Джейн Бонд из Массачусетса за приготовлением пирога и сбором хвороста. Джейн Моррис из Лондона чинила белье с дневного времени почти до полуночи. Настолько широко была известна баллада XVII века «У женской работы не будет конца», что повивальная бабка Марта Баллард из провинции Мэн упомянула ее однажды вечером, делая записи в своем дневнике. «Счастлива та, — рассуждала Баллард, — у которой достанет сил досидеть до восхода». В самом деле, когда в 1739 году уилтширский разнорабочий Стивен Дак опубликовал свою прославленную поэму «Труд молотильщика», поэтесса Мэри Коллиер написала язвительный ответ ему: «С наступлением ночи мы измучены очень, / Только вряд ли мы сможем вздремнуть». В отличие от мужского труда, возражала Коллиер, «труды наши не знают начала и конца»²².

И правда, всегда находилось белье, которое требовалось постирать. Эта задача была не из приятных, да к тому же весьма трудоемкой. Воду нужно было привезти в чанах в дом и вскипятить, одежду отстирать, накрахмалить и выгладить. Чистящие средства, в отсутствие мыла, включали щёлок, мочу и даже помет, растворенный в холодной воде. В состоятельных домах бремя прачки несли на себе служанки. Стирка занимала столько времени, что ее, желая избежать в доме беспорядка, как правило, затевали поздно ночью. «Неприятности постирушки», — назвал Пепис ту неразбериху, что царила в его хозяйстве, когда однажды ноябрьским вечером он вернулся домой. Самые бедные женщины зарабатывали на жизнь стиркой у себя в жилище или — вариант более распространенный — приходя на дом в качестве прачек. Вдова Мэри Стауэр появилась в доме заказчика в Лидсе в два часа «в светлую лунную ночь». Энн Тиммс из Лондона утверждала: «Я стираю ради заработка, трудясь допоздна — до одиннадцати-двенадцати часов ночи»²³.

Женщины вносили вклад в семейный бюджет и другими способами; среди вечерних занятий было изготовление эля и сыра. Мэри Коллиер жаловалась, рассказывая о пивоварении: «Если мы осмелимся уснуть, сусло закипит и выльется через край». Но чаще всего по ночам женщины пряли, вязали, чесали шерсть и ткали. Начиная с XIV века во многих регионах Европы стала распространяться надомная система организации труда, при которой городские купцы обеспечивали домашние хозяйства шерстью, льном и другим сырьем, чтобы впоследствии получить готовую продукцию. Изготовление тканей было одним из основных занятий как в городе, так и на селе. От Швеции до Апеннинского полуострова долгими зимними вечерами матери, дочери и служанки просиживали за прялкой или ткацким станком. Управляющий шотландского помещика советовал: «Когда служанки не заняты уборкой или другой срочной работой, усаживай их за прядение до девяти вечера». Рассказывая о своем детстве в Баварии, Жан Поль припоминал коровницу «за ручной прялкой в комнате для прислуги, освещенной настолько, насколько позволяли сосновые факелы». Все эти занятия не требовали много света. Что до вязания, то один священник из Абердина замечал, что многие его прихожане способны выполнять «работу весь зимний вечер при очень слабом свете, исходящем от нескольких кусков торфа». Значимость прядения как источника доходов в некоторых регионах Германии была столь велика, что вдовам разрешалось оставлять себе прялку, когда все другие пожитки продавались за долги. В Норидже, на востоке Англии, согласно переписи начала 1570-х годов, 94 процента всех бедных женщин занимались разными видами ткачества. В трудных экономических условиях прядение обеспечивало семьям жизненно важную поддержку. В 1782 году во время неурожая в Шотландии, сообщал местный житель, женщины вкладывали «больше в благосостояние их семей, чем мужчины… ежевечерне сидя за работой»²⁴.

Наконец, именно в городской среде существовали сугубо «ночные профессии», которыми занимались преимущественно в темное время суток малоимущие, неспособные успешно конкурировать днем. Вместо отдыха этим бедолагам ночь предлагала возможность добыть средства к существованию. Например, помимо работы в ночном дозоре, оплачиваемой из общественных средств, можно было получить место частного «сторожа». Нанятый ремесленником и купцом, он охранял товары от разбоя, воровства и поджогов. Сторожа защищали мельницы, бухгалтерские помещения и конюшни. Во Флоренции частные охранники патрулировали склады. В 1729 году владелец лондонского угольного склада нанял четырех сторожей, так как часто терпел убытки от «пропажи угля». Хозяева использовали в этой же роли слуг. Среди населения, живущего близ Эдинбурга, был распространен, например, «обычай, согласно которому слуги мельника охраняли мельницы ночами по очереди». В Ньюкасле служанка мясника Кэтрин Паркер ночью «присматривала за его лавкой» на городском мясном рынке. Некоторые люди считали охрану своей истинной профессией. «Я сторож на складе оружия», — заявлял Джон Стабли, свидетельствуя в суде Олд-Бейли против вора²⁵.

С другой стороны, «ночные люди» опустошали подземные выгребные ямы, или «погреба». Над каждой такой ямой в подвале или в саду стояла будка-уборная, называемая «гальюн» или «дом облегчения». Тассер советовал: «Пришла пора расчистить зловонные места, / На плечи темноты возложим тяжкий груз». В условиях быстрого роста городов ночные чистильщики играли важную роль — санитаров. Уже к XVI веку городские власти Нюрнберга нанимали «ночных мастеров» (Nachtmeistes) для очистки 50 общественных уборных. Конечно, многие муниципалитеты допускали выброс человеческих отходов по вечерам прямо на улицу; теоретически их должны были незадолго до рассвета убирать работники, именуемые мусорщиками. На деле города, подобные Лондону, не поощряли такую практику, рассматривая ее как угрозу для общественного здоровья, и в некоторых «продвинутых» домах все больше пользовались личными уборными. «Ночные удобрения» — таков был эвфемизм, придуманный для нечистот, которые чистильщики таскали в ведрах к поджидающим их телегам. Некоторые семьи, в том числе Пеписа, имели смежный с соседями подвал, что являлось для хозяев значительным преимуществом. «Итак, в постель, — написал Сэмюэл в июле 1663 года, — оставив людей внизу выносить дерьмо через дом мистера Тёрнера; и, таким образом, премного довольный, наконец-то в постель». Парижские власти в 1729 году приказали gadouards, то есть чистильщикам, опустошать выгребные ямы ночью, а кроме того, потребовали, чтобы работники следовали с грузом прямо к свалкам, не останавливаясь в тавернах с целью перекусить. В Англии, где поначалу все городские отходы вывозились в сельскую местность, стоимость транспортировки возрастала по мере увеличения территории и населения городов. К тому же, в отличие от других народов, таких как японцы, которые использовали человеческие отходы главным образом в качестве удобрения, в западных хозяйствах предпочитали удобрять землю экскрементами животных. В Лондоне же большая часть нечистот сбрасывалась в Темзу²⁶.

Предосудительное отношение к этой работе нашло отражение в саркастическом прозвище, данном чистильщикам, — «золотоискатели». В Аугсбурге старшие чистильщики туалетов были известны как «короли ночи». Если яма долго стояла нечищеной, то работа могла оказаться крайне тяжелой. В доме Элизабет Дринкер в Филадельфии нечистоты собирались в течение сорока четырех лет, прежде чем в 1799 году выгребная яма во дворе была наконец вычищена. «Суровое испытание» выпало на долю пяти человек на двух телегах, которые работали две ночи подряд до четырехпяти часов утра. Дринкер впоследствии размышляла: «Если бы идеи свободы и равенства, о которых так много говорят, воплотились в жизнь, кого бы можно было найти для выполнения подобного рода изнурительных работ?» Риск был значительным; помимо прочего, работникам грозила смерть от удушья после спуска в яму, ведь из снаряжения имелся разве что фонарь. Gentleman's Magazin сообщал в июле 1753 года об истории, происшедшей в таверне «Потрепанный Дик» в Саутворке: «Первый человек, спустившийся в яму, преодолевая вонь, крикнул о помощи и тут же свалился лицом вниз; второй спустился, чтобы помочь ему, и тоже упал; затем вниз сошли третий и четвертый, но они были вынуждены немедленно подняться наверх; поскольку вонь от ямы меж тем довольно ослабла, они вытащили тех двух, что спустились первыми; но второй был уже мертв, а первый — едва жив и умер в тот же день»²⁷.

С трупами дело обстояло примерно так же, как с человеческими нечистотами. Городские власти предпочитали заниматься самыми неприятными делами ночью. Так, во время эпидемий муниципалитеты дожидались темноты, чтобы избавиться от мертвых. Считалось, что риск распространения инфекции уменьшался, если на улицах было мало людей. Да и паники в обществе можно было избежать. Во время Великой чумы 1665 года, унесшей жизни около 56 тысяч жителей Лондона, по вечерам в начале улиц и переулков ставили «труповозки», чтобы семьи могли погрузить в них тела своих близких. Муниципальные власти в Баварии велели обматывать колеса таких повозок тряпками, дабы приглушить их звук. «Все эти необходимые работы, что вселяли ужас и были столь же отвратительны, сколь и опасны, проделывались ночью», — замечал Даниель Дефо в «Дневнике чумного года» (1722). Во время чумы также ночью сжигали одежду и постельное белье жертв эпидемии. Современник сообщал о вспышке эпидемии в Барселоне в середине 1600-х годов: «Если кто-либо умирал от чумы, его тело хоронили ночью на кладбище Назарет вместе с матрасом и простынями. На следующую ночь сжигали деревянный остов кровати, занавеси, одежду и все, к чему мог прикасаться больной человек».

Эти обязанности выполняли могильщики, которых в Англии называли vespillons, так как они трудились по ночам (от слова «вечерня» — vespers). В Италии их именовали «носильщики трупов» (beccamorti). Могильщики несли фонари как знаки предупреждения, иногда они были одеты в белое. Когда в Бостоне в 1764 году разразилась эпидемия оспы, им приказали класть каждое тело в просмоленную простыню и в гроб «глубокой ночью», при этом впереди повозки с трупом должен идти человек, «предупреждающий всех, кто проходит мимо». Пепис ограничил свои ночные странствия во время эпидемии в Лондоне в 1665 году. В один из таких выходов — «в большом страхе от возможной встречи с мертвецами, которых везли для сожжения», — он заметил «факел (который и служил знаком приближения процессии) вдалеке». «Благословение Господне, не встретил ни одного», — признавался он в дневнике²⁸.