На рейде "Ставрополь"
Шрифт:
Моряки прошли под мрачными сводами длинного коридора в довольно просторную невысокую комнату, битком набитую лежащими прямо на полу людьми, в основном мужчинами. Все они были страшно худы, с высохшими и сморщенными, как смятый пергамент, лицами. Трудно было определить их возраст - все они, казалось, приближались годам к семидесяти. Несколько женщин, оказавшихся в этом вертепе, возлежали в самых неприличных позах, от чего казались еще более омерзительными, чем представители "сильной" половины человечества.
– Почему здесь одни только старики?
– поинтересовался вполголоса капитан.
– Почему, Алексей Алексеевич?
Он старался вдыхать струившийся по комнате сладковатый дым, выдыхаемый курильщиками.
– Ну почему же?
– несколько принужденно рассмеялся Лаврентьев.
– Я бы лично рекомендовал вам, господа, причаститься. Говорят, ни с чем не сравнимое удовольствие. Приказать?
– Опиум уничтожает возрастные признаки человека, - словно не слыша последних слов Лаврентьева, хмуро вступил Копкевич.
– Опиум столь сильно влияет на организм курильщика, что тот очень скоро теряет всякий аппетит, и начинается практически его медленная смерть от истощения. Многие из тех, кого вы видите, еще не достигли и тридцатилетнего возраста, но они ничем не отличаются от стариков... С каждым днем они курят все чаще и больше, грудь их впадает, и в конце концов они умирают от отравления.
– Ну, - снова засмеялся Лаврентьев, - не так уж страшен черт, как нам его малюют! Вы видите, как все просто: для курения опиума китайцы имеют четыре прибора. Первый из них - трубка на манер кальяна с чрезвычайно узким наконечником, в который и вставляется столбик опиума... Утверждают, что курильщики испытывают необыкновенное блаженство...
– Но, говорят, - прервал на этот раз рассказчика механик Рощин, - говорят, паете, что от курения опия отвыкнуть невозможно?
– Мне рассказывали, - не дал раскрыть рта Лаврентьеву Копкевич, - что существует метод одного китайского ученого. Желающего излечиться сажают в железную клетку с тольстыми прутьями. Постепенно уменьшая дозу опия, ему дают для поддержки жизненных сил кофе. Затем опий перестают давать, и начинается самое страшное. Человек мучается, рыдает, умоляя дать ему трубку. Наконец он приходит в бешенство: начинает грызть решетку зубами, биться об нее головой, часто ломает руки или ноги. Но зато потом наступает выздоровление: через месяц наркомана выпускают из клетки, и он, как правило, уже больше никогда не берет в руки опия.
Грюнфильд буквально за руки потащил своих собеседников к выходу из курильни.
– Это же омерзительно!
– в волнении говорил он.
– Это же - низшая ступень возможного падения человека. Это ужасно!
Побродив по городу и осмотрев на склоне горы сохранившиеся от древних времен кельи буддийских лам, Лаврентьев, Грюнфильд и Копкевич направились к дому помощника коменданта порта. Он оказался одноэтажным и узким, но зато никак не менее сорока метров длины.
– Не дом, а поезд какой-то, - пошутил Лаврентьев.
– У него из комнаты в комнату переходишь, как из вагона в вагон.
Хозяин встретил гостей прямо на пороге и с распростертыми объятьями. Долго и церемонно здоровались, терлись щеками друг о друга, но все-таки Копкевич и тут не выдержал - проворчал вполголоса во время всей этот церемонии несколько соленых и выразительных русских слов.
– Что это с вами?
– удивился Лаврентьев.
– До чего же богопротивная рожа!
– бормотал помощник капитана.
– Сам ведь нас не пускал на берег, голодом хотел уморить, а теперь - пожалуйста!
– лучшим другом прикидывается. Ух!
И Копкевич еще раз, теперь уже "для облегчения души", выругался.
Прежде чем пройти за стол, Цзян представил гостям свою жену, о которой по городу ходили слухи как о редкой красавице. Глянув на нее, Грюнфильд глазам своим не поверил: в "красавице" было никак не больше тридцати вершков роста. И если ростом этим она напоминала десятилетнюю девочку, то уж комплекция... До чего бывали крестьянки толсты в станицах под Пятигорском, где Грюнфильд провел свое детство, но чтобы до такой степени... В талии очаровательная супруга китайского чиновника напоминала слоненка средней упитанности! Передвигалась она по комнате еле-еле, осторожно ступая на какие-то слишком маленькие, словно у младенца, ноги. Потом, воспользовавшись кратким отсутствием Цзяна, Копкевич пояснил:
– Вы уж виду не подавайте, Генрих Иванович. Туземцы они и есть туземцы, хоть и мнять себя помазанниками божьими, детьми поднебесной империи. Это у них такое понятие: чем женщина ниже ростом и толще - тем она красивее.
– Да, но ведь ноги... Что у нее с ногами?
– прошептал капитан.
– Ведь она несомненно больна!
– Ничем она не больна, - буркнул Копкевич.
– Здоровее нас с вами, наверное. Целый день только и делает, что на подушках лежит. А на ноги ей еще в детстве надевали специальную обувь, которая сдерживает рост ступни. Вот в результате всего этого и получилась подобного рода "красавица".
"Красавица", как только дело дошло до стола, немедленно удалилась: по местным обычаям женщина не имеет права сидеть за одним столом с мужчинами и тем более - участвовать в пиршестве.
Пятеро обедающих чинно расселись за большим круглым столом орехового дерева и принялись за еду. Вместо вилок подали палочки, о которых русские, конечно, слышали и раньше. Есть ими, как оказалось, вполне можно: все блюда были заранее нарезаны и сложены так, что палочки оказывались не хуже вилок, хотя к этому все-таки нужно было привыкнуть. Плохо только, что все эти лакомства - вареные вкрутую яйца, желе, бобы, фрукты - приходилось брать из одной тарелки. Гости ели акульи плавники, креветок, нечто даже совсем непонятное - слизистое, внешне напоминавшее гусениц.
Рощин, впервые попавший за такой стол, растерянно смотрел на столь необычные разносолы, но, поймав на себе грозный взгляд капитана, все-таки решился кое-что есть. Потом подали какое-то отварное, удивительно белое мясо, очень приятное на вкус. Оно было нарезано ломтиками и неуловимо напоминала что-то среднее между куропаткой и рябчиком. Рощин, навалившись на мясо, съел его довольно много: все-таки почти европейский стол! Но тут на него с ядовитой ухмылкой уставился Копкевич:
– Я смотрю, отварный болотные гадюки пришлись нашему стармеху по душе?
Цзян так и не понял, почему русский моряк столь стремительно вылетел из-за стола и опрометью бросился к порогу...
– Сейчас вернется, - под общий смех русских сказал Копкевич, - это со всеми бывает поначалу, потом привыкают. Я вот ем за обще щеки, и хоть бы что.
Минут через пять, неловко извиняясь и краснея, старший механик вновь занял свое место за столом. Подали дымящуюся паром горячую рисовую водку.
– Пожалуйста, - счел своим долгом предупредить гостей Лаврентьев, - пожалуйста, пейте не по-русски, залпом, а маленькими глотками. И если можно, хочу предложить тост...