На рейде "Ставрополь"
Шрифт:
– Почему же, дорогой мой?
– изумился от всего сердца Грюнфильд.
– Столько времени без суши и не поедете. Я - капитан, мне положено остаться на борту. А вы бы могли немножко развлечься.
– Нет, Генрих Иванович, - упрямо тряхнул головой Шмидт, - и не уговаривайте, не поеду. Уж больно, доложу я вам, не понравился мне разговор с этим самым Цзяном. С чего это он нам такую честь оказывает? Откуда любовь такая?
– Право же, Август Оттович, - досадливо поморщился капитан, - вы с Копкевичем во всех и всюду видите нечто подозрительное! Просто-напросто водка развязала китайцу язык, и он решил как-то
– Хорошо, - кивнул согласно Шмидт.
– Только я попрошу оставить на борту не менее дюжины матросов.
Грюнфильд удивленно посмотрел на него:
– Уверяю вас, Август Оттович, что подобная мера предосторожности совершенно излишняя. Впрочем, береженого бог бережет. Будь по-вашему...
Тревожная ночь
Ночь с субботы на воскресенье выдалась на редкость тихой и очаровательной. Абсолютный штиль успокоил море, сделав его ласковым и приветливым. Угомонились на берегу голосистые, шумливые китайцы, прижались к причалам яркие джонки.
Многие матросы приспособились на своих сундучках писать письма родным и близким в Россию, которые надеялись завтра в городе сдать на почту. Первое в жизни письмо написал домой, в Одессу, печатными буквами кочегар Кожемякин: от нечего делать кто-то выучил его читать и писать. Целярицкий устроил для матросов нечто вроде историко-географического кружка, а Шмидт в свободное время занимался с ними корабельной теорией.
Запечатал в серый конверт свое послание во Владивосток и Иван Москаленко. Откинул назад голову, и невольно задумался. Вспомнился вдруг с поражающей отчетливостью Приморский бульвар, вспомнилась красивая девушка Ксюша, которой он говорит"До завтра!". И она отвечает ему: "До завтра, Вань!.." Как же давно все это было, четыре с лишним месяца назад! Он долго еще колебался, а потом все-таки решился: выпросил у радиотелеграфиста листок красивой глянцевитой бумаги. Тот удивленно уставил глаза на боцмана:
– У тебя же, кроме матери, писать больше некому.
– Да так, - смутился Москаленко, - есть еще одно дело. Человеку одному, понимаешь, черкнуть хочу...
Боцман смущенно закашлялся и поспешно вышел из радиорубки: любопытный какой радист этот!
Закрыв огромной ладонью листок от глаз любопытных, он надписал на конверте адрес:
"Во Владивосток
в лавкуФрола Прокопыча Берендеева
его дочери Ксане в собственные руки".
И вдруг чернильница, стоявшая на крышке матросского сундучка, подпрыгнула, перевернулась в воздухе и покатилась вниз, щедро заливая фиолетовым своим содержимым и только что надписанный конверт, и почти новую белую холщовую робу автора несостоявшегося письма. Все в кубрике мгновенно вскочили на ноги: корпус судна дрожал, словно его лихорадило, и кренился поочередно на оба борта. "Штиль ведь на море, - мелькнуло в голове боцмана, - что за диво такое!"
Но особенно раздумывать было некогда: на палубе раздались тревожные голоса, все, словно горох из прорванного мешка, враз выбежали наверх. Еще пять минут назад совершенно спокойная вода за бортом кипела словно в котле. На горизонте, недавно темном, мерцала тревожным заревом какая-то светлая полоска, все время меняющаяся в размерах.
На ходу застегивая китель, на мостик взбежал капитан:
– Всем по местам!
Обратился к Копкевичу:
– Не везет нам, да и только. Кажется, моретрясение. С рейда нам не уйти - машины застопорены, топки погашены. Якоря, полагаю, поднимать не следует, иначе может выбросить на берег. Будем надеяться, что, на наше с вами счастье, новых толчков не последует.
Но еще два, правда, не таких сильных, толчка морякам все-таки пришлось пережить. Сдерживаемое якорными цепями судно, то проваливалось по самые верхушки мачт между исполинскими волнами, то вздымалось на их гребнях словно щепка. Но мало-помалу море успокоилось, таинственная полоска на горизонте погасла.Грюнфильд, облегченно вздохнув, сразу же ушел к себе в каюту, а Шмидт, видя явственный испуг на многих лицах, спустился в кубрик к матросам - рассказать об этом удивительном природном явлении.
Но, едва только он начал говорить о землетрясениях и моретрясениях, у него вдруг объявился "содокладчик" в лице конопатого кочегара второго класса Тимофея Шимко.
– Это что!
– пренебрежительно воскликнул он, подняв маленькие круглые глаза к потолку.
– Я лично и не такое диво дивное видел, братишки. Сегодня так, пустяки, и бояться было нечего.
– Ишь ты, храбрец какой выискался!
– раздался иронический голос.
– Тебе там, окромя твоего антрацита, ничего просто не видно. Ты и море-то, надо понимать, нечасто видишь!
Кочегар обиженно шмыгнул носом:
– И вовсе не в энтом дело, - ответил он деловито.
– А вот только в восьмом году служил я действительную на крейсере "Цесаревич" нашего Российского военного флота. Мы тогда в самый раз в Италию ходили. И там, в Мессинском проливе, такое же вот безобразие и приключилось. Так город ихний, Мессина называется, за минуту развалило! Наша эскадра, значит, в полном своем составе - линкор "Слава", мы да еще крейсера "Богатырь" и "Адмирал Макаров" - туды сразу. Сам я людей откапывал из земли. Потянешь за ногу, ан глядь - а нога-то того...
– Чего "того"?
– Того самого. Без человека-то нога! Сама по себе нога-то...
Глаза у кочегара округлились еще больше:
– Денно и нощно работали, братишки. Вот те крест, не вру. Много людей откопали, и живых тоже много. Но мертвых больше. Раз во сто покойников больше было, чем живых.
– Заливает, - решительно вмешался в разговор кочегар Стороженко.
– Я его, братцы, хорошо знаю. Он любит поперед себя иногда тюльку прогнать! Нашли, право слово, кого слушать-то! Пущай уж лучше Август Оттович нам все по правде расскажет.
Но Шмидт и сам с нескрываемым интересом слушал сумбурный рассказ Шимко.
– Погодите, право, - обратился он к матросам.
– И ничего, доложу я вам, Тимофей поперед себя не гонит. Коли он служил в девятьсот восьмом году на "Цесаревиче", то каждое его слово - чистая правда. "Цесаревич", "Слава", "Адмирал Макаров" и "Богатырь" тогда действительно помогали несколько дней итальянцам в ликвидации последствий землетрясения. За сорок секунд не стало города Мессины, из двух тысяч уцелело всего около трех десятков домов. И на помощь горожанам пришли наши моряки. Они работали, точно, день и ночь, как самые настоящие герои, как могут работать россияне!