На рейде "Ставрополь"
Шрифт:
– Ни в коем случае!
– резко и торопливо возразил Грюнфильд.
– Только этого удовольствия нам еще недоставало!
– Но, господин капитан, прививка эта, доложу я вам, готовится медиками из убитой культуры чумных бацилл. Она абсолютно надежна.
Бледное доселе лицо капитана покрылось красными пятнами гнева. Оно как-то странно задергалось, и он крикнул вибрирующим голосом так, что даже матросы снизу начали оглядываться на мостик:
– Извольте! Извольте молчать, милостивый государь! И! потрудитесь больше не предлагать мне подобных глупостей! Чтобы у меня сей же час!.. Соберите совещание.
Он быстро сбежал вниз по трапу и скрылся в своей каюте.
– Подвахтенный, - как ни в чем не бывало распорядился Шмидт.
– Первого помощника, механика, председателя судкома и боцмана - к капитану немедленно.
...Когда все вошли, Грюнфильд уже сумел взять себя в руки. Он, окинув взглядом собравшихся, начал негромко, но с некоторой долей торжественности в голосе:
– Я пригласил вас, господа, с той целью, чтобы сообщить вам, что не спал всю минувшую ночь. Да, да! Не удивляйтесь, пожалуйста, без нужды бессонницей я пока не страдаю. Но судьба нашего парохода и людей приводит меня в трепет и лишает сна!
Капитан говорил долго, стараясь как можно убедительнее и аргументированнее изложить свои сомнения и трудности, которые, взятые вместе, должны привести и приведут команду "Ставрополя" к неминуемой гибели.
– А посему, - голос капитана зазвенел, - а посему, господа, я принял решение поднять незамедлительно пары и воротиться во Владивосток, - закончил он.
– Как капитан гарантирую всем вам вполне благополучное возвращение. И заявляю, опять же как капитан, что всю меру ответственности за наш опрометчивый и, скажем прямо, достаточно неразумный шаг я принимаю на одного только себя. Я не намерен прятаться за спинами других во время ответа и смею надеяться, что это само по себе смягчит участь всех остальных членов экипажа. Я кончил.
Наступила долгая, напряженная тишина. Все понимали: в случае окончательного упрочения на Дальнем Востоке меркуловщины рассчитывать им ровным счетом не на что. "Как проверить, как уточнить сообщение, полученное Лаврентьевым?
– мучительно соображал Шмидт.
– Неужели же все в нем - правда?! Нужно развеять у матросов малейшие сомнения по этому поводу... Но как?"
– У нас нет никаких оснований не доверять господину Лаврентьеву, - тихо сказал Грюнфильд, буквально прочитав мысли своего второго помощника.
– Этот человек всегда относился и относится к нам с открытым сердцем! Отчасти ему мы обязаны самим фактом своего существования до сих пор. Одним словом, - он окинул взглядом всех сидящих снова, - хватит отмалчиваться. Прошу высказываться. Первый помощник!
Копкевич встал. На гладко выбритом, как всегда, лице его не было и тени колебания.
– Я не хотел бы напоминать своим коллегам о том, что капитан - бог на судне, и его приказы обсуждению не подлежат, - твердо сказал он.
– Но, уж коли сей бог считает необходимым знать по данному поводу мое мнение, отвечу. Я согласен с каждым словом, которое произнес сейчас господин Грюнфильд. Думаю, что даже господа большевики согласятся с ними. Заявляю также, что ответственность вместе с капитаном должны разделить и его помощники. Первый из них - я.
Копкевич сел, и Генрих Иванович не удержался - подойдя к нему, крепко пожал руку.
– Достойный мой друг, но не надо лишних жертв!
– взволнованно сказал он.
Теперь все взгляды устремились на Шмидта - его черед, черед второго помощника. Он встал - невысокий, собранный, несколько даже щеголеватый. И заговорил непривычно громко, резко отделяя одну фразу от другой.
– Я не боюсь ответственности, господа Грюнфильд и Копкевич, - выдохнул он.
– Совсем не боюсь. Но все же возвращение во Владивосток считаю шагом куда более безрассудным, нежели побег из него. Нет сомнения, что всех нас после этого немедленно вздернут для устрашения других на главной площади. Но главное, доложу я вам, даже не в этом. Главное заключается в том, что белой гвардии все равно не устоять на Дальнем Востоке, не закрепиться. А касательно решения Ленина - это вздор чистейшей воды, господа! Не таков человек Ленин, чтобы останавливаться на полпути, не дойдя шага до цели. Я лично твердо убежден в этом. Ленин и его партия устоят под любыми ветрами истории. И напрасно радуется кое-кто, что "народный вождь" Антонов разбойничает на Тамбовщине. Говорю вам твердо, со всей ответственностью: сей "антонов огонь" будет скоро погашен. Победа большевиков неизбежна! А коли это так, то все прошедшие и даже предстоящие трудности кажутся мне не такими уж и страшными. Голод? Что ж, голодает вся Россия, и мы с вами как-нибудь не умрем. Провокации, попытка поджога? Будем бдительны! Эскадра его превосходительства адмирала Старка? Но ведь не станут же благовоспитанные англичане стрелять из орудий в безоружное невоенное судно!
Август Оттович на мгновение смолк, а затем так же резко закончил:
– Я за то, чтобы оставаться в Чифу и дальше. Судно должно быть передано после стольких страданий и мытарств российскому народу, а не выродкам российским. Таково мое мнение, господа!
– Ну, а это уж, батенька мой, откровенная глупость, дозвольте вам сообщить!
– взорвался капитан.
– Да-с, милостивый государь, глупость, да еще какая!
– Давайте решим вопрос голосованием, - совершенно спокойно сказал Копкевич.
– Коли ныне капитанского приказа недостаточно, коли демократия уже не дает покоя неким лицам и на флоте, давайте голосовать. Нас шестеро, поэтому без мнения боцмана предлагаю обойтись. Итак?
Руки поднялись: оказалось две и три. Против мнения капитана голосовало большинство...
Вечером председатель судового комитета Корж собрал общее собрание. Неторопливо доложил обстановку, выслушал мнения. И когда приступили к голосованию, Грюнфильд с ужасом увидел нечто совершенно необъяснимое: его мнение во всей команде раздели только его первый помощник! Да и тот, скорее всего, поступил так, руководствуясь привычкой к дисциплине и строгими соображениями субординации... Люди не верят ему как капитану! Не верят все - от второго помощника до буфетчика! И разве имеет он моральное право командовать ими при таких обстоятельствах? Сентиментальная немецкая душа Грюнфильда рыдала и металась в груди. Жизнь казалась ему в этот момент если не оконченной вовсе, то, во всяком случае, утратившей всякий смысл. Ссутулив плечи, он молча, вышел из кубрика.
Около полуночи Генрих Иванович постучал в дверь каюты второго помощника:
– Позвольте войти, Август Оттович?
– Конечно, - встал из-за стола что-то писавший в толстой клеенчатой тетради Шмидт.
– О чем, речь, господин капитан?
– А речь пойдет вот о чем, - сухо, подчеркнуто официально произнес Грюнфильд.
– Мы с господином Копкевичем только что приняли решение съехать на берег. Совсем.
– Ну, право же...
– Я вынужден с горечью сложить с себя обязанности капитана "Ставрополя", а господин Копкевич - обязанности моего первого помощника. Не могут командовать судном лица, коим отказано обществом в доверии. Да-с, поскольку в результате принятого нами решения вы остаетесь в данный момент старшим на судне, соблаговолите отдать распоряжение об отправлении нас и нашего скромного багажа на берег. Это наше твердое решение.
– Признаюсь вам, Август Оттович, - сказал Грюнфильд, - что данное решение принято по моему решительному настоянию. Капитан колебался, но это колебание ничем не оправдано. Раз вы не хотите вернуться на родину, нас с вами более не по пути. Слушком уж попахивает ваше поведением откровенным большевизмом. А он для меня дурно пахнет. Понимаете, дурно пахнет!
Они стояли друг против друга, не первый день вместе ходившие по морям люди. Усталые, с мешками под потемневшими глазами, с проснувшейся вдруг ненавистью смотрели один на другого.