На шхерахъ
Шрифт:
— Тогда я назывался Ульсонъ, а прозвище у меня было Уксолле. Отецъ мой былъ крестьянинъ, и я всегда ходилъ въ плать домашняго издлія.
— Ульсонъ? Постойте же. Вы у насъ были сильнй всхъ въ ариметик?
— Да, да. Можетъ быть, помните, однажды нашъ ректоръ праздновалъ пятидесятилтіе дня рожденія. Мы украсили школу зеленью и цвтами. Посл уроковъ кто-то предложилъ собрать и поднести цвты ректорш и ея дочери. Я помню, вы были противъ этого, заявляя, что дамы не имютъ никакого отношенія къ школ и, наоборотъ, часто весьма некстати вмшиваются въ наши дла. Но всетаки вы пошли, и я тоже. Когда мы подымались по лстниц, вы обратили вниманіе на мое самодльное платье и, должно быть, увидли,
— Все это я совершенно забылъ, — сказалъ коротко Боргъ.
— А я этого никогда не забуду, — сказалъ проповдникъ. — Мн прямо въ лицо было брошено, что я паршивая овца, что къ моему поздравленію порядочная женщина не можетъ отнестись серьезно. Я вышелъ изъ школы, занялся торговлей, чтобы поскоре добиться денегъ и хорошаго костюма, чтобы пріобрсти манеры и умнье складно говорить. Но ничего лучшаго мн не удалось достигнуть. Противъ меня была моя вншность, мой языкъ, мои манеры. Тогда я сталъ уходить въ себя и въ одиночеств я почувствовалъ, какъ у меня растутъ силы, о которыхъ я раньше не подозрвалъ. Я хотлъ сдлаться священникомъ, но было уже поздно. Одиночество научило меня чуждаться людей, а страхъ передъ людьми сдлалъ меня совершенно одинокимъ, такимъ одинокимъ, что единственное знакомство, которое у меня осталось, было съ Богомъ и Спасителемъ всхъ униженныхъ, страждущихъ, Господомъ Іисусомъ Христомъ. Этимъ я обязанъ вамъ.
Послднія слова были сказаны не безъ горечи, и Боргъ счелъ за лучшее говорить безъ обиняковъ.
— Значитъ, вы меня ненавидли двадцать пять лтъ?
— Безгранично. Но теперь ненавидть пересталъ, предоставивъ мщеніе Богу.
— За васъ, значитъ, мститъ Богъ. И вы думаете, что Онъ васъ изберетъ орудіемъ своей мести? Что жъ, Онъ убьетъ меня электрической искрой? Или опрокинетъ мою лодку, или, наконецъ, пошлетъ мн оспу?
— Пути Господни неисповдимы, пути же гршника открыты всмъ.
— Неужели въ томъ, что сболтнетъ мальчишка, можетъ быть такой грхъ, за который Богъ будетъ преслдовать его всю жизнь? Мн думается, не въ вашемъ ли сердц живетъ этотъ мстительный Богъ — тамъ-то вы его и находите, какъ это вы сами недавно говорили.
— Да, да, богохульствуйте. Теперь я знаю, кто вы такой. Яблоко не далеко падаетъ отъ яблони. Теперь мн понятны вс эти дьявольскія шутки. Вы строите не домъ Божій, а публичный домъ, чтобы принести его въ жертву развратной двк. Вы играете роль мага и волшебника, чтобы народъ преклонился передъ вами и молился неврующему. А Господъ говоритъ: "блаженны т, которые моютъ одежды свои, чтобы имть имъ право на древо жизни и войти въ городъ воротами. А вн — псы, и чароди, и любоди, и убійцы, и идолослужители, и всякій любящій, и длающій неправду."
Послднія слова онъ выкрикнулъ быстро съ большимъ подъемомъ и возбужденіемъ. Потомъ повернулся, какъ бы боясь получить мткій отвтъ, который могъ бы ослабить впечатлніе, и спустился внизъ къ своей лодк.
Къ тому времени туманъ уже разсялся, и вдали развернулось лазурное море, спокойное и свободное.
Инспекторъ посидлъ еще нкоторое время въ своемъ кресл, размышляя о томъ, что силы души, какъ и физическія силы, подчинены однимъ и тмъ же законамъ. Далеко, гд-нибудь у береговъ Эстляндіи, втеръ поднялъ высокую волну, она гонитъ слдующую, а послдняя волна, докатившись до шведскихъ береговъ, ударяется въ небольшой камень, служащій опорой для большого утеса. Пройдетъ нсколько десятковъ лтъ, скажутся послдствія, и утесъ обрушится въ море. А волна станетъ подмывать новую свалу, которая тогда окажется беззащитной.
Двадцать пять лтъ тому назадъ онъ произнесъ незначительное слово. Это слово проникло въ ухо другого человка и привело мозгъ его въ
Кто знаетъ, быть можетъ, этотъ нервный токъ усилится отъ новаго раздраженія и соприкосновенія, разрядится вновь съ удвоенной силой и, вызвавъ борьбу новыхъ силъ, внесетъ перемну и опустошеніе въ жизнь другихъ людей.
Когда лодка проповдника, обогнувъ мысъ, взяла направленіе на восточную шхеру, Боргъ ясно почувствовалъ, что въ этой лодк сидитъ его врагъ, готовый вступитъ съ нимъ въ борьбу. Онъ поднялся и пошелъ къ своей лодк, чтобы отправиться домой и приготовиться къ защит.
Очутившись снова въ лодк, убаюканный волнами, Боргъ почувствовалъ, какое удовольствіе побыть въ мор нсколько часовъ въ полномъ одиночеств, и датъ разсяться непріятнымъ впечатлніямъ послднихъ часовъ.
Зачмъ ему бояться вліянія этого человка на его невсту? Разв можно говорить о союз съ ней, если она опустится до уровня невжественныхъ людей? Ему было досадно, что этотъ страхъ у него все-таки былъ. Этотъ страхъ напоминалъ ему о тхъ мужьяхъ, которые живутъ въ вчной боязни потерять любимаго человка, въ томъ состояніи, которое называется смшнымъ словомъ — ревность. Можетъ быть, это чувство, доказывающее неспособность удержать любимаго человка около себя, выдаетъ его слабость? Или же это скоре показываетъ ея слабость, если она не можетъ взятъ себя въ руки и выбросить за бортъ балластъ своихъ чувствъ, разъ уже шаръ взвился въ воздухъ и якорь религіи поднятъ? Конечно это такъ, хотя бы она это я желала скрыть, — она, которой, въ сущности, терять нечего.
Онъ свернулъ въ сторону и теперь держалъ курсъ къ юго-востоку отъ шхеры. Съ этой стороны онъ никогда еще не видалъ своей тюрьмы. На высот виднлся скелетъ недостроенной часовни въ лсахъ; рабочихъ не было видно, несмотря на то, что уже былъ поздній часъ; не было видно также и лодокъ на мор: на ловлю, повидимому, никто не вызжалъ. На шхер было совершенно тихо, даже у таможенной избы и у лоцманской будки никого не было. Инспекторъ еще разъ повернулъ лодку, чтобы объхать шхеру. Съ другой стороны волны подымались выше. Подвигаясь зигзагами, онъ халъ медленно и только черезъ часъ добрался до пристани. Отсюда былъ виденъ домъ, гд жили дамы. Подъзжая къ пристани, онъ увидлъ, что все населеніе острова собралось около хижины, на крыльц которой стоялъ съ непокрытой головой проповдникъ и говорилъ рчь.
Увренный въ томъ, что дло не обойдется безъ борьбы, Боргъ вышелъ изъ лодки, убралъ парусъ и пошелъ въ свою комнату.
Черезъ открытое окно къ нему доходило церковное пніе.
Онъ хотлъ приняться за работу, но мысль, что ему сейчасъ помшаютъ, не давала ему сосредоточиться.
Прошло мучительныхъ полчаса, и онъ ясне, чмъ когда-либо, чувствовалъ, что начинаетъ выходить изъ себя. Не имть въ своемъ полномъ распоряженіи нсколькихъ квадратныхъ метровъ, въ которыхъ онъ могъ бы замкнуться, чтобы избжать соприкосновенія съ другими людьми, которые пристали къ нему, какъ раковины къ кож кита, чтобы, въ конц концовъ, уменьшить своею тяжестью его скорость.
Дверь открылась, и на порог появилась Марія. На лиц ея было новое выраженіе — горькій упрекъ и смущеніе.
Онъ предоставилъ ей говоритъ первой, чтобы найти точку опоры.
— Гд ты былъ? — начала она, стараясь говорить не слишкомъ рзко.
— Я здилъ прокатиться на лодк.
— Почему же ты не пригласилъ меня?
— Я не зналъ, что это такъ важно.
— Нтъ, ты, наврное, зналъ, но ты хотлъ быть одинъ со своими мрачными мыслями.
— Можетъ быть.
— Да, это врно. Ты думаешь, я не замчаю, что ты мной тяготишься?