Не могу больше
Шрифт:
Чем несправедливее были эти невысказанные упреки, тем больше хотелось их проорать прямо в лицо. Прекрасное лицо. Дорогое. Любимое.
*
— О чем задумался?
Шерлок коротко вздрогнул, смаргивая медитативную поволоку.
— Ты что-то сказал?
— Всё ясно.
— Ни о чем я не думаю. Просто сижу.
— Врешь. Ты не можешь просто сидеть и не думать. Ладно. Я не настаиваю и уж тем более не собираюсь тебя пытать. Достань тарелки. Салфетки на верхней полке. И дойди, мать твою, до магазина. Я не успеваю.
—
— Ничего.
Завтракали в полном молчании. Хотелось поскорее уйти. Хотелось не уходить никогда. И заспанный Шерлок так по-домашнему уютен. И усталость давит на позвоночник.
Прилечь бы. Закрыть глаза.
— Мне пора.
— Тебя что-то тревожит, Джон. Не уходи так.
Блядь, что-то тревожит… Естественно, судьбы мира.
— Как — так?
— Тяжело.
— Не выдумывай. Мне в самом деле пора. И не надо меня сканировать, хорошо?
— Хорошо.
Стало легче? Доволен, что ухожу? Ясное дело, тебе же есть чем заняться. Стоит только захлопнуться двери за идиотом Джоном… Глупо пытаться меня обмануть. Не выйдет. И пошел к чертовой матери со своими вечными тайнами.
— Пока.
— До завтра?
— Как получится.
Проклятье. И без того тошно, а тут ещё это. Вот уж не ожидал. И как же больно жрет изнутри — не меньше, чем тоска по тебе, Шерлок. Зачем ты так? Неужели я заслужил недоверие?
Уходил он с излишней поспешностью, но на пороге притормозил и, резко обернувшись, посмотрел в упор.
— Ты правда любишь меня?
— Что за вопрос? — Шерлок огорошен. И, кажется, даже слегка напуган.
— Нормальный вопрос. Но нормального ответа не прозвучало. Будь здоров.
— Джон. Джон, черт побери!
— Не кричи.
Джон хорошо его изучил, времени на это было вполне достаточно — как оказалось, целая жизнь. Последние несколько дней Шерлок выглядел рассеянно-отрешенным. Отсутствующий, нездешний взгляд, перечерченная тонкой линией переносица, сосредоточенно сжатый рот — знакомый портрет. Таким Шерлок бывал в периоды полного погружения в новое дело. Тогда, давным-давно, когда жизнь не казалась непролазной трясиной.
Есть? Спать? Джон, я тебя умоляю. Мне сейчас не до примитивной возни.
Вот и сейчас: захвачен, увлечен, очарован. Все признаки одержимости на лицо.
Дело. У Шерлока новое дело. О котором почему-то не обязательно знать другу и недолюбовнику Джону Ватсону. Что ж, раскисший, на грани издыхания Джон ему не помощник. Сыщик с нежным сердцем. С больными глазами. Неуверенный в себе. Придавленный чувством вины. Истекающий медом любви неудачник. Конечно, на такого надежды мало. А ну как дрогнет рука? Да и от маленького смешного мозга, основательно потрясенного нахлынувшим счастьем-несчастьем, толку почти никакого. Досадный балласт, и только.
Не приду ни завтра, ни послезавтра. И никаких чертовых поцелуев.
***
Два дня Джон не появлялся на Бейкер-стрит.
Удивительно,
Не знаю — значит, не знаю. С чего это ты переполошился? Привет инспектору Лестрейду. Работодателю, мать твою.
Но именно на исходе двух этих дней без Шерлока он сорвался. Срыв был коротким и странным, но основательно надорвавшим душу и положившим начало тяжелой, глухой безнадеге. И новому срыву. Безобразному.
На этот раз война не преследовала Джона запахом бойни. Ночь за прикрытыми веками была абсолютно пуста. Пуста и черна. Нагретая яма без проблеска звездного света. Проснулся он не от ставшего уже привычным кошмара. Его разбудила весьма прозаическая причина — переполненный мочевой пузырь. Захотелось банально отлить. Он распахнул глаза, с тяжелым вздохом переворачиваясь на спину, и вперился в проступающий из тьмы потолок. Диван отозвался злорадным поскрипыванием, поясница, позвоночник и мышцы спины — тянущей болью.
Достала эта долбаная развалина.
Джон сходил в туалет, ополоснул руки, лицо, насухо вытерся и пригладил задорно торчащий вихор, а потом, сдернув с дивана плед, отправился в спальню. Плотно закутавшись и подложив под голову одну из разбросанных на кровати подушечек, он лег рядом с женой, прислушиваясь к растекающемуся по мышцам блаженству.
В конце концов, сколько можно себя истязать? Кости трещат.
Мгновенно проснувшись, Мэри с неожиданной силой и ловкостью выпутала мужа из надежной плюшевой обороны и жарко прильнула.
— Джон…
Рука проворно скользнула в трусы, отчаянной горстью сжав гениталии. Пальцы зарылись в короткие волоски, лихорадочно лаская нежную кожу. Не игривости, не дразнящей фривольности — одна стихийная страсть.
В паху резануло остро и больно. Загорелось, напряглось, взмокло. Джон застонал и грубо выдернул наружу повлажневшую руку. — Нет.
— Почему?
Он слепо шарил вокруг себя — прикрыться, спрятаться от настойчивых рук. Нелепо, по-детски глупо. И дрожь по телу неслась пугливая, ребячья.
— Почему, Джон? Ты же пришел. И ты хочешь.
— Хочу.
Она прижалась лицом к плечу. Боже, боже, неужели… Сухой жар опалил кожу. Оставил след, который захотелось немедленно смыть ледяной водой.
— Мэри, прошу тебя.
— Не надо, милый. Я всё понимаю. Тебе очень трудно сейчас. Но мы справимся с этим… с этой бедой. — Губы торопливо пробегались по скулам и подбородку. Ещё немножко, и будет захвачен рот: жадный до ласк язык ворвется, и настрадавшуюся в одиночестве женщину охватит сладкая дрожь. — Ты мой. Ты сильный. Боже, какой ты сильный. Мужчина…