Небесные
Шрифт:
Стража перебита. Ломаными куклами валяются вдоль удаленных дорог, выживших нет. У одного из груди торчат вилы. Другому чем-то острым снесли полголовы. Покоятся в одном исподнем, босоногие. На боку лежит один разбитый обоз. Внутри - пусто, вынесли все подчистую. Увели лошадей. Амааль в ярости. Попадись сейчас кто, задушил бы голыми руками. Тяжелым взглядом обводит патруль.
– Найти. Пятьдесят обозов не могли уйти далеко. Нелегко спрятать. Найти. Или убью.
В горле клокочет от ярости. Он разворачивает коня, возвращается в город. Дело рук советника, Амааль уверен. Как уверен и в том, что если Рахман
ГЛАВА 10
Карим сладко зевнул и потянулся. Мышцы приятно напряглись, вытянулись, расслабились. Миг - готов хоть пешком обойти весь мир, пусть и скакали вчера с рассвета до заката. Спали в старом сарае. Чем ближе к столице Кнотта, тем сложнее находить на ночь пристанища. Провожают подозрительными взглядами. Ночевать во дворы и амбары впускают неохотно. Кариму включает все свое обаяние, чтобы достать еды.
Справа от него сопят оба. Карима больше не опасаются, костров на ночь не разводят, но это единственные изменения. Спешат все так же. Карим привык к постоянному свисту ветра в ушах. Уже сегодня к вечеру планировали пересечь ворота Баль-Гуруша. Карим в предвкушении. Он увидит столицу!..
Исчезло все привычное, что было в Бараде: ни коготников, ни крюколапов, ни звенелок. Одна, впрочем, каким-то образом все же затесалась в одежду, теперь Карим был в этом уверен, но избавляться от одежды не стал. Он еще не видел на Большой Земле стригачей, достать паутину было негде. Радужная пропала: всю перевел на юнца. Ничего, Карим его еще встретит, три раза спросит. Элементаль не отставал, Карим видел, как тот собирал по дороге души. Карим бы и рад избавиться от настырного горного духа, но тот не внемлет человеческому языку, благодарно и настойчиво прилепился к карме. Много чудес и помимо него. Каких только пейзажей не видывал Карим, по каким только местам не ходили его ноги. Таких картин и таких просторов не увидишь в Бараде, но и барадских больше не встретишь здесь.
Резко встал сутулый. Бесшумно приподнялся, пошел к ручью умываться. Меч, параноик такой, захватил с собой. К пробуждению благородного Карим наскоро приготовил завтрак, блаженно щурился на солнце.
Подкрепились, оседлали лошадей. Последних меняли уже три раза - не выдерживали темпа. Сейчас спутницей Карима была смирная, такая же блаженная кобылка, щурившаяся на солнце и взаимно недолюбливающая сутулого.
Чем ближе к Баль-Гурушу - тем больше селений. Карим с удовольствием чешет языком, оттачивает речь, лучистым взглядом растапливает девичьи сердца. Уши тонко настроены, мимоходом выведывает план местности, составляет маршрут. Только за счет его находчивости и забрались так далеко. Хотя путь был не всегда гладкий и не всегда без казусов. Карим, к примеру, до сих пор с удовольствием вспоминает деревню невидимых.
Вышли
– Кто там?
– скрипуче спросила дверь.
– Странники, - весело откликнулся Карим, - спешим в столицу по личному приказу царя. Не соблаговолите ли пустить усталых служителей короны и оказать тем самым стране неоценимую помощь?
– Отчего же не пустить... Дверь открыта.
– Нам бы сначала коней пристроить. В дальней дороге конь - дороже золота.
– Заводи в сарай, все равно пустует.
Карим переступал порог первым, с аппетитом вдохнул уютный запах. Глазами быстро пробежался по простой обстановке - и уж совсем почувствовал себя как дома. Непринужденно вымыл руки, широко расселся на лавке. Сутулый застыл у входа, все бегал глазами, искал хозяев. Благородный снасильничал над спиной.
– Спасибо за гостеприимство, да вознесет вам Ярок за вашу доброту.
– Вознесет он, как же, - ворчливо раздалось от печи, - чего замерли, садитесь, животы, небось, уже к спинам прилипли.
Карим вытянул шею, силясь разглядеть хозяина. Старый голос вроде и рядом, а обладателя не видать. Двое неуклюже присели.
От печи оторвался горшок и поднялся в воздух. Покачивался плавно, словно его кто-то нес: вверх-вниз, вверх-вниз. Карим моргнуть не успел, как сутулый взвился, выхватил оружие, направил на парящую посуду. Карим только открывал рот, когда благородный успел остановить катастрофу:
– Агор!
– Чего развопились?
– сказал горшок.
– Стариков никогда не видели? А ну-ка опусти меч!
Карим был в восторге. Сама по себе открылась крышка, приземлились на столешницу миски да ложки, встал по центру кувшин, разлилась на три равные части похлебка. Волосы на голове сутулого встали дыбом. Благородный смотрел в пространство, ища хотя бы тень.
– Налетайте, - проворчал воздух.
– Присоединяйтесь и вы к нам, - радушно пригласил Карим, - еды много, вы, верно, ждали кого?
– Дети скоро вернуться должны. Ну ничего, кума, уж должно, накормила, голодными не лягут.
– У детей, стало быть, отрываем? Негоже. Этому, - Карим вылил миску сутулого обратно в горшок, - корочку черствого хлеба - желудком, бедняга, с самого полдня мается. Говорил я ему: "Вымой яблоко, с земли поднятое", но разве ж он послушает? Как дитя малое, все наперекор...
Когда опустели миски, Карим поинтересовался:
– А часто ли к вам гости захаживают, бабушка?
– Да не часто, стоим на отшибе, все стороной обходят. Но будто я тебя где видела... Отчего ж такое знакомое лицо?
– А может, и вправду ранее встречались?
Исчезла печь. Только что стояла на месте, а в следующее мгновенье - нет ее. Стали видны дощатые бревна, лавки с утварью, прихват, что ранее таились за зевом тепла.
– Всю жизнь в хате этой провела, не отлучаясь, значит, это ты сюда захаживал.
Карим спиной почувствовал тяжелый взгляд сутулого, повел, смахивая, лопаткой.
– Ваше великодушие и вашу доброту я бы навек запомнил. Раз не встречались лично, возможно, был кто-то, на меня лицом похожий?