Небесные

Сафиуллина Гульназ Талгатовна

Его перебили. Завыли, закудахтали, заплакали женщины, потянули к министру руки, будто мог что-то сделать, оглушили воплями. Он смолк, давая горю выплакаться.

– Ти-ихо!
– крикнул Карх.

Мгновенно разом заткнулись. Сразу три его сына служили под началом Харда.

– Разошлись все по домам! Если нет работы, так счас найду. А ну марш!..

Нехотя, один за другим сельчане разошлись. Дождавшись, когда опустеют улицы, Карх негромко сказал:

– Мак сегодня поймал пришлого. Мы как раз шли его допрашивать.

Глаза Амааля округлились. Он обещал

Рахману доказательства, но так быстро?.. Вместе они двинулись к дому Мака. Тот запер незваного гостя в сарае.

– Пытался баламутить умы, - сообщил по дороге Карх, - бумаг при себе не имел. Говорил складно, не по-нашему. Сказывал...

Амбар был пуст. Дверь, подпертая вилами, на месте, зато на задней стене не хватает двух досок.

– Дурень, - обругал хозяина староста, - не мог его связать?

– Так я и связал... Вон...
– в углу, на стоге соломы - обрывки веревки, рядом лежит коса.

Староста сплюнул. Амааль пустил по следам двух стражников.

– Бесполезно, - помрачнел Карх, - тут за полем река, по ней и стек. Теперь его не сыщешь.

Ждали вестей в облупившемся доме Карха. Скрипучее, давно не правленое крыльцо. Неплотная, обитая войлоком дверь. Кислый запах, едкий черный дым, разъедающий глаза. Из обстановки - лишь печь, стол да лавки. Слева от входа на грубо стесанном стуле - таз да кувшин с водой. Амааль ударился головой о притолоку, дальше передвигался осторожно. Сел на лавку, из-за печи тут же высунулась лупоглазая мелочь, вытаращились на одежду гостя. Староста согнал их с насиженного места, велел помочь матери во дворе. Один за другим острые колени и локти, толкаясь и пихаясь, слезли с печи, накинули тулупы, вышли, до последнего не спуская с министра блестящих выпученных глаз.

Карх сел напротив гостя.

– Сказывал, - продолжил прерванный разговор, - что люди поумнее уже восстали.

Воцарилось молчание. Оба изучали друг друга. Амааль мог бы сказать, что это чушь, что восстание - байки смутьяна, но до соседей рукой подать, а там - запустенье. Министр тщательно обдумал свой ответ.

– Это не восстание. Из соседней провинции крестьяне ушли без предупреждения, да и то некоторые вскорости, образумившись, вернулись. Вот и все.

– Куда же ушли?

– Это пока неизвестно. Но, осознав, какую совершили ошибку, они непременно повернут к своим домам.

– Поэтому вы и здесь, - заключил Карх, - посмотреть, не ушли ли мы.

– Да, - не стал отпираться министр.

– Мы отдали вам своих детей, господин, и мы будем здесь, когда вы станете их возвращать.

Вернулись стражники. У берега нашли кровавые обноски.

– Кашрики сожрали, - сказал староста, - в последнее время житья от них нет. Чуть дождь, так и вылазят на сушу.

Амааль оставил двоих в селе, на случай, если появятся беглые крестьяне. Пообещал прислать еще людей, возвести плетни от мокрых хищников, тронулся в обратный путь. К ночи добрался до дома.

С юга стали приходить донесения о первых сражениях. Хард еще был только в пути в Каборр, поэтому Амааль сосредоточился на вновь прибывших ремесленниках. Не давая им даже

прийти в себя после долгой поездки, отправился с ними к Скалистым горам. Те обнюхали, облизали, поковыряли бурую почву, заключили - залежи есть. Министр достал средства, и работа закипела. Массово валились деревья, обтесывались бревна, складывались деревни, появлялись первые очертания домн. До конечного результата еще далеко, немало придется внести еще серебра, прежде чем появится первое изделие, но одной проблемой у министра стало меньше.

В министерстве царил переполох. В кабинет Амааля то и дело прорывались с прошениями, указами, петициями. Войску требовалось дополнительное вооружение, последняя отправленная порция хлеба оказалась испорченной, запасы продовольствия подходили к концу, требовалось теплое сукно. В этот момент кстати подошли купцы из далеких стран, предлагали товары в кредит. Ужаленный министр изворачивался как мог, но стоило заткнуть одну дыру, как прорывалась вторая, и третья, и четвертая, и вновь приходилось конфисковать имения, вводить новые пошлины, нападать на неприкосновенных ярочников.

Принц возвращался в Амшер. На этом настояла Ее Величество. Король не стал перечить. До приезда наследника в столицу Амааль нанес визит Юну.

– Слухи о восстании разносятся по улицам с быстротой, свидетельствующей о множестве распускающих их уст, и мы оба знаем, кто заставляет те уста шевелиться. Вам известны его замыслы, господин Юн, так приоткройте же их Судному двору.

– Боюсь, господин Амааль, вы возложили на меня слишком высокие ожиданья, которых мне не оправдать. Замыслы первого советника остаются для меня такой же загадкой, как и для вас.

– Господин Самаах обращался к вам за помощью, о чем же он просил?

– Просьба его была столь низкой и недоброй, что я в ней отказал.

– Вы заставляете меня дрожать от нетерпения.

– Которое так свойственно молодым?
– засмеялись глаза Юна.
– Но увы, мое сердце и моя душа слишком преданы короне, чтобы очернить ее преемника.

– Очернить преемника?

– Двери моего дома открыты всем сословиям, неважно, сапожник это или дворянин - лишь бы имел дельные мысли и умел ими делиться. Господин Самаах надеялся использовать это в своих целях - вложить в мое уста то, что через них прошло бы через ворота и настроило бы против принца весь народ. Но должен признать, господин Амааль, ваш сын поступил очень продуманно.

– Хард? Что он сделал?

– Так он не рассказал? Скромность - одна из главных добродетелей мужчины, вы должны гордиться своим сыном. После тяжелейшей битвы, унесшей множество жизней, Хард преподнес Его Высочеству голову вождя. Если только вы мне дозволите, я мог бы обернуть это в нашу пользу, использовав метод господина Самааха.

О голове вождя Амааль услышал впервые.

– Я был бы вам весьма признателен. Но, господин Юн, своим отказом господину Самааху, вы ставите ваш с ним "союз" под угрозу. Нельзя допустить, чтобы он от вас отвернулся. Вновь сблизившись с ним, вы могли бы достать необходимые доказательства для господина Рахмана.