Нечто из Рютте

Конофальский Борис

Затем он уселся в кресло и стал читать письмо от графа:

– Значит, через одно воскресенье. То есть время у нас есть, еще десять дней. Успеем купить красный бархат и позолоченные шпоры.

– А зачем нам красный бархат? – спросил солдат.

– Вам нужно красное сюрко, так положено. И еще красная подушка.

– Сюрко? Да кроме нашего сержанта Удо сюрко больше никто не носит. И зачем мне подушка?

– Вы должны быть в красном сюрко на церемонии, а подушка будет вам нужна под ногу для коленопреклонения. И золотые

шпоры.

– Золотые? Вы уверены?

– Да нет, конечно. Позолоченные. Пошлете своего холопа в Вильбург, хотя можно и в Байренгоф. У любого хорошего оружейника они найдутся.

– Что еще?

– Три дня поста и молитвы.

– В монастыре?

– Конечно. А еще от вас еще потребуется добрый щит, и найти художника. Вам нужно придумать греб. И кони. Кони у вас добрые есть. И копье, точно. Вам нужно рыцарское копье. А еще вам нужно придумать цвета. Цвета и герб.

– Это все, что необходимо?

– Да, Фолькоф, да.

Барон замолчал, задумавшись, а потом продолжил:

– Интересно, а герцог Ренбау даст вам лен или должность при дворе? Или вы будете свободны? Интересно, интересно…

– А что, по-вашему, лучше? – спросил солдат.

– Конечно, лен. Сначала это будет лен, а потом, для ваших детей, это будет феод, – объяснил барон. – Но за кусок земли вам придется воевать, когда вас позовет герцог. Сорок два дня в год вы будете служить герцогу, являться по первому требованию, и отказаться можно будет только по болезни.

– Я знаю об этом, но все же это будет земля.

– Да, но не всякий лен того стоит. А вот быть пятым конюшим, или четвертым виночерпием, или каким другим придворным, на мой взгляд, мерзко. Но…

– Что?

– Вы всегда можете уйти в отставку, в любой момент, а герб и шпоры у вас останутся. Но я думаю, что вам предложат стать свободным рыцарем. Рыцарем без лена и без сеньора. Мне кажется, это для вас лучший вариант.

Волков отпил вина, он заметно волновался. Волновался так, как не волновался уже многие годы, даже когда его производили в корпоралы в армии. То волнение, которое он испытывал перед боем или схваткой, было совсем другим. Он сидел и практически видел свой герб на щите. Он еще не знал, что там будет изображено и какие будут цвета, но знал, что у него будет герб. И это было удивительно.

– Я сам займусь подготовкой церемонии. Церковь у нас маловата, но мы сделаем все как положено. У нас есть десять дней, мы все успеем.

Волков встал.

– Барон, мне нужно выйти, обдумать, прийти в себя.

– Идите, Яро, идите, скажите Ёгану, чтобы позвал мне швею. И скажите мне, какой бы герб вы хотели.

Солдат спустился вниз, во двор. Какое-то время стоял под моросящим дождиком, приходил в себя, а потом пошел в донжон, где встретил управляющего Крутеца.

– Пойдемте со мной, – коротко бросил он и пошел на конюшню.

Вскоре они сидели верхом на лошадях около виселиц,

что стояли на центральной площади в Рютте.

– Вы знаете, кто это? – спросил солдат, указывая на труп Соллона хлыстом.

Молодой управляющий Крутец прекрасно это знал, это же было очевидно, но он не стал задавать вопросов, а ответил:

– Да, господин коннетабль, это бывший управляющий.

– А знаете, за что его повесили?

– Знаю, господин коннетабль. Он воровал у сеньора.

Волков протянул молодому человеку контракт:

– Барон подписал ваш контракт. Держите и помните, за что повесили Соллона.

– Господин коннетабль, – юноша схватил бумагу, он был растроган, – я никогда, никогда не нанесу барону такого оскорбления. Я всегда буду с ним честен.

– Запомните эти слова, – сказал солдат.

Ночью солдат долго не мог заснуть. Ворочался. И дело было не в храпе Ёгана и не в больной ноге. Он мечтал, мечтал о гербе. Нет, он не мечтал, он его представлял и думал, как тот будет смотреться на щите. И как щит будет смотреться, привязанный к луке седла. И Ёган, верхом, следом за ним, с оружием и в его цветах. Он знал, что как только герб будет на его щите и верный человек будет при нем, никто больше не посмеет ему тыкать.

Сон его сморил глубоко за полночь, а вот выспаться ему не удалось. Свет только стал сочиться в окна, как в дверь начали тарабанить.

– Господин, господин, – неслось из-за двери.

– Ёган.

– Встал уже, – сказал Ёган, идя к двери и отпирая ее.

На пороге стоял стражник, если не испуганный, то уж точно обескураженный.

– Ну что там у вас опять стряслось? – спросил Волков, садясь на кровати.

– Господин, – произнес стражник, с трудом переводя дыхание после бега, – висельник пропал.

– Что? – не понял солдат.

– Стефана колченогого с виселицы украли.

– А Соллон висит?

– Висит, а ведьминого сына нету.

Волков сидел молча и думал, остальные ждали его решения, не произнося ни слова. Сейчас больше всего на свете ему хотелось откинуться в подушки и лежать под теплой периной, придумывая себе герб, но он был коннетаблем, человеком, который отвечал за все во вверенном ему феоде. И он произнес:

– Ёган – лошадей, монах – поможешь одеться, а ты, – он кивнул стражнику, – беги за сержантом.

– Так сержант еще с ночи на пожарище, – отвечал стражник.

– На каком еще пожарище? – спросил Ёган.

– Так ночью трактир сгорел.

– Как сгорел, а почему нас не разбудили? – продолжал допрос Ёган.

– Сержант не велел, говорил, что коннетабль еще хвор после ранения.

– Трактир весь сгорел? – с надеждой в голосе произнес монах.

– Весь, – как-то радостно сообщил стражник, – вместе с конюшнями и амбаром, один забор остался, да и тот погорел малость.

– А люди не погорели? – спросил Волков.