Нечто из Рютте
Шрифт:
Агнес не удостоила его ответа, подошла к кровати, к Волкову и, поклонившись, заговорила:
– Господин, вам постирать ничего не нужно? Могу полы мыть или заштопать чего. Я все могу по хозяйству, могу за огородом ходить, могу за скотом.
Солдат смотрел на нее с интересом.
– Да? И какую плату ты хочешь? – спросил он.
– Да вы небось знаете какую, – заявила девочка.
– Небось – знаю, небось – не знаю. Ты говори, чтобы я не гадал. Что в плату хочешь?
– Буду делать все, что
Агнес явно волновалась, она мяла свои натруженные ручки.
Волков хотел было сесть на кровати, да сделал это так неудачно, что в ноге дернулась какая-то жила, словно иглой ткнули. Его лицо перекосилось от боли.
– Не дозволяйте ей, господин, в шар пялиться, – сказал Ёган.
– Почему? – пережидая приступ, спросил Волков.
– Она ж и без шара с придурью, а с ним и вообще умом тронется.
Девочка неожиданно повернулась к нему и сквозь зубы, с шипением и злобой тихо произнесла:
– Замолкни, холоп.
– Вот и я об этом, – подтвердил свои слова Ёган, жестом указывая на нее, – одно слово – припадочная. – И разъяснил: – Дура же!
– Это я дура? – взвизгнула Агнес. – Меня наш поп хвалит, я все псалмы наизусть помню. И до тысячи считать умею! И все жития первых святых помню со дня вечери.
– Неужели все псалмы помнишь? – не поверил монах Ипполит.
– Все сто пятьдесят, – гордо отвечала девочка.
– Монах, спроси у нее что-нибудь, – сказал солдат.
– Читай девяностый, – предложил монах.
– Живый в помощи Вышняго в крове Бога небесного водворится, – затараторила девочка, – речет Господи заступник мой, прибежище мое…
– Ладно, – прервал ее монах чуть растерянно, – читай двенадцатый.
Агнес чуть задумалась, подняла глаза к потолку, вспоминая, и заговорила:
– Доколе, Господи забудешь Ты мя до конца? Доколе отвращаешь лицо Свое от мене? Презри и услышь мя, Господи Боже мой, просвяти очи мои, да не когда усну в смерть, не когда речет враг мой, укрепихся на него…
Монах с изумлением смотрел на нее, Ёган с подозрением, солдат с непониманием, а она все читала, пока не дочитала почти до конца:
– Но я на милость Твою уповаю, да возрадуется сердце мое о спасении Твоем. Буду петь Господу…
– Хватит, – сказал Волков, – ясно, знаешь.
Агнес стояла гордая, с вызовом поглядывала на Ёгана.
– Ну, то самые известные псалмы, – нерешительно произнес Ипполит.
– Так другие спрашивай, какие хочешь, – твердо произнесла девочка.
– Ну, давай тридцать седьмой, – сказал монах.
– Не нужно, – прервал его солдат, все еще кривясь от боли, – Ёган прав: девочка, умом ты тронешься от этого шара. Ступай в свой трактир.
Но девочка не пошла в трактир, она подошла еще ближе к солдату, положила руку
– Корчит вас от ноги, господин. Хотите боль отгоню?
Не дожидаясь разрешения, она откинула тяжелую перину одним движением маленькой руки и сразу нашла место в ноге, откуда расползалась боль. И положив на него свою мозолистую руку, заговорила торопливо, при этом смотря в стену:
– Мясо, что к кости прирастает, криво заросло после раны. Оттого жилу главную теребит. Оттого и боль идет. Так будет всегда. До смерти. Со временем легче будет, но до конца никогда не отпустит. Хромать будете, пока не помрете.
– Бредишь? – спросил солдат с раздражением. – Откуда знаешь?
– В шаре видела.
– Что ты там видела? – продолжал раздражаться солдат. – Рану мою? Мясо? Жилу?
– Нет, ни рану и ни жилу, а видела, как стою тут и говорю вам это.
– Значит, врала мне вчера, когда говорила, что обо мне в шаре ничего не видела, кроме ведьмы.
– Не врала, не помнила, а сейчас как встала возле вас, так и прошибло меня. Все, что вчера в шаре про это видела, то и сказала. И говорю я, а словно не я.
– Гоните ее, господин, горя мы с ней хлебнем. Дурная она, – сказал Ёган.
– Слышишь, что он говорит? – спросил солдат у девочки.
– Боится он, ему и положено, оттого он и холоп, а вы уже про страх и вспоминать не умеете. Оттого вы и людоедов ловите.
– Значит, говоришь, до старости хромать буду? – произнес Волков, откидываясь на подушки.
Она стояла, не убирая руку с его ноги, и молчала. И кивала.
– Значит, до старости я доживу?
– Мне то не ведомо, господин, – ответила девочка.
– Ты ж сама только что говорила, – напомнил монах.
– Да неведомо мне то, – повторила Агнес, – я сказала то, что в шаре видела, и все.
Пока она это все говорила, боль, на удивление, прошла, нога почти не болела.
– Иди в трактир, – сказал солдат, – я подумаю. Ёган, дай ей крейцер.
Ёган нехотя, но без обычных замечаний достал деньги и дал девочке, та низко поклонилась и даже попыталась поцеловать Волкову руку, он не дал. И она вышла. Только после этого Ёган произнес:
– Вот вы как хотите думайте, а я скажу вам, что она ведьма. И как по мне, она ведьма похлеще старухи будет. Просто она молодая еще.
Солдат посмотрел на монаха, ожидая от того суждения, и тот сказал:
– Страшная она. Псалмы читала, будто кого проклинала.
– Ясно, – кивнул Волков.
Может быть, оба они были правы, и Ёган, и монах, да вот только нога у него не болела совсем.
– Ладно, собирайтесь, нам сегодня людей вешать. Ёган, мыться, одежду, завтрак. Монах, пойдешь в трактир – забеги к попу, скажи, что скоро висельников на площадь привезут.