Нелюбовный роман

Ковальчук Вера

– Но там ничего такого нет.

– Легко читается между строк, и, кстати, именно потому, что во всех других историях обязательно винят бабу. А раз уж тут ты нарисована такая чистая, белая и пушистая – аж пух в нос лезет! – значит, понятно, кто тут фееричный урод и скотина виновная! Не предусмотрел, не предвидел, что кто и от кого, не прибежал сразу, не пал в ноги, моля о прощении! Удобно вывернули, верно? Удобно для такой святой куколки, как ты.

Севель впервые за много времени вспылила.

– А что я должна была сделать?

– Да уж могла бы что-нибудь сделать. Расспросила бы других женщин, выяснила бы, кто тогда тобой заинтересовался, уж они бы подсказали. Можно подумать, у тебя не один был, а целый полк! Но сейчас-то на это элегантно призакрыли глаза, ты стоишь вся в белом, а мужчина оказался виноват. Красивенько выкрутилась.

– Я не выкручивалась.

– А что ты делала? Это же было интервью. Передо мной-то чего невинность изображать.

– Вот зачем ты так?

– Да ни зачем. Просто, знаешь ли, несправедливо. Ведь за тебя заступаются не потому, что ты такая высокоморальная, заслуженная или красавица, а лишь оттого, что у тебя двое сыновей, и – чем чёрт не шутит! – третий на подходе! А маленькие мужчины всегда вызывают у общественности больше сочувствия, чем взрослые – они не пьют, не дебоширят, не пердят и не устраивают мордобои по пьяной лавочке. Да ещё и выглядят так ми-ми-мило, что просто слёзы из глаз. Вот на чём ты выезжаешь!

– Я не просила об этом! Я просто отвечала на вопросы, а написали они то, что им захотелось.

– Но уж наверное ты совсем не прочь была всё это прочесть!

– Так и тебе, наверное, было бы приятно взглянуть в зеркало и вдруг узреть там лицо Клеры, супруги трёх мужей, да заодно получить её славу!

– Точно. – Фруэла вдруг по-звериному усмехнулась, и на удивление такая улыбка даже пошла ей, её чертам лица. Во взгляде появилось что-то настолько живое и щекочущее душу, воображение, страсть, что стало понятно, почему Нумерий и теперь не теряет интерес к этой своей жене. – И я точно так же была бы настоящей сукой.

– Да почему?!

– А потому. Виновата ты будешь тогда и в том, в чём тебя решит завиноватить общество – толпа завистливых и отчаявшихся баб, а заодно и завистливых мужиков, которые вроде как венцы творения и высшие существа, но почему-то вынуждены жить на подсосе у трудящихся баб, и в жизни не всегда бывает так, как им захочется. Например, самые лучшие, самые красивые и самые богатые бабы всё равно достаются самым лучшим мужикам, а не каждому соответствующего пола. Разве по их мнению это справедливо? Конечно несправедливо, вот они и сучат ногами! И будут сучить. А уж как они взвыли от статьи! – Она ехидно расхохоталась. – Даже приятно подумать.

– Тебя не поймёшь.

– А я женщина. Если когда-нибудь меня смогут понять, я потеряю всякую ценность. У меня ведь никогда не будет двух сыновей. Это тебе не надо стараться, ты и так всем хороша. Верно?

Севель глубоко вздохнула.

– Иногда мне кажется, что ты ненавидишь вообще всех людей.

Она ждала нового потока изобретательных выражений, пылких и несправедливых, может быть, и настоящей ссоры, поэтому, только сказав, моментально успела пожалеть о своих словах. Но Фруэла снова удивила её, потому что всего лишь устало вздохнула и на миг возвела очи горе.

– А за что их любить? Вот ты их любишь? Да щас! Ты любишь своих близких, друзей там и прочих важных для тебя существ, а людей вообще ты просто терпишь. А ещё боишься. Что, скажешь – не так? Я хотя бы не боюсь в этом признаться. Я, знаешь ли, честна! – И с этими словами Фруэла подхватила на руки заждавшегося Радовита и понесла его на прогулку.

Севель и раньше воспринимала Фруэлу как бунтарку с перебором. Ей казалось, что её голосом говорят самые резкие возражения, которые представительницы её пола когда-либо бросали в лицо жизни или мечтали бросить. Сама же Севель возражать не привыкла. Раньше ей вообще не приходило в голову, что можно быть чем-то недовольной. Жизнь такова, какова она есть, нужно принимать её и учиться в ней жить.

Только сейчас, когда с ней заговорили разные женщины, и Фруэла не унималась, Севель начала задумываться, что, может быть, всё не так просто, как ей кажется. Несправедливость прежде представлялась естественной, как воздух или вода: да, человеку рано или поздно начинает хотеться есть, если он упадёт в воду, то может захлебнуться, а если он родился женщиной, то у него будет намного меньше возможностей и прав, чем у сверстника-мужчины. И да, относиться к женщине всегда будут иначе.

Но, общаясь с женщинами, которые нуждались в её поддержке и рассчитывали, что это сможет как-то изменить их жизнь, Севель отчётливее осознала, как меняется она сама. Женщине трудно было понять, как именно изменяются её мысли и представления, и потому, не решаясь даже углубляться в эти размышления, она избегала их, старалась задумываться о делах бытовых, о детях, о семье. В глубине души она обозначила для себя, что если изначальной смутной мысли суждено прийти к чему-то определённому, то пусть это произойдёт как-нибудь само собой.

– Ты молодец, что так хорошо подзаработала, – однажды сказала ей Аника между прочим. – Сумма получилась очень хорошая, даже если считать твою половину. Если хочешь, я могу из этих денег оплатить больницу получше.

– Не думаю, что это будет нужно.

– Я бы на твоём месте как следует обдумала. Третьи роды, а здоровье ведь не железное. Ты могла бы позволить себе собственную акушерку, чтоб она присмотрела за всем в процессе. Тем более, что есть одна приятельница моей подруги, которая очень хочет пообщаться с тобой, и она согласна сопровождать твои роды за чисто символическую плату, от нас потребуется всего лишь сделать взнос в больницу. Это нам вполне по силам.

– Если ты считаешь нужным…

– Мне кажется, да. Ты на это заработала. И сыновьям нужна здоровая мать, а акушерка проследит, чтоб никаких неприятных проблем не возникло. Роды – дело опасное. И ещё я выделю тебе денег на новую одежду. Съездим послезавтра, я помогу подобрать.

Однако съездить за обновками не удалось – роды начались раньше. Аника отвезла Севель в ту же больницу, но на этот раз молодую женщину ждал отдельный бокс, удобная кровать и полненькая молодая дама, готовая помогать во всём. Она ловко массировала Севель поясницу, подносила воду по глотку и уговаривала правильно дышать. Оказалось, что присутствие доброжелательного, знающего и внимательного человека действительно облегчает страдания. Севель терпеливо всё сносила и ждала – она-то знала, что роды рано или поздно заканчиваются. Когда врач принял у неё ребёнка и огласил во всеуслышание: «Мальчик!», она вновь испытала одно только облегчение. Можно было закрыть глаза и попытаться задремать.