Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Атака была отбита. «Красин» помог Покровскому.
Утомленная хлопотами, поездкой в Ставангер, встречами, бесконечными интервью, усталая Коллонтай выглядела очень довольной. И вовсе развеселилась, когда официальный прием закончился и гости ушли. В гостиной остались только свои — Самойлович, Федин, почти засыпающий в кресле Покровский, Южин, Суханов, Шпанов и я. Кто-то принес патефон, и величавый посол великой державы превратился в милую, добрую и очень гостеприимную хозяйку дома.
— Жарко? Снимайте пиджак, снимайте, снимайте! — предложила она Суханову.
Завели патефон, и Александра Михайловна пошла танцевать с великосветски подтянутым Николаем Шпановым.
Я сидел с Фединым за маленьким столиком — мы рассматривали только сегодня отпечатанные фотографии красинского похода. Пластинка патефонная доиграла, Шпанов поцеловал руку Александры Михайловны. Тотчас поставили другую пластинку, и Александра Михайловна подошла ко мне.
— А вы что же? Идемте танцевать.
— Танцую хуже медведя, Александра Михайловна.—
Я поднялся, досадуя, что вынужден отказаться от милого ее приглашения.
— Ничего, ничего. В два счета вас научу.
Я пошел танцевать, страшась за сохранность ног моей знаменитой дамы.
— Чему улыбаетесь? — спросила во время танца Александра Михайловна.
— Вспоминаю, как в тысяча девятьсот девятнадцатом году большевистская агитаторша Коллонтай выступала на митинге в зале моей гимназии. Если бы знать тогда, что десять лет спустя агитаторша станет послом и будет учить меня танцевать в нашем посольстве в Норвегии!
— Да, и добавьте к тому же: если бы знать тогда, что через десять лет тогдашний мальчишка станет участником красин-ской экспе... Ай!
Так и есть. Как ни старался этого избежать — я все-таки здорово отдавил ей ее бедные ноги.
— Простите, ох, простите меня, Александра Михайловна...
— Вы меня честно предупреждали... Но, откровенно говоря, вы безнадежный танцор, безнадежный.
Я и сам это знал хорошо. Я усадил ее в кресло. Пластинка еще играла. Но Коллонтай больше не танцевала ни с кем. Должно быть, порядком пострадала от моей неуклюжести!
А несколько месяцев спустя Александра Михайловна была в Москве и жила в наркоминдельском особняке на Софийской набережной. Мы с Сухановым пришли навестить ее. Сидели в большой гостиной во втором этаже. В углу на подставке стоял написанный углем портрет Шаляпина — великий артист когда-то подарил его бывшему владельцу особняка.
Александра Михайловна с удовольствием вспоминала «кра-синские триумфы в Норвегии», спрашивала, пишем ли книги о нашем походе, а узнав, что моя уже печатается в издательстве «ЗИФ», попросила непременно прислать ей, как только книга выйдет.
Потом еще одна встреча — мимолетная и последняя: у здания «Метрополя». Она шла от площади Дзержинского — медленно, тяжело, вся какая-то погрузневшая, постаревшая, в меховом зимнем пальто. Узнала — остановилась, интересовалась судьбами красинцев — кто где, чем занят?
— А вы опять в Осло, Александра Михайловна?
— Кажется, нет... Милый Осло! "
Вскоре я прочитал в газетах о назначении ее советским полпредом в Стокгольм.
БЕТАЛ
КАЛМЫКОВ
I
ри белых офицера с фронта прибыли в Нальчик после очередного отчаянного боя с большевиками. Они явились в белогвардейский штаб и остались в нем на ночь. Утром все трое вышли на балкон, и перед толпой, собравшейся под балконом, с краткой воспламеняющей речью выступил один из троих. Как ни была кратка его речь, еще прежде чем он окончил ее — ора-
тор на глазах жителей Нальчика сбросил с себя мундир, сорвал наклеенные усы, и народ под балконом узнал в мнимом белогвардейце своего прославленного героя Бетала Калмыкова. Белогвардейские мундиры его спутников, сброшенные с плеч, уже валялись у них под ногами. Прежде чем белогвардейцы в городе Нальчике успели опомниться, окружное белое правительство было арестовано. Бетал Калмыков возглавил борьбу кабардино-балкарцев за освобождение.
Рассказ о том, как белый офицер в штабе белогвардейцев превратился в знаменитого вождя кабардино-балкарцев Калмыкова — только один из множества записанных и незаписанных рассказов об удивительной жизни этого необыкновенного человека, некогда командующего кабардино-балкарской Красной Армией, соратника Кирова и Орджоникидзе в годы гражданской войны на Кавказе.
В 1935 году в Нальчике один из его ближайших помощников, и поныне работающий в Кабарде, Звонцов, показал мне характерную выписку из «личного дела» секретаря КабардиноБалкарского обкома Бетала Эгидовича Калмыкова:
«С 1917 года участвовал во всех съездах Кабарды, организовывал крестьян против Временного правительства. Очень много работал, так что трудно все описать. В 1918 году проводил мобилизацию в Красную Армию в Кабарде, участвовал с отрядом, полком и дивизией во всех боях против контрреволюционеров. Все трудно написать и очень много бумаги потребовалось бы».
Действительно, полный перечень событий жизни Бетала Калмыкова легко превратил бы папку с его «личным делом» в объемистый увлекательный роман. В дни, когда мне посчастливилось быть гостем Бетала Калмыкова в Нальчике и сопровождать его во многих и частых поездках по Кабарде и Балкарии, он был уже героем десятков легенд и песен народа. Много лет спустя число этих легенд и песен бесконечно умножилось. В Кабардино-Балкарии сложился и, пожалуй, все еще ширится эпос, посвященный легендарному кабардинцу Беталу. Мы называли его по имени-отчеству — Бетал Эгидович. Но для кабардинцев и балкарцев он был просто Бетал. В какое бы кабардинское или балкарское селение ни приезжал он, старики, женщины, дети, мужчины Кабарды и Балкарии называли его просто по имени. Для всех них он был их Бетал. «Наш Бетал»,— говорили о нем.
В 1961 году в нальчинском парке на фоне зеленых гор воздвигнут памятник Калмыкову. Об этом сообщили газеты, и в заметках, посвященных открытию памятника, о Бетале Калмыкове писали как о национальном герое кабардино-балкарского народа.
Он стал героем эпоса своего родного народа.
Я бывал у него в годы его нараставшей славы. Приехал к нему по мысли Максима Горького,—-в то время работал в редактируемых Горьким журналах «Наши достижения» и «СССР на стройке».
В Нальчик к Калмыкову я ездил дважды. Первый раз осенью 1934 года недели на две. И второй —летом 1935 года месяца на три. И в этот второй приезд отношения с Калмыковым стали менее официальны. Я не только много путешествовал с ним по кабардино-балкарским колхозам, не только часто бывал у него в обкоме и беседовал с ним, но вместе с женой жил у него на даче. Посещал Калмыков нас и в нашей гостинице в Нальчике. Я знал его и как секретаря Кабардино-Балкарского обкома, и как гостеприимного хозяина дома и хлебосола, и как спутника в поездках но области и во время прогулок в горах.